Архив:
Расскажу о том, как мне удалось переторговать турка. «Русский? Переторговал турка? Не может быть!» – слышу я восклицание. И в самом деле, как это может быть, когда всё Средиземноморье – это сплошь многовековые торгаши, и уж в чём, в чём, а в торговле ни евреев, ни арабов, ни греков, ни особенно турок не превозмочь.
Меня, например, они всегда все обманывали. Но вот, докладываю: было со мной такое, что я переторговал турка. И довольно крепко.
Итак. В Стамбуле (Константинополе) выпустили с корабля на берег на четыре часа. Я помчался в храм Софии. Что описывать стократно описанный храм? Его возвышенные размеры, фрески, светом залитые пространства – всё поражает. Но всё перекрывает горечь того, что он в плену окруживших его минаретов, не слышна в нём православная служба. Левый придел, место, где крестили великую равноапостольную княгиню Ольгу, был в строительных лесах. Но не видно было никаких работ, никого и не было. Постоял в молитвенном одиночестве. «Сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит», – говорил я, печалясь оттого, что православная святыня под мусульманским игом, что над святой Софией нет креста. Как всё получилось? От гордыни ли императора Юстиниана, воскликнувшего при виде воздвигнутого храма: «О, Соломон, я победил тебя», от того ли, что погнались тогдашние византийцы за комфортом жизни, как знать. И Соломонов храм разрушен, и этот в плену.
Не оружием турки взяли Константинополь, они вначале вползли как торговцы, как обслуга. Когда турецкая конница вошла в город, в нём уже на всех площадях и улицах звучала турецкая речь. О, да не повторится такое и с нами, с Россией, которую сейчас насильно заставляют говорить по-английски. Или мало нам урока 1812 года, когда Россия захотела стать Европой, заговорила по-французски, а французы пришли убивать и грабить и осквернять наши святыни. Совсем недавно я узнал, что исторический Совет в Филях, на котором Кутузов принял решение сдать Москву французам, шёл… на французском языке.
У меня оставались последние сто долларов. Одной бумажкой. Я её держал в заднем кармане брюк, ибо для тускло-зелёной американской валюты это было лучшее место. Эту бумажонку специально не разменивал, все мы знаем, как мелкие купюры разлетаются быстрее птичек. Сохранял, чтобы что-то купить в подарок жене. Тут был не сам подарок важен, а то, что помнил о любимой и единственной в далёких краях.
Стамбульский рынок – это государство в государстве. Турки где-то взяли изречение: «Бог милует того, кто посвящает себя торговле». В другом переводе: «Бог благословляет торговлю», и написали его на многих языках над входом. В том числе и на русском, на котором рыночные турки говорили лучше, чем на английском. Секрета тут нет: пока ходили по рынкам советские туристы, да мерсикали, да сэнкьюкали, то и турки знали только: «добридень», да «руськикакдиля». А хлынули в Стамбул челночники – порождение российской демократии, турки быстро выучились русской речи, в том числе и ненормативной.
Я быстро шёл по рынку среди пестроты и шума, по его барахольным улицам и переулкам, и соображал, что купить. Знаю я этот Восток, тут только остановись, не отвяжешься. Зазывания лавочников, дёрганья за рукав мою скорость не снижали. Вот если бы ещё их бог торговли и мои карманы благословил. Что я куплю на сто долларов? Кофточку какую? Но покажите мне мужчину, который угодил бы жене самостоятельной покупкой платья, кофточки, обуви! Таких нет, а если и есть, я не из них.
Ладно, что-нибудь увижу, схвачу – и в порт. Я особо не взирал на невероятное обилие одежды, вещей, украшений, тысячи всяких кальянов. Вот улица восточных пряностей. Запах, конечно, увлекательный. Но и в приправах я ничего не соображаю. Боже, а посуды! Сковородка каменная, купить? Скажет: конечно, ты видишь меня только у плиты. Дальше, дальше!
И всё-таки я попался. Ряды кожаной одежды: курточки, пиджаки, пальто прямо кричали о себе. С моей жалкой сотенкой не надо было тут останавливаться, сквозил бы дальше к каким-нибудь сувенирам, нет, тормознул. Поглядел, просто представил, как смотрелась бы на жене вот эта курточка или вот этот светло-красный пиджачок. Конечно, он специально был центровым над прилавком, такой весь лёгкий, узорный, простроченный аккуратными швами золотистых нитей.
– Только для тебя! – крикнул возникший из воздуха рынка торговец. – Не износить сто лет и ещё сто! – И уже пожимал крепко мою руку и уже назывался: – Али. – И уже спрашивал: – Себе, жене, секретарше, дочке? Кожа – ручной выделки! Какой размер? Говорю русский хорошо, нет проблем!
