Архив:
Перед Новым годом, наверное, каждый пытается угадать: каков будет праздник?
Сергей впервые встречал Новый год в собственной, недавно купленной квартире, со своей обожаемой молодой женой и полугодовалым сынишкой.
Небольшая, но изящно обставленная квартирка свидетельствовала о достатке, о нерастраченной нежности, о больших надеждах и маленьком семейном счастье.
Верочка – молодая хозяйка, с хлопотливым и радостным видом готовила на кухне разные вкусности (она только недавно перестала кормить грудью и теперь хотела позволить себе некоторые гастрономические «вольности»).
– Серж, слушай, сходи за сигаретами… – крикнула она из кухни, держа руки, вымазанные тестом, как хирург перед операцией.
Сергей как раз играл с сидящим у него на коленях сынишкой.
– У-у, – делал он, со смешной грима-сой приближая своё лицо и касаясь носом крохотного носика малыша.
Тот в ответ заливался самым простодушным и заразительным смехом, доставляя отцу несказанное удовольствие.
«Как всё-таки мало человеку нужно для счастья!» – с изумлением подумал он и откликнулся:
– Сейчас схожу. За Тошкой присмотри…
Вчера после долгой слякотной оттепели приморозило и выпал долгожданный снег. Невольно хотелось верить, что это какой-то особенный, благостный знак – снег перед Новым годом.
Сергей дошёл до ближайшего ларька, тот оказался закрыт, тогда он дворами добрался до ночного магазина, купил сигарет, поздравил девочек-продавщиц с наступающим праздником и пошёл обратно.
Тут у него в кармане зазвонил телефон. Номер был чужой, незнакомый. Он подумал немного, но всё же ответил:
– Да.
– Здравствуй…
Последовало замешательство.
– Ира, ты, что ли?
– Я.
– А как ты телефон мой узнала?
– Да вот так, узнала… Ты где?
– Домой иду…
– Запыхался… Что, Киска заждалась?..
Возникла пауза.
– Ты зачем звонишь? – спросил он сухо и раздражённо.
– А я теперь буду звонить тебе постоянно. И знаешь зачем? Чтобы ты не подумал как-нибудь, что у тебя всё хорошо… Чтобы ты объяснил мне: как дальше жить? – голос всё более распалялся. – Ну, скажи, как можно вот так – по-скотски – я не могу понять: прожить пятнадцать лет и как тряпку выбросить… на помойку. Кому я теперь нужна, кому? Как мне дальше жить, Серёжа?!
– Опять старая песня… Ну, найди себе кого-нибудь!
– Да почему я должна кого-то себе искать при живом муже? Почему я по твоей милости должна становиться шлюхой? Я не для того замуж выходила, не для того ребёнка рожала.
– Слушай, ну отцепись ты от меня, отцепись! Достала уже! Ну не люблю я тебя, что мне теперь делать?
– Подожди, а как же… я вот в церковь ходила, батюшка сказал: любовь не перестаёт. Не перестаёт, ты понимаешь!
– Что ты несёшь?
– Нет, подожди… Ты где пятнадцать лет назад был?
– Дура! Да я после армии «голодный» был. Задницу твою увидел… и всё.
– А женился зачем?
– Ну, женился и женился, что из того. Дурак был.
– А венчание. Мы же венчаны, Серёжа. Бога побойся…
– Да ладно. А то мы одни. Развенчаемся.
– А вот нет никакого «развенчания», ты это знаешь?
– Тоже батюшка сказал?
– Да, и ещё сказал, что будешь ты перед Богом отвечать за то, что брак разрушил. Ты крест носишь?
– Да пошла ты…
– Знаю, что носишь. Так неужели Христос для тебя пустой звук?! Ты ведь должен свой крест нести. Должен, слышишь! Хочется не хочется, трудно не трудно, скучно не скучно, а надо… И не просто нести, а донести его до конца – вот это и есть любовь, Серёженька...
– Заткнись! – закричал он, срываясь.
