Архив:
20 января 1860 года, 155 лет назад родился Антон Павлович Чехов
Чехов никогда не говорил о себе, что он хороший писатель, но неоднократно повторял: «Я – хороший врач». Его рассказы читал Александр III, императорская семья видела на сцене все его пьесы, он был почётным академиком, но в загранпаспорте жены, актрисы МХТ Ольги Книппер, стояло – жена врача.
Школа у Чехова была серьёзная – Московский университет, и постоянная врачебная практика: тысячи больных в год. Занимался медициной всегда, и во времена рассказиков «Антоши Чехонте», и в годы всероссийского признания. Когда литература стала приносить доход – лечил бесплатно.
Типичный русак, интеллигент в первом поколении, будущий российский гений вырос в среде, где деньги играли «безобразно большую роль». У отца была лавка, но торговал он не слишком удачно, и в 16 лет юный Антон Чехов остался в родном Таганроге один «на хозяйстве». Три года он старательно выплачивал долги семьи, но пора было получать образование, и – в Москву, в Москву!
Город был хорош. Норвежец Кнут Гамсун писал о Москве в конце позапрошлого века: «…с Кремля открывается вид на целое море красоты. Я никогда не представлял себе, что на земле может существовать подобный город». Жили Чеховы в этом сказочном граде очень бедно, тем не менее, Антон стал в 1879 году студентом медицинского факультета Московского университета. Занятия совмещал с практикой в университетских клиниках: на Рождественке и в больнице у Петровских ворот (сегодня это активно реставрируемая больница № 24 на Страстном бульваре).
Литературные заработки позволили Чехову со всем семейством переехать в Замоскворечье, на Большую Якиманку: «…здесь настоящая провинция – чисто, тихо, дёшево и глуповато». Видел бы Антон Павлович эту «дешёвую провинцию» сегодня… Жильё было вполне солидным, у Чехова образовался кабинет для работы и приёма больных. Литература приносила не только доходы, но и известность. Однако под письмами по-прежнему стояло: «вольно практикующий врач А.П. Чехов».
Только Чехов мог написать «Палату № 6», «Случай из практики» или «Ионыча»: «недурно быть врачом и понимать, о чем пишешь». А понимал он наши вековые проблемы, как никто: сиделки нечистоплотны, фельдшера пьют, больные и больница заброшены – всё это профессиональные наблюдения.
Способный, образованный, преданный делу, Чехов мог сделать прекрасную карьеру (один из его сокурсников стал лейб-медиком императорского двора), заниматься наукой или прибыльной частной практикой, но он выбрал самый трудный путь. Позже писатель скажет: «Послужить врачом в земстве 10 лет труднее, чем 50 лет быть министром». Эта фраза Чехова, как медаль всему врачебному сословию за заслуги.
Кстати, читателям весьма полезным оказалось медицинское образование одного из лучших наших писателей. Только уникальный сплав отнюдь не смежных областей – литературы и медицины – способствовал установлению такого, например, национального диагноза: «…чрезмерная возбудимость, чувство вины, утомляемость – чисто русские. Немцы никогда не возбуждаются, и потому Германия не знает ни разочарованных, ни лишних, ни утомлённых… Возбудимость французов держится постоянно на одной и той же высоте, не делая крутых повышений и понижений, и потому француз до самой дряхлой старости нормально возбуждён».
И гражданским, и человеческим подвигом была работа Чехова в холерный 1892 год в Мелихове, куда он от суеты и посетителей, а также для поправления здоровья сбежал из Москвы, купив небольшое именьице. Какой отдых! Уже автором «Чайки» пишет приятелю: «У одного богатого мужика затянуло калом кишку, и мы ставили ему громадные клизмы». В страшный холерный год Чехов горевал, что он из всех серпуховских докторов самый жалкий: лошади паршивые, дорог не знает, а только сильнейшее утомление и обязанность писать – для денег: «Если не считать трёх рублей, которые я сегодня получил за триппер, то мои доходы равны нулю».
