Архив:
Владимиру Николаевичу КРУПИНУ – 75 лет
Полковник-паломник
Перед увольнением в запас друзья ему подарили путёвку. Он и понятия не имел, что это паломническая поездка. В нашей группе мужчин было только он да я. Нас поместили в один номер. Конечно, стали на «ты».
– Мы – братья во Христе. И если Его называем на «ты»: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, спаси, сохрани и помилуй», так чего мы друг с другом будем выкать?
– Это-то, конечно, – согласился он, глядя на Библию на тумбочке и на иконы в переднем углу, – но мне сказали – отдых, море, экскурсии, магазины, женщины.
– Нет, брат, тут долгие поездки, стояния на молитвах, ранние вставания, на магазины времени почти нет. А уж пляжей вообще никаких. И женщин тут нет!
Он затосковал:
– Вот я вляпался!..
– Да ты что? Это же великое счастье – ты в центре мира, ты на Святой Земле! Я над тобой беру шефство. Неужели ты такой тёмный. Ты же крещёный?
– Ну, как иначе, я не какой-то социопат, я русский полковник!
Первая поездка была в Вифлеем, и ему очень понравилась. Особенно поразило благоговение, с которым все шли и прикладывались к Вифлеемской звезде. Тем более группу сопровождала молодая матушка Ирина, очень приветливая, знающая. Да и я по силе возможностей его просвещал.
– Тут мы за десять дней пройдём все и Господские, и Богородичные праздники. И хорошо, что начали с Его Рождества. Да тут с чего ни начни. И Благовещение в Назарете, и Преображение на Фаворе, и Богоявление на Иордане, и Вознесение на Елеоне. Вдумайся! Без Бога ни до порога. Россию лихорадило именно тогда, когда она отходила от Бога. Наполеон, Гитлер, Хрущёв, Ельцин – это нам бывало для вразумления, когда Бога забывали. Давай, Павел Сергеич, к концу срока готовься к причастию! Готовь генеральную исповедь. Вспоминай грехи и записывай.
– Чего их записывать, я и так помню. Я ещё об сейф не ударенный.
– Куришь? Нельзя курить! Это каждение дыма сатане.
– Нельзя? Ладно, нельзя, значит, не буду, – сказал он.
И ведь в самом деле, как отрезало – перестал. Сила воли у него не хромала.
Но с ним было очень нелегко. Матушку Ирину, нас сопровождавшую, он назвал на «ты» и Ириночкой.
– Ириночка, ты и по-ихнему рубишь?
– Иначе нельзя, – улыбнулась матушка Ирина, – здесь надо знать и арабский, и английский, иврит тоже.
– Ну, ты молоток! – одобрил он.
Я оттащил его в сторону и вдалбливал:
– Так не смей говорить с монахиней. Она монахиня, она матушка!
– Матушка? – потрясённо спрашивал он. – Какая она матушка, такая молодая. А ты знаешь, ей идёт чёрное. Я сразу не разглядел. Да она же красавица. И без косметики.
– Прекрати! Социопат! Она не женщина!
– А ещё чего скажешь?
– Ещё скажу, что она старше тебя в духовном смысле.
– Ну, сказанул.
– Не ну. Вот тебе и грех – неуважение к сану.
– Она же не обиделась. Да, вот бы из неё жена вышла. Все её достают, всем всё объяснит, ни на кого не цыкнет. Терпеливая. А у меня жена такая дура психованная.
Очень ему понравилась матушка Ирина. Он стал её первейшим помощником. И за стол не садился, пока все не сядут, из-за стола выходил первым, подгонял отстающих. При посадке в автобус стоял у дверей и энергично помогал старухам.
– Ты повежливей с ними, – просил я.
– Они что, жрать сюда приехали? Это же Святая Земля, центр Вселенной, это тебе не профсоюзный санаторий.
И при молитвах на святых местах смиренно стоял.
Он доверился мне, рассказал, что у него в семье дело идёт к разводу, и, когда ему эту путёвку предложили, он её схватил, чтобы побыть без жены и приучить себя к жизни без неё. Честно признался, что надеялся на курортный роман.
