Архив:
Вот уже лет двадцать пять, как нет в моей жизни Нового года. И даже не потому, что праздник этот неправославный.
Уже задолго до моего воцерковления от Нового года остались только «рожки да ножки»: слякотная суета последних дней, классическое обжорство, отупляющая пестрота экрана, оглушительная канонада – и… всё.
А где же то – детское – невосполнимое горячительными напитками, салютами и салатами предвкушение чуда? Где та естественная, через край, полнота восторга?..
Помню, за две недели до Нового года город наполнялся не просто ожиданием, а предвосхищением, отрадой, дыханием праздника. Оно проникало повсюду, в самые смятые, безнадёжно скомканные лёгкие, так что все без исключения люди становились на это время родными…
Но всё-таки казалось, что самое главное, лучшее спрятано от нас, не дозволено, запрещено: даже до двенадцати никогда не давали дождаться взрослые – заставляли идти спать. И думалось: ничего, я вырасту и тогда уж встречу по-настоящему!
Я помню глухую ночь, нашу старую квартирку и себя в ней. Поздно вечером тайком от нас – маленьких, – чтобы сделать сюрприз, родители нарядили в гостиной ёлку. Не знаю уж как я об этом пронюхал, но вот – пробираюсь с замирающим сердцем в ночи на цыпочках, боясь что-нибудь задеть в темноте и разбудить взрослых. Я осторожно приоткрываю высокую, предательски скрипнувшую дверь… и замираю.
Распространяя невероятный, волшебный свет, благоухая хвоей, переливаясь тысячью мерцающих огоньков, высокая, под потолок, стоит посреди комнаты пушистая лесная красавица. Я просто стою и смотрю на неё как заворожённый – не в силах оторвать взгляд. Так это и осталось навсегда – волшебное чудо, сказка! Не знаю, может, я никак не мог поверить в реальность происходящего и желал удостовериться, что не сплю, только я сделал шаг к придвинувшейся, ставшей совсем уж огромной ёлке. Сделал шаг, протянул руку и легонько, едва-едва, как мне казалось, потянул за какую-то вьющуюся блестяшку, вроде дождика. Дальше я помню, что ёлка раздумчиво, медленно стала отклоняться от вертикали, всё быстрее, быстрее и вдруг всей своей расфуфыренной, пышной тяжестью обрушилась на спящую бабу Тоню…
Думаете, это была катастрофа? Нет! Шок? Пожалуй. Мгновенный ужас, плач? Да, всё это, конечно, было, но разбитые игрушки собрали, меня не столько отругали, сколько смущённо утешили, и на следующий день ёлочка – краше прежнего – уже стояла на том же самом месте, да ещё и с подарками в снежной вате под ней.
Настоящая катастрофа, и вовсе не такая громкая, произошла гораздо позже, лет уже через двенадцать, когда всё стало наконец-то можно. И я впервые ушёл в Новый год из дома и просто метался, из кожи лез, пытаясь отчебучить праздник «по полной»: и выпил водки, и мотылялся с «дружбанами» по улицам, и что-то орал, и шалел, валился в грохот на какой-то бешеной дискотеке… Было всё, что ещё недавно казалось мне таким недосягаемым и манящим… все интуитивные атрибуты «настоящего», взрослого праздника. Было всё, но не было одного – самого Праздника. Он ушёл, точно несовместимый… несочетаемый больше с реальностью «взрослой» жизни. Ушёл и больше не вернулся…
Впрочем, если и стоит о чём горевать, так это об утраченной чистоте, детской наивности, а Праздник…
Наверное, сокровенный смысл Нового года в атеистические времена заключался именно в его неформальности, чудесности… Ведь никак невозможно объяснить, почему именно Новый год, а не 7 Ноября, например, или 1 Мая – стал безусловным фаворитом советских праздников.
Этот праздник стоял над идеологией, его невозможно было до конца объяснить, оправдать, подвести под него марксистскую базу, но он был реальнее любой «объективной реальности». Такое безмолвное торжество Духа вечности над духом времени. В то время Новый год, – как и поэзия, литература, кино, – в каком-то смысле восполнял недостаток духовной жизни в обществе, воплощал идею торжества любви, красоты и добра... Ну, кто из нас не начинал первого января новую, лучшую в нравственном и духовном отношении жизнь?! И пусть эти порывы быстро гасли, но ведь они были! Вот в чём духовное значение этого праздника – в обновлении, преображении жизни, и это его, конечно, роднит с Рождеством Христовым – началом «нового года» в жизни всего человечества.
«Дух дышит, где хочет» и, уничтожая храмы, борясь с религией, воинствующие безбожники ничего не могли поделать с Духом истины, который находил новые формы для своего выражения, в том числе и такую, как «светский» праздник Новый год. Так мне кажется.
Но те времена ушли, Истина снова свидетельствует о себе открыто, и голос Церкви не слышит теперь только тот, кому не нужна высшая красота и правда. Может потому литература, поэзия и утратили в нашей стране былую духовную силу, и Новый год перестал быть тем, чем он был раньше: всё это осталось на откуп тем, кто упрямо не желает меняться, а «новые формы» ищет в прогрессирующем оскудении.
