Архив:
Короткие рассказы (окончание)
Арарат и «Глубокая Яма»
Арарат и монастырь Хор Вирап
Монастырь Хор Вирап на самой границе Армении с Турцией. Судя по фотографиям, сделанным в ясную погоду, Большой Арарат отсюда не просто виден – его заснеженная громада буквально нависает над монастырём, перекрывая весь горизонт в юго-западном направлении. Ведь до него отсюда всего километров 35-40. Но Арарат не случайно имеет мистическую славу. Я видел лишь подножия Большой и Малой горы, хотя светило солнце и облаков было немного. Какая-то лёгкая, неуловимая, но абсолютно непроницаемая дымка завесила оба пика, словно шёлковая занавеска в полнеба, и только предгорья торчали из-под неё, как ботинки спрятавшегося за шторой гиганта.
Христианство пришло в Армению из Хор Вирапа в 301 году. Здесь язычники подвергли неслыханным истязаниям святого Григория Просветителя, почитаемого и нашей Церковью как священномученика, а потом бросили в каменный мешок, где он томился целых 14 лет. Так царь Трдат III, поставленный римлянами, мстил Григорию за то, что он не хотел приносить жертвы языческим богам. За годы, проведённые святителем в яме, ненависть царя к христианам только усиливалась, гонения становились всё более лютыми, но однажды Трдат повредился умом, а потом лицо его превратилось в свиное рыло. Тогда он велел вытащить Григория из ямы, призвал к себе и попросил исцелить Христа ради. Святитель вернул ему человеческий облик, но сначала добился от него покаяния за кровавые грехи. После этого Трдат III крестился и провозгласил христианство государственной религией – первым в мире.
С тех пор вот уже 1715 лет Хор Вирап, что в переводе с древнеармянского означает «глубокая яма», является местом поклонения верующих армян. Здесь, на склоне небольшой горы, поместилось всего два храма – Божией Матери и Святого Геворга. Окружающие их стены слишком мощные для маленького монастыря, с круглыми башнями по углам, что не удивительно, если учесть, что в дохристианские времена здесь была тюрьма.
Церковь Святого Геворга, возведённая над «вирапом» Григория Просветителя, совершенно непохожа на армянские церкви, как мы их себе представляем, – крестообразные по форме, с острыми, словно ровно заточенный карандаш, куполами. Нет, это, говоря просто, каменный домик с двускатной крышей, а говоря учёным языком, небольшая базилика. Но именно такими были древние армянские храмы, включая главный, эчмиадзинский, до его перестройки в купольный. По типу базилик, кстати, строили и европейские церкви в раннем Средневековье, включая знаменитый собор Парижской Богоматери в его первоначальном виде (т. н. романский стиль). А вот храм Святого Геворга, возведённый в 642 году, перестраивать в 1661 году под крестово-купольный не стали и, расширив его, сохранили прежнюю форму.
Лестница в Яму св. Григория Просветителя
Я ожидал увидеть Глубокую Яму в некоем торжественном архитектурном или иконописном обрамлении, как обычно украшены православные и особенно католические святыни. Но храм над Ямой был аскетичен до предела – с почти голыми каменными стенами и алтарём, высоко, точно сцена, вознесённым над полом церкви, со ступеньками по обеим сторонам (это особенность всех армянских храмов). Малиновая завеса с вышитым на ней белым крестом, закрывающая алтарь, придавала ему ещё большее сходство с театральной сценой. Никакой Ямы я поначалу не увидел, да это было и сложновато: церковные своды ничего, кроме нескольких свечей, не освещало. Лишь потом, когда глаза привыкли к полумраку, я обнаружил в закоулке справа от входа небольшой квадратный люк в полу с уходящей почти вертикально вниз железной лестницей. Над ней не было ни икон, ни каких-либо украшений, ни даже просто таблички с надписью, что же там внизу находится, – только выщербленные плиты. С трудом втиснулся в этот закуток со своим планшетом и начал спускаться в узкий колодец. Метра через три пролёт закончился, и пришлось, согнувшись в три погибели, поворачиваться на 180 градусов, чтобы нащупать ногой ступени второго пролёта, идущего вниз уже под некоторым углом. Не захочешь, а будешь кланяться, как и при спуске к пещерному Благовещенскому монастырю на склоне горы Мангуп в Крыму! Там горную тропу завалил обрушившийся сверху кусок скалы, и нужно на четырёх точках пролезть под ним, чтобы попасть в обитель.