– Думал, какое будет знакомство. А чего теряться? В поездке все мы холостые. В Тулу же не поедешь со своим самоваром.
– А из-за чего решил разойтись?
– Ни в чём не угодишь, всё ей неладно. Что бы ни сказал, всё не так. А молчу – тоже неладно. Друзья зашли – морду воротит.
– Так вы по любви сходились?
– А как иначе? С ума сходились. Да вот. – Он достал бумажник. – Вишь, где она у меня, умеет прятаться: между шекелями и долларами. – Красивая?
– В церковь ходит?
– Да не сказать, чтобы так. Но когда Патриарх по телевизору, то слушает.
Его расположение к матушке Ирине было, конечно, замечено. Он же был личностью заметной. Ясно, что матушке игумении донесли. И на четвёртый день утром у автобуса нашу группу встречала новая матушка, монахиня Магдалина. Святую Землю любящая, досконально изучившая. Полковник на первой же остановке отвёл в сторону матушку Магдалину, допросил. И рассказал мне, что узнал. А узнал он, что у матушки Ирины новое срочное задание – дальняя поездка с группой на Синай. А это дня три.
– Сам виноват, – хладнокровно сказал я. – Её из-за тебя туда отправили. Ты бы ещё в полный голос кричал о своей любви.
Полковник заговорил с такой болью, что я поверил в его искреннее чувство:
– Да я и любви-то ещё не знал! Перед выпуском в училище с лёту женился. Да может, это у меня единственный шанс – создать семью. Детей же нет у меня! А я очень семейный! Мне же полста всего…
– Молись! В храмах подавай о здравии жены. Венчанные? Венчайся! О матушке Ирине забудь!
– Забыть? А чего полегче не посоветуешь? Я запылал. Вот! – Мы стояли перед храмом в Вифании. Он истово перекрестился. А крестился он, как шаг строевой печатал. – Вот! Вот! И вот! И упал на колени и так треснулся лбом о плиты, что площадь вздрогнула.
Полковник даже чуть ли не курить снова начал. Но удержался. Молча сидел у окна автобуса, смотрел на пространства Святой Земли. Его крутило переживание. Иногда он даже
как-то пристанывал. Даже и отчёта своим поступкам не давал.
Горница Тайной вечери, когда мы в неё пришли, была занята. Перед нами туда вошла группа протестантов. Они по команде выстроились. Мы скромно ждали. Их старший, не могу его назвать священником, манипулировал руками, громко что-то рассказывал. Вскрикивал, жестикулировал. Конечно, о том, что здесь были собраны апостолы и на них, по предсказанию, в день Пятидесятницы сошёл Дух Святой. Рассказывал, прямо вскрикивая. Матушка вполголоса переводила, что он тоже, как и апостолы, чувствует приближение Духа. «Я слышу Его! Он идёт! Он приближается! Я чувствую Его! Он близко! Он зде-есь! Он во мне-е!»
И через минуту-другую они уже все ч у в с т в у ю т. Вздевают руки, хором поют.
– Но орать-то зачем? – спросил полковник матушку Магдалину.
– Не знаю. Может быть, показать, что они такие, достойные Духа Святаго.
– Матушка, – попросил полковник. – Можно я его спрошу? Переведите.
Группа протестантов выходила. Полковник в самом деле резко тормознул их старшего:
– Ты чего в таком святом месте орёшь? Ты что, апостол?
Матушка торопливо сказала протестанту: «Айм сори, айм сори!». Тот, прикладывая руку к груди и торопливо огибая полковника, говорил: «О´кей, о´кей». Их группа освободила Горницу Тайной вечери.
– Ну, Павел Сергеевич, ну, ревнитель нравственности, что ж вы так? – выговорила матушка Магдалина полковнику. – Это ж мог быть скандал международный. Я прямо еле живая.
– С ними только так, – хладнокровно отвечал полковник. – Святая Земля, понимаешь, а они орать.
Я тоже поддержал возмущение полковника: очень уж показушно молился этот протестант. Моя поддержка улучшила его настроение.