– Заткнись? – ответила она с изумлением в голосе. – А почему я должна заткнуться, почему? Назови хоть одну причину! И не вздумай отключиться, а то пока ты дойдёшь до дома – я успею позвонить этой стерве и сказать ей всё, что о ней думаю. Я и домашний ваш телефон знаю, не зря в Телекоме работала, хоть и уборщицей.
Он выдержал трудную паузу.
– Ну чего тебе надо от меня? Денег?
– А что ты думал, скажу: не надо мне твоих денег? Не скажу, не жди. Ты знаешь, что у нас свет отрезали за неуплату, что мы со Светюнькой в темноте сидим, а на праздник будем есть овсяные котлеты. Слышишь, овсяные котлеты на Новый год! А у тебя с праздничным столом всё в порядке? Шампусик купили уже?
Ему вдруг стало совестно.
– Ну, будут деньги… должны появиться после Нового года… – ответил он, досадливо морщась. – Потерпи немного. Я позвоню. А что это за телефон у тебя, откуда?
– Девчонки перед увольнением подарили. Сказали: сейчас без телефона никак, если будет трудно – звони…
В доме у нас сырость. Ты же знаешь, что Светюньке нельзя в таких условиях жить, что у неё бронхит астматический. Где те деньги, что мы копили столько лет на квартиру? Вместе копили. Серёжа, опомнись! Как же так можно! Я не понимаю… ты человек или животное… неужели у тебя ничего, кроме нижней части туловища, не осталось? Это же скотство обыкновенное.
– Замолчи!
– Что… ты мне ещё рот будешь затыкать? А какое у тебя на это право? Я же живой человек, Серёжа, не кусок дерева… Я монахиней быть не собиралась никогда!.. Врач сказал: «Нужна полноценная жизнь». А ты у меня эту жизнь отнял. За что?! Ну чего тебе не хватало, скажи… Ну почему нельзя человеком быть. Просто мужчиной, мужем, отцом нормальным? Это же так просто, Серёжа. Ты скажешь – скучно. Так ты уже, кажется, не мальчик маленький, должен понять, что большая часть этой жизни состоит из этих самых «скучностей»… из каких-то забот, трудностей, которые надо преодолевать вместе, если мы семья… Вместе, слышишь, Серёжа! Нельзя же безконечно искать удовольствий, как малолетки прыщавые… Серёжа, что с тобой? Я рассказываю тебе такие вещи, о которых ты сам уже должен рассказывать… ребёнку своему, например... Знаешь, как Светюнька страдает без тебя! Неужели ты не чувствуешь?! Она же любит тебя: «Папочка, папочка!..» Да она меня, кажется, не так любит, как тебя. И как же можно это всё предать, разрушить одним махом. И из-за чего?!! Безумие!
Связь неожиданно прервалась. Он стал искать номер в мобильнике, нашёл и позвонил сам.
– Алло, Ира, ты? Связь прервалась…
– Я бы ещё родить могла, Серёжа! Я ведь, дура, так и думала – сейчас квартирку купим и обязательно мальчонку рожу или девочку, кого Бог пошлёт. Дура только, что тянула так долго… Ну за что, Серёжа, за что ты так – взял и разрушил всё. Как же можно после этого быть счастливым?.. Ты же нам жизнь искалечил! За что, скажи… Или я была плохой женой, Серёжа, или, когда ты копейки несчастные в дом приносил, я тебя попрекнула хоть раз? Или, может, Светюнька когда-нибудь была у меня неухоженной, ненакормленной? А ты знаешь, что у неё туберкулёз обнаружили… Даже врач, который не знает ничего о нашей жизни, сказал: «Может, у неё переживания какие-то, стресс? Это всё ослабляет организм, да и питаться ей нужно усиленно – мясо, масло…» А где я масло возьму, если меня, как скотину, выкинули с работы. Кризис, говорят… Какая же ты сволочь, Серый… если бы ты только мог понять!.. Светюнька вчера взяла тот рисунок в рамочке, помнишь, что на серванте стоял, где написано: «Любимаму папи» и разорвала его в клочья. Ты понимаешь!.. Разорвала и выкинула… И как ты с этим жить собираешься?!