Достигнув дна темницы, я ощутил только пробирающую до костей сырость, потому что в каменном мешке была полная мгла. Если бы парень с видеокамерой, который здесь уже находился и откуда-то дышал из темноты, не включил подсветку своего «Бетакама», то я ничего бы и не увидел. Мы стояли в круглом подземелье диаметром метра два с половиной и высотой метров в шесть. Я понял, что это одна из крепостных башен, которая соседствовала с возвышавшимся над ней храмом.
Таким образом, Яма располагалась не строго под церковью, а в стороне, и ход к ней был прорублен в скале. Подземелье украшал только вырезанный на плите хачкар (крест) да аналойчик сбоку под малиновым покровцем. И всё. Я опустился на шесть метров вниз, а оказался на 1715 лет назад. Таким смешным здесь выглядел планшет в моих руках! Я перевёл его в режим видеосъёмки и поглядел вверх, на лаз в скале, по которому кто-то ещё спускался. Никакой лестницы здесь во времена заключения Григория Просветителя, естественно, не было, и тюремщики просто сбросили истерзанного мученика в колодец. И пола из каменных плит тоже не было: внизу, как писал святитель Дмитрий Ростовский в житии священномученика Григория, чавкало смрадное болото, в котором водились змеи и прочие гады. Ни разу за все четырнадцать лет он не вышел отсюда на поверхность даже по нужде: все нужды приходилось справлять здесь же, а потом дышать этим. Четырнадцать лет среди змей и нечистот, в болотной жиже! Что там Эдмон Дантес и узник замка Иф аббат Фариа! У них, надо думать, выносная параша была, и спали они на кроватях! Кроме того, их кормили, а святителю Григорию лишь одна милосердная женщина раз в день бросала в колодец лепёшку и спускала в кувшине на верёвке воды. Могучей силы духа был этот человек, не только выживший с Божьей помощью в этой каменной могиле, но и заставившей своего мучителя креститься и окрестить потом всю Армению! Кажется, чем дольше его прятали в Глубокой Яме, тем выше возрастал он духом, словно Арарат над грешной землёй.
…Когда мы возвращались в Ереван, вдруг справа обозначилась на вечернем небе громада весь день прятавшегося от нас Арарата. Я схватил планшет, стал снимать. Но потом, просматривая видео, контура священной горы я на нём не обнаружил – видно, маловато сидел в Глубокой Яме.
Атомный вес глагола
Любопытную вещь я узнал в Армении. Если взять древнеармянские названия золота, серебра, свинца, олова, ртути, железа и меди, и у каждого слова сложить порядковые номера букв в алфавите, то получатся числа, равные атомному весу соответствующего металла в таблице Менделеева.
Например, слово «золото» – ՈՍԿԻ(«воски») – состоит из четырёх букв. Ո – 24-я по счёту в алфавите, Ս – 29-я, Կ –15-я, Ի –11-я. 24+29+15+11 = 79. 79 – это номер и атомный вес золота в периодической системе химических элементов Менделеева.
Серебро ԱՐԾ («арц»). 1 + 32 + 14 = 47. 47 – номер и атомный вес серебра.
Свинец – ԱՐՃԻՃ («арчич»). 1 + 32 + 19 + 11 + 19 = 82. 82 – номер и атомный вес свинца.