– Ещё бы! Да и матушка Ирина меня бы одобрила.
– Ну снова да ладом! Забудь о ней! Говорю по складам: за-будь! Ты человек сильной воли. Забудь. У тебя хорошая жена, запомни.
– Какая хорошая? С чего ты взял?
– Молись за неё, будет хорошая. Ты русский мужчина! Русский мужчина верен жене! Единственной! Усвоил? И у русской жены единственный муж.
Мы готовились к отъезду. Полковник очень страдал, пошёл в канцелярию узнать, когда вернётся группа с Синая. Сказали, что уже вернулась. Полковник рванулся увидеть матушку Ирину, но ему сказали, что мать игумения сразу послала её сопровождать новую группу.
– Вот ведь какая Салтычиха! – возмущался полковник. – Да тут хуже, чем в армии!
– Не хуже, а лучше.
– Даже маршрута не сказали. А то бы я рванул на такси.
– Паша, опять двадцать пять?
– Можно, я одну сигаретку выкурю?
Думаю, в наступившую ночь он выкурил не одну сигарету. Аж лицом потемнел. И объявил мне, что не полетит в Москву, а поедет в Русскую Миссию и будет просить оставить его на Святой Земле.
– Прямо сейчас. Да хоть в том же Иерихоне. Или Хевроне, я их пока не выучил, путаю. Но везде же работы невпроворот. А я мужик рукастый. Что по технике, что по дереву, печку могу сложить. Русскую. Камин. Всё могу.
– Ой, Паша, Паша. Трудничество оформляется в Москве. Конечно, ты по всем статьям подходишь. Тогда уж лучше вообще в монахи готовься. Сколько монахов из военных, тот же Игнатий Брянчанинов. Александр Пересвет. Только оставь ты эти свои завихрения с любовью. Дай ты ей спокойно жить.
– А кто не даёт? Она сама будет решать. Она же вернётся, всё равно же её увижу. Объяснюсь! Она же России нужна. Дети будут, много надо. У неё же такая фигура! Я детей больше всего люблю. Ты ж видишь, Россия чернеет, рождаемость русская падает. Она поймёт. Да и чувствую, нравлюсь ей. Разве криминал, что я как мужчина имею право на семейное счастье? Имею? Чего ты молчишь? В Тивериаде на озере она со мной как с человеком поговорила. И смотрела не как монахиня. Как девушка обычная. А в Бога она может и так верить. Да и я. Бабушка, помню, говорила: «Паша, больно ты жалостливый, священником будешь». А жизнь-то в военные вывела. Но там тоже, хоть и в Чечне, – попадёшь под обстрел, жмёшься к земле и только одно: «Господи, Господи!» Я же её полюбил, не от Бога же я её оттягиваю.
– Паша, перетерпи. Как налетело на тебя, так и отлетит.
– Нет, отец, ты что? С мясом не оторвёшь.
И опять он маялся, опять не спал. Выходил на улицу, возвращался, стоял на коленях у икон. А утром заявил:
– Нет, жизнь моя или с ней, или никак.
И в самом деле, случилось событие из ряда вон выходящее: паломник-полковник с нами обратно не полетел. Дальнейшую судьбу его я не знаю. А интересно бы в старых, добрых традициях православной прозы закончить рассказ о полковнике тем, что вот приехал я недавно в дальний монастырь, встречаю седовласого старца и узнаю в нём героя моего рассказа. А в другом, тоже дальнем, женском монастыре мать-игумения Ирина.
– Помните ли вы, отец игумен, матушку Ирину?
– А кто это? – спрашивает он. – Ты смотри, на службу не опаздывай. Тут не армия, тут у нас дисциплина.
Поэма странствия
«Поэма странствия, она Куняеву посвящена. Чтоб он не думал, что один в поездке этой был акын».
