Архив:
28 мая 1886 года, 130 лет назад родился Владислав Фелицианович Ходасевич
Владислав Фелицианович Ходасевич родился 16 (28) мая 1886 года в Москве. Отец его был польским дворянином одной геральдической ветви с Мицкевичем. Учился в Петербурге, в Академии художеств, но карьера живописца не задалась. Тогда он стал фотографом. Сначала работал в Туле (и, между прочим, фотографировал семью Льва Толстого), потом перебрался в Москву. Став вполне преуспевающим человеком, он всё же не обрёл подлинного счастья, которое когда-то несло с собой искусство.
Мать поэта была дочерью известного Я.А. Брафмана, составителя книг – «Книга Кагала» и «Еврейские братства». Перейдя из иудаизма в Православие, он всячески старался, как негодует «Еврейская энциклопедия», «выслужиться перед своими новыми единоверцами и поставлял им материалы, обличающие “зловещую” природу иудаизма, не стесняя себя особыми доказательствами их подлинности». Мать поэта София Яковлевна была воспитана ревностной католичкой. Именно она была носительницей польского культурного начала в семье: «По утрам, после чаю, она уводила меня в свою комнату. Там, над кроватью, висел образ Божией Матери Остробрамской. На полу лежал коврик. Став на колени, я по-польски читал “Отче наш», потом “Богородицу”, потом “Верую”. Потом мне мама рассказывала о Польше и ещё читала стихи…»
Для поэта было трагичным ощущение изгоя хоть в царской, хоть в советской России. Характерно, что в годы эмиграции, когда он, известный переводчик с польского, прекрасно знающий польскую культуру, мог бы жить безбедно в этой стране, – он избегал всяких контактов, даже не переводит: «неугнетённая» буржуазная Польша ему неинтересна.
Конечно, истинной культурой, в которой он воспитывался, была культура русская. Сохранив на всю жизнь нежную привязанность к матери, самое проникновенное своё стихотворение он посвящает всё же не ей, а тульской крестьянке Елене Кузиной, с молоком которой впитал мучительную любовь к той стране, где вырос.
Не матерью, но тульскою крестьянкой
Еленой Кузиной я выкормлен. Она
Свивальники мне грела над лежанкой,
Крестила на ночь от дурного сна…
И вот, Россия, «громкая держава»,
Её сосцы губами теребя,
Я высосал мучительное право
Тебя любить и проклинать тебя.
Многое дало образование и неистовое увлечение Пушкиным, всей русской литературой. Не окончив Московского университета, где он учился на юридическом, а затем на историко-филологическом факультете, Ходасевич уже в юности ощутил призвание поэта. Дебютировал в 1907-м книгой стихов «Молодость», которую впоследствии считал крайне незрелой. К 1906 году относится начало систематической деятельности Ходасевича-критика. Мысли и переживания, связанные с войной и революцией, отразились в книге стихов «Путём зерна», где идея умирания ради нового рождения приобретает отчётливый трагический оттенок в стихах о 1917 годе.
И ты, моя страна, и ты, её народ,
Умрёшь и оживёшь,
пройдя сквозь этот год, –
Затем, что мудрость
нам единая дана:
Всему живущему идти путём зерна.
В первые пореволюционные годы Ходасевич вёл занятия с молодыми литераторами, входившими в московский Пролеткульт, заведовал отделением организованного М. Горьким издательства «Всемирная литература». В начале 1921-го переехал в Петроград. Там произошло знакомство с Н. Берберовой, его спутницей в первое эмигрантское десятилетие, начавшееся отъездом в Ригу по командировке, подписанной А.В. Луначарским.
В 1925 году он уезжает в Париж, сделав окончательный выбор в пользу эмиграции, так как «при большевиках литературная деятельность невозможна». Ходасевич стал (вместе с М. Алдановым) редактором литературного отдела газеты «Дни», печатался в «Последних новостях», а с 1927 до конца жизни возглавлял литературный отдел газеты «Возрождение». Тема «сумерек Европы», пережившей крушение цивилизации, а вслед за этим – агрессию пошлости и обезличенности, главенствует в поэзии Ходасевича эмигрантского периода. Сам он стихи почти перестал писать, но играли огромную роль его эссе и суждения о поэзии.
Вот он держит в руках томик Сергея Есенина: «Время подёргивает туманом частности, остаётся лишь сущность: драматическая коллизия и страдание, ею вызванное. Это страдание и этот мятеж сейчас особенно ясно вычитываются в Есенине; и то и другое дано на фоне такой же страдающей, такой же мятежной, так же утратившей свет России. Есенинский надрыв, с его взлётами и падениями, оказался сродни всей России. За это Есенина любили и любят, за это должно его любить. Впрочем, народы вообще любят смотреть на мучения поэтов. Русский народ – не менее, а, кажется, даже более, чем другие. Может быть, это потому, что сам он страдал более других: может быть, в муках поэтов он изживает свои собственные мучения – не только психологически, но и мистически, что уже гораздо серьёзнее».
Как точно сказано! Но возникает мучительная параллель: Россия последние четверть века просто корчится в муках, её народ страдает и нравственно, и физически, но почему же не являются новые Есенины и Ходасевичи? Неюбилейный, горький вопрос…
Александр Александрович
КАДАШЕВСКИЙ