Олово – ԿԼԱԷԿ («клаэк»). 15 + 12 + 1 + 7 + 15 = 50. 50 – номер и атомный вес олова.
Ртуть – ՋԱՆԴԻԿ («джандик»). 27 + 1 + 22 + 4 + 11 + 15 = 80. 80 – номер и атомный вес ртути.
Железо – ԱԼԳԱԹ («алгат»). 1 + 12 + 3 + 1 + 9 = 26. 26 – номер и атомный вес железа.
Медь – ՄԵԴ («мед»). 20 + 5 + 4 = 29. 29 – номер и атомный вес меди.
Подобных занятных штуковин за жизнь прочитал я немало, особенно в детстве – в альманахе «Эврика», журналах «Техника – молодёжи», «Наука и жизнь»… Я не утратил к ним интерес и поныне, но большого значения уже не придаю, ибо в жизни вообще оказалось больше совпадений, чем несовпадений. Ну – совпало… числа они на то и числа, чтобы совпадать. Каббалисты вам ещё не такое расскажут. Углубляться в это – так получится, что гениальный Месроп Маштоц, создавший в 405 году армянскую азбуку, за полтора тысячелетия до Менделеева открыл ещё периодическую систему элементов, не будучи химиком. И зачем-то зашифровал атомный вес металлов в их названиях, – может, пригодится? Многие армяне, кстати, так и считают. А если укры этой загадкой заинтересуются? Не приведи Господь! Вот прочитают, допустим, у меня и тоже начнут складывать буквы своей мовы в поисках, скажем, формулы ДНК: страшно представить, дурдомы в «нэньке» затрещат по швам!
Но потом я подумал, что дело не в том, опередил Маштоц Менделеева или нет, и вообще не в химии. Если, по мнению Брюсова, «есть тонкие властительные связи меж контуром и запахом цветка», то разве слово не имеет связи с тем, что оно обозначает? Мы повторяем: «В начале было Слово…» – и, похоже, считаем это метафорой. Но золото не было золотом, пока его не нарекли так, – был некий «металл жёлтого цвета», как пишут в полицейских протоколах. И, когда его нарекли одни «голдом», другие – «воски», третьи – «золотом», что это было – элементарным способом отличить один металл от другого? То есть, в принципе, можно было назвать золотом серебро, а серебром золото, лишь бы имелось своё название? Ну нет, скажете вы, в слове «золото» видится нам отблеск золота, а в слове «серебро» – серебра. Всё же назвали их так, исходя из каких-то «тонких властительных связей» меж образом предмета и звуками его слова. «Свинец», что ни говори, – по звучанию похоже на свинец, а «ртуть» – на ртуть. И древнеармянский «алгат» на слух – железо, и «клаэк» – олово. Это – слова-образы.
Маяковский говорил, что в поэзии каждое прилагательное – эпитет. А почему речь идёт только о прилагательных, эпитетах и поэзии? Изначально каждое слово – образ, и в нём звенит суть обозначаемого предмета или явления. А коли слово – это ещё и связь между человеком и вещью, то отчего в нём не могут быть заключены некие свойства вещи, а вещь не может являться материальным эхом слова? У металлов есть атомный вес, и он существовал ещё до того, как люди открыли атом. Когда высокоучёные люди сподобятся открыть Бога, окажется, что Он всегда существовал. Великое открытие это повлечёт за собой множество мелких: например, выяснится, что Господь дал нам глагол, в котором звучит атомный вес металла. А потом откроют, что сила атомного веса элемента передаётся звукам его слова.
Но это не значит, что Гумилёв, который написал: «Солнце останавливали словом, Словом разрушали города», – был химиком. А вот Ломоносов, написавший: «Открылась бездна звезд полна: Звездам числа нет, бездне дна», – был.
Не Стамбул, а Константинополь!