Так я начинал своё рифмованное сочинение о нашей поездке в программе «Байкальский меридиан» году в… примерно в середине 80-х и огласил его во время последнего застолья. Да, было такое счастье: Распутин, Потанин, Куняев, аз многогрешный с женою, свершили недельную поездку. Вот уже нет на земле Распутина, опустело в моей жизни пространство надёжного друга, что делать, так Бог судил. Прямо делать ничего не могу, тычусь во все углы. Вроде и не болен ничем, а еле таскаю ноги. Некуда пойти, некому позвонить. Чаю не с кем выпить. Сегодня сел перечитать его письма, хотя бы одно для утешения, вдруг эти листки. Думаю, это-то можно огласить:
«Закончим чтенье до рассвета. Читаю: Первая глава. С кого начнём? Начнём с поэта: он делегации глава. Ведёт вперёд, печали нету, туда, куда течёт Куда (река). Рысцой бегущего поэта (Куняев по утрам бегал) узрела вскоре Усть-Орда. Узрели дети и отцы, и Баяндай, и Еланцы.
Ценою тяжких испытаний, осиротив родной Курган, был с нами верный наш Потанин, наш добрый гений, наш титан. Но правды ради отмечаем, был часто он большой нахал: пил закурганно чашку с чаем и на Терентии пахал (то есть всегда на выступлениях рассказывал о земляке Терентии Мальцеве).
Поэмы круговая чаша идёт к тому, сказать пора, была в пути Надежда наша. Жена мне, ну а вам сестра. Зачем, зачем в такие дали, зачем, да и в такой мороз, она поехала за нами? Зачем, ей задали вопрос. "Прочла я письма декабристов, их жён Волконских, Трубецких… рекла: считайте коммунистом, поеду, я не хуже их".
Я сочинял оперативно, хоть нелегко для одного. Всех нас хвалили коллективно, но персонально одного. Кому обязаны поездкой, чей свет весь освещает свет. И вообще, заявим дерзко, кого на свете лучше нет. Он одевался всех скромнее, он телогрейки (ватники) покупал, пил меньше всех, был всех умнее, пред ним приплясывал (штормил) Байкал.
Итак, нимало не скучая, уборку хлеба тормозя, мы шли, куда вела кривая "меридианная" стезя. Различных наций здесь немало, что знали мы не из газет, но что приятно умиляло: французов не было и нет.
Вот на пути река Мордейка. Бригада хочет отдохнуть. Но вдруг нарядная злодейка… с наклейкой преграждает путь. Сидим, уже не замечая, что пир идёт под видом чая.
Алой, Куреть, Харат, Покровка, Жердовка и "Большой" Кура… Нужна, нужна была сноровка брать укрепленья на ура. Такие были перегрузки! Но мы работали по-русски.
Мелькали овцы, свиноматки, бурят на лошади скакал… Казалось мне, что воды Вятки впадают в озеро Байкал.
Встречали всяко, как иначе. Ну, вот пример: возил шофёр, земляк Астафьева и, значит, известен был ему фольклор.
Записки из десятков залов. На них бригада отвечала. Мы заклеймили все пороки, а красоту родной земли, давая совести уроки, до занебесья вознесли.
Как нас кормили! Боже правый! Сверх всяких пищевых программ. Пойди, найди на них управы, на водопады тысяч грамм, на град закуски, дождь напитков, на мясорыбную напасть. О, ужас! В талиях прибытки… хотелось отдохнуть, упасть, упасть под кедры, под берёзы. Но уже шли в атаку позы (сибирские пельмени), да плюс соленья и варенья атаковали нас подряд. Но побеждал всех без сомненья сверхсытный местный саламат.
Как нас кормили, Боже правый! За нашу прозу, очерк, стих. Никто нигде в чужих державах давно не кормит так своих. Ольхонский стол нас доконал: вломился на него Байкал. За хлеб, за соль платить забота.
Вперёд, усталая пехота!»
