Оленьке шёл шестой годок, но говорить она не умела, и это весьма тревожило родителей. Добрые люди надоумили сводить ребёнка к старцу-затворнику, и в благодатные дни Рождественского поста бабушка Паня привела внучку в дремучий лес.
Они стояли на коленях перед кельей затворника, не решаясь приблизиться, подать голос, а только молились со смирением. Дверь кельи со скрежетом распахнулась, и синий лесной полумрак озарился тёплым сиянием золотистых тонов. Перед ними стоял седовласый старец и ласково улыбался.
Памятуя наставления старших, Оленька мысленно сказала:
—Исполать тебе, честный отче!
—Здравствуй и ты, младенец Ольга, — поклонился ей старец и девочка ничуть не удивилась, что дедушка знает её имя.
—А мы по делу, с бабушкой Паней, — опять мысленно сказала она.
—Заходите, погрейтесь с морозу да чайку попейте! — ответил старец.
—Спаси тебя Господь, — запричитала баба Паня,- не прогневайся, отец родной! Беда заставила, не прогневайся!
В тесной келье отшельника было уютно и покойно. Прокопчённые бревенчатые стены источали дух безмятежности, ласковой и доброй тишины. Повсюду горели свечи и лампады: живые огоньки, трепетные и прозрачные, словно кружились в медленном хороводе.
«И-и, батюшки-свет, сколько огня! — ахнула про себя баба Паня. — И зачем столько-то? Это ж прорва воску уйдёт. А говорили — безсребреник!»
Старец посмотрел на неё, но не сказал ничего, усадил гостей за стол, а сам вышел из кельи и скоро вернулся, неся в руках деревянное ведро, полное снега. Оленька испуганно ойкнула, когда он прихлопнул за собой дверь и огоньки свечей заметались в разные стороны.
—То-то и оно, что напуган ребёнок, — сказал отшельник бабушке. — Злоречив и буен твой сын, а младенец страдает.
—Теперя не бранится, ласковый, — потупилась она.
—Изнутри, от сердца мягкость идёт. От молитвы, от печали за грехи, за помышления злые, — старец приладил на печке котелок, поворошил кочергой притухающие поленья.
—Дедушка, помоги мне, —Оленька наморщила лобик, умоляюще смотрела на монаха.
Ей хотелось, чтобы этот благодатный старец усадил её на колени, приласкал, пошептал заветные, тайные слова, но заворник возился у печки, доставал какие-то травы, бросал в кипящую воду и всё выговаривал бабушке, как будто она была больной и нуждалась в немедленном исцелении.
—Вот как в Писании сказано, — наставлял старец. — Выведи злослова вон из стана твоего. Не суди, судим не будешь. А ты, пожилая женщина, не успела порог переступить, а уже осудила.
—Прости, батюшка, меня глупую!
—А свечи-то мне народ приносит. Каждая свечечка — болезная душа человечья, ищет она помощи и защиты от Бога. Пламенно молитвы возносит, и я молюсь, и творится у нас соборное правило.
—А ведь и я тебе свечек принесла! — охнула баба Паня.
—Вот и ладно. Затеплим да помолимся. А теперь чай пить будем.
Тут она засуетилась, развязала узелок, выложила на стол ковригу хлеба, пирог с капустой, тряпицу с белым колотым сахаром, крупную, в кожуре сваренную картошку. Отдельно положила десяток душистых восковых свечей. Они лежали на корявом столе прозрачно-золотистым наплывом, точно смола на сосне жарким полуднем. Помолившись, сели за стол, и старец протянул девочке маленький кусочек пасхального артоса.
От тепла, от тихого потрескивания свечных фитильков, от горячего чая Оленьку потянуло в сон. Веки её наливались какой-то медовой тяжестью, огоньки свечей сливались в мерное плескание ослепительной воды на широкой реке. Сверкающие на солнце речные волны тихо баюкали, укачивали девочку, поднимали вверх, в голубую и мягкую невесомость...
Оленьку уложили на пол, поближе к печке, и девочка сладко засопела, не в силах разомкнуть склеенные сном глаза. Ночью, сквозь дрёму она слышала, как молился старец, как всхрапывала, закутавшись в тулупчик, бабушка, как шумел за стеной древний могучий бор. Девочка шептала во сне: «Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!» — и опять погружалась в тягучую невесомость...
...Морозным утром возвращались домой по дремучему заснеженному лесу двое путников: бабушка и внучка. Любопытная синичка перелетала с дерева на дерево — провожала пришельцев и всё спрашивала:
- Чьи? Чьи?
- Божьи мы, Божьи! — звонко и радостно кричала ей Оленька и приветливо махала рукой...
Владимир Владимирович УСТИНОВ