На парижской улице Ла Юшетт, что в Латинском квартале, много всяких греческих ресторанчиков. Остановившись возле одного из них, я увидел на веранде подвешенные к потолку электрические обогреватели – как в Константинополе. Значит, здесь тепло плюс хороший вид. Французы так клиентов не балуют: хочешь курить и глазеть по сторонам, садись за крохотный столик под открытым небом, прямо на тротуаре, среди прохожих. Зашли. Гарсон-зазывала, чернявый плотный экспансивный парижский грек, сделался очень любезен, когда узнал, что мы с женой русские, я же допустил оплошность, указав на обогреватель:
– Как в Стамбуле!
Грек даже подпрыгнул и вскричал негодующе:
– Но! Но Стамбул! Кон-стан-ти-но-поль! – и вытянул из-под накрахмаленной сорочки здоровенный золотой православный крест на золотой же цепочке.
– Конечно, Константинополь, – согласился я, а сам подумал: поздновато вы об этом вспомнили.
Без кормчего
Поезд тронулся, и я вдруг увидел перед собой туннель подземки, как никогда его в жизни не видел, – без всяких преград, напрямую. Словно я машинист поезда. Тут только я понял, что и сижу на месте машиниста, поскольку на этой линии парижского метро составы управлялись бортовым компьютером, или компьютером за бортом. Ну, может быть, предполагался где-то и оператор. Я оглянулся: никто из пассажиров даже не смотрел вперёд – привыкли. А молодой человек по соседству не терял даром времени в пути: достал книжечку папиросной бумаги, кисет с табаком и необыкновенно ловко, не просыпав ни крошки табаку, за пять секунд свернул идеально круглую сигаретку, не забыв вставить в неё фильтр из отдельного пакетика. Да, люди почитают свои маленькие заботы более важными, нежели мысли о том, кто ими управляет, – хоть в государстве, хоть в поезде метро. Вот, скажем, молодой человек выйдет из подземки – и сразу задымит. А то на улице возиться с самокрутками неудобно: я знаю, сам их вертел в начале ельцинских 90-х, не имея денег на сигареты. Наблюдение за мастерской работой француза, неподвластной вагонной тряске, подействовало успокаивающе, но всё равно было как-то не по себе, хотя, не исключено, я и в Москве на таких поездах ездил, только не знал этого. К реальности из фантастических романов привыкать трудновато. «Значит, без руля и без ветрил», – подумал я, но тут же поправил себя: без кормчего. Если бы такое случилось с мчащимся в море катером, то кое-кто бы уже выпрыгнул в воду, – например, моя жена, которая сидела в центре вагона и не знала, к её счастью, в каком поезде она едет. Шутка сказать: состав, завывая, набирает скорость в чёрной дыре, а вместо машиниста я – такой же пассажир, как и все другие, причём даже не знающий, где у них здесь, лягушатников, стоп-кран.
Может быть, мне не надо было садиться сюда, вперёд? Стоял бы рядом с женой в середине вагона, глядел сомнамбулически на своё отражение в окне. А кто там ведёт поезд – какая разница? Ведь кто-то же управляет всем этим грандиозным подземным хаосом под названием парижское метро, по сравнению с которым метро московское – образец гармонии и порядка? Линии сплелись, как нити частой паутины, поезда летают по ним туда-сюда, а персонала на станциях не видно, только бомжи по-хозяйски устраиваются на ночлег, с наслаждением шевелят пальцами разутых ног, покуривая сигареты, что вроде бы категорически запрещено в общественных местах Евросоюза. Всё как-то происходит волею компьютера – без кормчего, без веры в присутствие начальника над кормчими. А разве наверху, в надземной части Парижа, иначе происходит? А во всей Франции? А в остальном мире? Я глядел на чёрную извилистую дыру, в которой мы с грохотом исчезали, на безразличных пассажиров, и испытывал нечто, сродни ощущению пути человечества без Бога.
Андрей Венедиктович
ВОРОНЦОВ