Корфу и Бари
Холод в номере уличный. Я вернулся с долгой прогулки по городу. Темнеет рано, но город празднично освещён: скоро европейское Рождество. Дома, деревья, изгороди, парапеты мостовой – всё в весёлых мигающих лентах огоньков. Ветер и зелень. Длинная безконечная улица. С одной стороны море, с другой залив. Не сезон, пусто. Брошенные тенты, ветер хлопает дверцами кабинок. Вроде бы и тоскливо. Но запахи моря, но простор воды, но осознание, что иду по освобождённой русскими земле, освежали и взбадривали. От восторга, да и от всегдашнего своего мальчишества, залез в море. Ещё и поскользнулся на гладких камнях. Идти не смог, выползал на четвереньках. Ни полотенца, ни головного убора. А ветрище! О чём думаю седой головой? Поднимался по мокрым ступеням. Справа и слева висящие и мигающие гирлянды огней. Декабрь, а всюду зелень. Фонарики бугенвиллей.
Группа моя у отеля. Надо было просквозить в номер, но неловко, и так от них убегал. Стоял, мёрз, слушал. Гид: «Турки отрезАли головы у французов и продавали русским. Русские передавали их родственникам для захоронения… Семьдесят процентов русских имён взято у греков. Но моё имя Панайотис в Россию пока не пришло».
Новость: нас не кормят. Надо самим соображать. «Ахи да охи, дела наши плохи, – шутит Саша Богатырёв. – Пойдём за едой. – Рассказывает, что пытались ему навязать якобы подлинную икону. – Говорят: полный адекванс. Гляжу – фальшак».
Я на скрипящей раскладушке. Боюсь пошевелиться, чтоб не разбудить соседей. Они всю ночь храпели, я сильно кашлял, надеясь, что их храп заглушает для них мой кашель. Встали затемно. Читали утреннее Правило.
Службу вели приехавшие с нами митрополит и архиепископы, а ещё много священников. Поминали и греческих иерархов, и своих. Храм высокий, росписи, иконы. Скамьи. Мощи святителя Спиридона справа от алтаря и от входа. Молитву ко причащению при выносе Святых Даров читали вслед за архиепископом Евлогием всей церковью.
Слава Богу, причастился.
Потом молебен с Акафистом. Пошли к мощам. Для нас их открыли. Приложились. Ощущение – отец родной прилёг отдохнуть. И слушает просьбы.
На улице ветер. Опять оторвался от группы. Время есть, сам дойду, без автобуса. Пошагал. Куда ни заверни – ветер. В лицо, в спину. Особенно сильно у моря. Но если удаётся поймать затишное место – сразу тепло и хорошо.
Никто не знал, где отель «Елинос». Это и неудивительно, это не отель, а в лучшем случае, фабричное общежитие. Наконец, мужчина в годах стал объяснять мне дорогу на всех языках, кроме русского. Я понял, что очень далеко, и понял, что давно иду не к отелю, а от него. Он показал мне на пальцах: пять километров. Направление на солнце. Отличный получился марш-бросок. Заскакивал сходу в магазины и лавочки, чуть не сшибая с ног выскакивающих встречать продавцов. Вскоре заскакивать перестал, так как убедился, что европейские цены сильно обогнали мои карманы, и просто быстро шагал. Купил, правда за евро булочку, да и ту скормил голубям.
В номере прежняя холодища. Кормить нас никто не собирается. Положенный завтрак мы сами пропустили, гостиничную обслугу не волнует, что русские до причастия ничего не кушают. Им это нравится, на нас экономят.
В номере прежняя холодища. Но у Саши кипятильник и кружка. Согрелся кипяточком, в котором растворил дольку шоколада.
Читал Благодарственные молитвы.
Какая пропасть между паломниками и туристами! Перед ними все шестерят, а нам сообщают: «У вас же пост», то есть можно нас не кормить.
Но мы счастливы! Мы причастились у святителя Спиридона. И уже много его кожаных сапожков пришло в русские церкви.
Перелёт в Бари с приключениями, то есть с искушениями. Не выпускали. Стали молиться, выпустили. Уже подлетали к Италии, завернули: что-то с документами. Посадили. Отец Александр Шаргунов начал читать акафист святителю Николаю. Мы дружно присоединились. Очень согласно и духоподъёмно пели. В последнее мгновение бежит служитель, машет листочком – разрешение на взлёт. В самолёте читал Правило ко Причащению. Опаздываем. В Бари сразу бегом на автобус и с молитвой, с полицейской сиреной, в храм.