Конечно, врачам платили, но Антон Павлович «нашел удобным для себя и для своей самостоятельности отказаться от вознаграждения». Письма из Мелихова отчаянные, но всё это – минутная слабость, потому что тут же пишется: «Теперь все работают. Люто работают …делают чудеса». И вот это – настоящее, ради чего он живет, чем так хороша для него медицина: немедленная помощь страждущему.
Что стремило уже тяжело больного человека с громкой литературной славой отправиться на зачумленный Сахалин? Всё то же – дело. Решил, что в России много врут, много говорят, а фактов нет, и – в путь, без официального поручения и за свой счёт. Работу там проделал колоссальную: встречался с каторжанами, заполнил 10 тысяч статистических карт, принимал больных. Поездка была тяжелейшая, в пути голодал, мечтая о простой гречневой каше. Но свой долг, как он его понимал, выполнил. Неслучайно ведь говорил: лучше быть жертвой, чем палачом.
Благодарное правительство, заметившее заслуги своего гражданина, пожаловало Чехова потомственным дворянством и орденом за отличное усердие в делах народного просвещения. Но писатель царской милостью манкировал, отказавшись появляться при дворе. Не до развлечений: «Дело надо делать, господа!».
Всем известна фраза Чехова, что кроме жены-медицины, у него была литература-любовница: «Душа моя изныла от сознания, что я работаю ради денег и что деньги центр моей деятельности. Ноющее чувство это вместе со справедливостью делают в моих глазах писательство моё занятием презренным, я не уважаю того, что пишу, я вял и скучен самому себе, и рад, что у меня есть медицина, которою я, как бы то ни было, занимаюсь всё-таки не для денег».
Куда шли деньги от «любовницы»: помощь голодающим, сахалинский подвиг, лечение холерных больных, постройка трёх школ в своем Серпуховском уезде, библиотека в Таганроге, санаторий в Ялте. Сегодня бы Антона Павловича назвали социально ответственным гражданином и активным спонсором, а по русской жизни того времени – просто порядочный человек.
Болезнь не давала поблажек. Уже оставлено Мелихово, куплена дача в Ялте, лучшем месте для грудных больных. Как отмечал Чехов, испробованы европейские курорты: тщетно.
Но оптимизм и юмор его не оставляют «Кроме лёгких, все мои органы найдены здоровыми. До сих пор мне казалось, что я пил именно столько, сколько было не вредно; теперь же на поверку выходит, что я пил меньше того, что имел право пить. Какая жалость!».
В 1888 году, не достигнув и тридцати лет, Чехов обронил, что чувствует «собачью старость». Чувствовал верно, жить оставалось 16 лет: «Что писатели-дворяне брали у природы даром, то разночинцы покупают ценою молодости».
Летом 1904-го, своего последнего года, изнемогающий Чехов едет в Баденвейлер, маленький курорт на юге Германии, рядом со Швейцарией. Московские прощания были тяжелы, одному из приятелей Чехов сказал: «Еду подыхать». Но письма с последнего курорта по-прежнему ироничны и пространны. И чего здесь более: желания не безпокоить близких или надежды, что он снова обманет болезнь, выкарабкается, выдюжит? Ведь ему всего 44, любимая жена, театр и работа, работа! Всё окружающее его по-прежнему занимает, но Германия скучна, сестре Антон Павлович пишет: «Наша русская жизнь гораздо талантливее, а про итальянскую или французскую и говорить нечего».
Выкарабкаться не получилось. 9 июля 1904 года московская молодёжь на руках пронесла свинцовый гроб с телом Чехова от бывшего Николаевского, теперь Ленинградского, вокзала до Новодевичьего кладбища. Земной путь замечательного русского писателя, врача, гражданина был закончен.
Умный англичанин Джон Пристли назвал Чехова моделью нового человека. Этот новый русский человек родился ровно 155 лет назад, 17 января 1860 года, но через несколько десятилетий «модель» положили на полку. Сегодня мы знаем, и как сталь закалялась, и чего хочет поколение Пи, но как-то не складывается. Ни пророков, ни святых – скучная история…
Елена Александровна
КАЗЁННОВА