В трубке воцарилось тягостное молчание. Сергей чувствовал, что жена крепится, чтобы не разреветься в трубку.
– Ведь должен же человек хоть какую-то ответственность нести за свои поступки. Ты же вменяемый вроде бы человек… А знаешь, как раньше было, по законам церковным? Если человек разрушил свою семью, то он другую создавать не имеет права! Если раз не уберёг то, что ему Бог доверил, то как же в другой раз сохранит?
– Ты ещё инквизицию вспомни…
– Не надо ёрничать. Ты сейчас отмахнуться хочешь… от правды, от суда Божьего… А я тебе не дам, не позволю. И инквизиция здесь ни при чём. Ты человек крещёный, венчанный… значит должен дать ответ… и мерить свои поступки не человеческой только, но и Божьей правдой. И скажи мне, что я не права…
– Ты на своей церкви, я смотрю, уже совсем помешалась…
– Нет, Серёженька, помешался ты… На свободе своей помешался, которая на самом деле только блуд и обман… По плодам, как батюшка сказал, узнаете их. Вот и узнала. Я теперь в храм ходить буду. И исповедоваться, и причащаться буду. Я теперь только опору обретаю настоящую. Дура только была, что раньше к этому не стремилась. А за тебя я молиться буду… и батюшка… от болезни твоей, от безумия чтобы избавил Господь, чтобы ты опомнился!..
– Не лезь в мою жизнь, я сам знаю, что мне делать! – закричал он, но в этот момент услышал за спиной торопливые приближающиеся шаги и вдруг на голову его обрушился резкий и сильный удар.
Дальше наступила тьма...
Большое счастье, что его нашли быстро – с пробитой головой в окровавленном снегу. Лихие люди оттащили его от тропинки на пустырь, сняли кожаную куртку, часы и обувь. Он бы быстро умер от потери крови и холода, но сосед вышел гулять с вислоухим бассетом, тот подбежал, стал лаять и ни за что не хотел вернуться к хозяину, пока тот не подошёл.
Несколько дней Сергей Михайлович провёл в коме.
Приезжала на маленьком изящном «Опеле» крашеная брюнетка в долгополой норковой шубе, с невыразимым ужасом, прикрыв ладонью рот, всматривалась в больного с жёлтым, осунувшимся лицом, потом нервно курила в коридоре у окна и салфеткой, глядя в зеркальце, утирала подтёкшую тушь.
Приходила и другая – в старой болоньевой куртке, молчаливая, тихая и всё сидела у постели, тоже всматривалась в родные черты, с мукой и состраданием… Молилась.
«Всё будет хорошо, всё будет хорошо, – шептала она, склоняясь к больному и с нежностью поглаживая его бледную, но тёплую руку. – Всё будет хорошо, я верю…»
***
Так ведь бывает. В книгах, в мечтах… я не знаю. Но в реальности:
– Не лезь в мою жизнь, я сам знаю, что мне делать! – закричал он, хотел добавить что-то особенно злое, но в этот момент услышал за спиной торопливые шаги, быстро приближающийся скрип снега и сдержался. Мальчишка-сосед обогнал его, оглянулся в полоборота, махнул рукой:
– С наступающим!..
И не было ничего: ни пробитой головы, ни ужаса, ни молитв у больничной койки. Только короткие гудки в трубке и облегчение от того, что бывшая отключилась сама…
И всё так же скрипел под ногами снег. И металлическая дверь подъезда, пропустив «своего», замкнула круг. И было тепло в прихожей, свет ночника в комнате, а на кухне – праздничный стол, сигаретный дым, нарядная, красивая жена, бой курантов в телевизоре, шипение шампанского и мимоходом, нежно опрокидывающее в бездну:
– Ну, давай… за нас… За счастье!
Священник
Димитрий ШИШКИН