Такая давка, такой напор (Никола Зимний!), что уже не надеялся не только причаститься, но и в храм хотя бы попасть. Два самолёта из Киева, три из Москвы. Стою, молюсь, вспоминаю Великорецкий Никольский – Никольский же! – крестный ход. Подходят две женщины: «Мужчина, вы не поможете?» Они привезли в Бари большую икону Святителя Николая, епархиальный архиерей благословил освятить её на мощах. Одного мужчину, мы знакомимся, они уже нашли. Я возликовал! Святителю отче Николае, моли Христа Бога спастися душе моей грешной!
Конечно, с такой драгоценной ношей прошли мы сквозь толпу очень легко. Полиция помогала. Внесли в храм, спустились по ступеням к часовне с мощами. В ней теснота от множества архиереев. И наш митрополит тут. И отец Александр. Смиренно поставили мы икону у стены, перекрестились и попятились. И вдруг меня митрополит остановил и показал место рядом с собой. Слава Тебе, Господи! Ещё и у мощей причастился. Вот как бывает по милости Божией.
Алексей Ванин
Актёр Алексей Ванин, по сути, никогда не был актёром, занимался классической борьбой. По всем статьям подходил. Большущий, сплошные мускулы и одновременно весёлый, общительный, начитанный. Завоевал звание чемпиона мира по вольной борьбе. И о нём написали сценарий «Чемпион мира». И его снимали в роли чемпиона мира.
Фильм Шукшина (оба алтайцы) «Калина красная» держится в нравственном смысле образом Петра, брата Любы Байкаловой. Роль играет Алексей Ванин. Не бывший зэк Егор Прокудин, никак не решающийся встретиться с матерью, а именно герой Ванина, сильный, спокойный в своей народной правоте, держит уровень русской жизни. Именно он сметает с причала на своём грузовике эту нечисть, эту шпану, убивающую человека, решившего жить нормальной жизнью. Выныривает, садится на кабину затонувшей среди реки машины, и видно, что уверен: свершил нужное дело, а уж как к этому отнесутся всякие власти, это дело десятое.
Мы были дружны с Лёшей с 1979 года, года пятидесятилетия (всего-навсего!) Шукшина. Выступали на Пикете, в колонии, где снимались кадры «Калины красной», купались и в Бие, и в Катуни.
И никогда он не постарел. Ему было уже девяносто лет, а он занимался с мальчишками классической борьбой, проводил чемпионаты России. Находились добрые люди, помогавшие ему. Особенно предприниматель Левашов Юрий Александрович. Помню один такой чемпионат в Подольске. Я ничего не понимаю ни в классической, ни в вольной борьбе, но мне было так интересно и полезно смотреть эти поединки, в которых побеждали сила и ловкость, но никогда не хитрость. За этим, за честностью борьбы Ванин очень следил.
Наградили победителей, пошли на банкет. Тут надо сказать, что на Лёшу всю жизнь вешались женщины. Что называется, было на кого. Он – человек открытый, доверчивый, шёл навстречу чувствам. В застолье жена (забыл имя) приревновала к девушке, которая явно набивалась во временные подруги. Лёша иронично воспринимал знаки внимания, шутил. А жена взвилась: «Немедленно едем!» – «Зачем? Надо же посидеть с людьми, оказать уважение: чемпионат какой провели». – «Ну и сиди, а я уезжаю. Навсегда! Никогда не вернусь!».
Он посидел ещё часик для приличия и засобирался. Пристающей красавице сказал: «Девочка, у тебя и без меня всё впереди» – и поехал домой. Дома принял душ, лёг в кровать.
Назавтра рассказывал: «Я же алтаец, таёжник, охотник: и слух обострён, и чувства. Чую – кто-то есть. Затаился. Жду. Точно! – выползает. Хватаю – она! Вот дура из дур: заревновала до того, что приехала домой и залезла под кровать, чтоб меня подстеречь.
Да, вспоминаю Алексея Ванина – богатырь во всех смыслах! Девяносто лет, а красавец! Статный, крепкий, в полном сознании. Это Алтай, это Россия.
Владимир Николаевич КРУПИН