В нашу жизнь возвращается Рождество, возвращается изгнанная духовная Красота. А Новый год… хочется надеяться, что этот праздник займёт, наконец, подобающее ему, скромное – и в духовном, и в календарном значении – место.
Священник Димитрий ШИШКИН
А где же то – детское – невосполнимое горячительными напитками, салютами и салатами предвкушение чуда? Где та естественная, через край, полнота восторга?..
Помню, за две недели до Нового года город наполнялся не просто ожиданием, а предвосхищением, отрадой, дыханием праздника. Оно проникало повсюду, в самые смятые, безнадёжно скомканные лёгкие, так что все без исключения люди становились на это время родными…
Но всё-таки казалось, что самое главное, лучшее спрятано от нас, не дозволено, запрещено: даже до двенадцати никогда не давали дождаться взрослые – заставляли идти спать. И думалось: ничего, я вырасту и тогда уж встречу по-настоящему!
Я помню глухую ночь, нашу старую квартирку и себя в ней. Поздно вечером тайком от нас – маленьких, – чтобы сделать сюрприз, родители нарядили в гостиной ёлку. Не знаю уж как я об этом пронюхал, но вот – пробираюсь с замирающим сердцем в ночи на цыпочках, боясь что-нибудь задеть в темноте и разбудить взрослых. Я осторожно приоткрываю высокую, предательски скрипнувшую дверь… и замираю.
Распространяя невероятный, волшебный свет, благоухая хвоей, переливаясь тысячью мерцающих огоньков, высокая, под потолок, стоит посреди комнаты пушистая лесная красавица. Я просто стою и смотрю на неё как заворожённый – не в силах оторвать взгляд. Так это и осталось навсегда – волшебное чудо, сказка! Не знаю, может, я никак не мог поверить в реальность происходящего и желал удостовериться, что не сплю, только я сделал шаг к придвинувшейся, ставшей совсем уж огромной ёлке. Сделал шаг, протянул руку и легонько, едва-едва, как мне казалось, потянул за какую-то вьющуюся блестяшку, вроде дождика. Дальше я помню, что ёлка раздумчиво, медленно стала отклоняться от вертикали, всё быстрее, быстрее и вдруг всей своей расфуфыренной, пышной тяжестью обрушилась на спящую бабу Тоню…
Думаете, это была катастрофа? Нет! Шок? Пожалуй. Мгновенный ужас, плач? Да, всё это, конечно, было, но разбитые игрушки собрали, меня не столько отругали, сколько смущённо утешили, и на следующий день ёлочка – краше прежнего – уже стояла на том же самом месте, да ещё и с подарками в снежной вате под ней.
Настоящая катастрофа, и вовсе не такая громкая, произошла гораздо позже, лет уже через двенадцать, когда всё стало наконец-то можно. И я впервые ушёл в Новый год из дома и просто метался, из кожи лез, пытаясь отчебучить праздник «по полной»: и выпил водки, и мотылялся с «дружбанами» по улицам, и что-то орал, и шалел, валился в грохот на какой-то бешеной дискотеке… Было всё, что ещё недавно казалось мне таким недосягаемым и манящим… все интуитивные атрибуты «настоящего», взрослого праздника. Было всё, но не было одного – самого Праздника. Он ушёл, точно несовместимый… несочетаемый больше с реальностью «взрослой» жизни. Ушёл и больше не вернулся…
Впрочем, если и стоит о чём горевать, так это об утраченной чистоте, детской наивности, а Праздник…
Наверное, сокровенный смысл Нового года в атеистические времена заключался именно в его неформальности, чудесности… Ведь никак невозможно объяснить, почему именно Новый год, а не 7 Ноября, например, или 1 Мая – стал безусловным фаворитом советских праздников.
Этот праздник стоял над идеологией, его невозможно было до конца объяснить, оправдать, подвести под него марксистскую базу, но он был реальнее любой «объективной реальности». Такое безмолвное торжество Духа вечности над духом времени. В то время Новый год, – как и поэзия, литература, кино, – в каком-то смысле восполнял недостаток духовной жизни в обществе, воплощал идею торжества любви, красоты и добра... Ну, кто из нас не начинал первого января новую, лучшую в нравственном и духовном отношении жизнь?! И пусть эти порывы быстро гасли, но ведь они были! Вот в чём духовное значение этого праздника – в обновлении, преображении жизни, и это его, конечно, роднит с Рождеством Христовым – началом «нового года» в жизни всего человечества.
«Дух дышит, где хочет» и, уничтожая храмы, борясь с религией, воинствующие безбожники ничего не могли поделать с Духом истины, который находил новые формы для своего выражения, в том числе и такую, как «светский» праздник Новый год. Так мне кажется.
Но те времена ушли, Истина снова свидетельствует о себе открыто, и голос Церкви не слышит теперь только тот, кому не нужна высшая красота и правда. Может потому литература, поэзия и утратили в нашей стране былую духовную силу, и Новый год перестал быть тем, чем он был раньше: всё это осталось на откуп тем, кто упрямо не желает меняться, а «новые формы» ищет в прогрессирующем оскудении.
В нашу жизнь возвращается Рождество, возвращается изгнанная духовная Красота. А Новый год… хочется надеяться, что этот праздник займёт, наконец, подобающее ему, скромное – и в духовном, и в календарном значении – место.
Священник Димитрий ШИШКИН