– Просто смотрю, – сказал я, – спасибо, – и пошёл было дальше.
Но не на того напал. О, турки – психологи, он же понял, что мне товар понравился.
– Подарок жене, так? Так? Угадал? – захватывал он пространство разговора. – Я вынужден был кивнуть: жене. – Размер, размер какой? Какого роста? Он моей супруги. Такой? Такой? Так? – Трижды, понижая предполагаемый рост моей супруги, пристукнул меня по голове, по плечам, по груди. – Есть такой рост, есть! Куртка, пиджак, любое! Всё штучное, единственное, эксклюзив! Только для тебя, есть!
– Не надо, не надо, – сказал я, – спасибо, пойду.
– Зачем спасибо? – закричал он. – Рано спасибо, потом будет спасибо! Большой будет спасибо!
Он схватывал с вешалок куртки и пиджаки, валил на прилавок.
– Извините, я тороплюсь.
– Нет проблемы, – отвечал он. – Мы быстро! Раз-двас и васисдас! Берём!
– Нет, не берём. – Я опять дёрнулся, и опять он встал на дороге.
– Денег не надо, – радостно закричал он. Взял в руки именно этот красивый пиджачок. – Для тебя даром! Смешная цена – четыреста пятьдесят зелёных, дешевле не бывает. Ельцин – один доллар, Горбачёв – один доллар, Гагарин – миллион долларов, пиджак – четыреста тридцать. Какой размер?
– Да никакой, – ответил я.
– Как никакой? – Али даже возмутился. – Жена без размера не бывает! Таких нет! Четыреста двадцать! Какой размер? – Он тут повернулся к проходу, и я невольно посмотрел в сторону его взгляда.
По проходу шли люди, в основном женщины. Али схватил вдруг одну из них, турчанку в платке, за руку. Она невольно остановилась.
– Такая? Такой размер? Примерить, да? Четыреста десять!
– Нет, не такая, – сердито ответил я.
Женщина была отпущена. Но Али тут же схватил следующую, которая так же покорно остановилась. А я невольно мысленно поставил рядом с ней свою жену. Нет, моя была какая-то не такая. Али отловил ещё одну. Кстати, я подивился тому, что он постепенно угадывает размеры моей жены.
И – да, третья была похожа. Али тут же напялил на неё пиджак. Признаюсь, женщина похорошела.
– А?! – воскликнул Али, вращая её передо мной, как большую куклу.
– Айм сори, – сказал я ей. – Али, спасибо тебе, пойду. Тороплюсь.
– Триста девяносто! – возопил он, срывая с женщины пиджак и встряхивая им передо мною, как тореадор перед быком.
– Я ничего не покупаю, я просто зашёл посмотреть ваш знаменитый стамбульский рынок.
– Просто посмотреть? Посмотреть просто рынок? Вай, так не бывает. Всё, ты меня победил! Триста пятьдесят, и по рукам! – Он схватил меня за правую руку, насильно перевернул её ладонью кверху и хлопнул по ней своей крепкой ладошкой.
Я отдёрнул руку. Да что это такое? Есть же пределы.
– Али, до свидания. Товар у тебя хороший. Будут деньги, приду.
– Зачем приду? Зачем приду, когда пришёл. Заворачиваю! Триста двадцать!
– Али, я тебе скажу честно: у меня сто долларов. Сто. Я отлично понимаю, что пиджак стоит гораздо больше, но что делать, у меня только сто. Али, рад был познакомиться.
– Зачем рад? Рано рад, потом будешь рад! Жена, о, красивая твоя жена, о, как будет любить! Всё! Я тебя полюбил! Только для тебя – триста! Последняя цена! Ради тебя убыток.
– Не надо в убыток, зачем? Другие придут, купят.
И я серьёзно повернулся уходить. Али издал вдруг какой-то боевой клич. Из подсобки выскочили два смуглых крепких молодца и схватили меня с двух сторон. Я был фактически насильно втащен за прилавок и усажен за стоящий там столик.
Закричал из репродукторов рынка муэдзин. Но торговля не прекратилась.
Я вспомнил одну из арабских стран. Там, когда муэдзин зовёт к молитве, продавцы выхватывают из-за пояса коврик, расстилают и кидаются на него, кланяясь в сторону Мекки. А тех, кто старается ещё и в это время торговать, полицейские подбегают и лупят дубинками.
– Али, побойся Аллаха, а во-вторых, ты нарушаешь Конвенцию о неприкосновенности покупателя. В ней предусмотрена уголовная ответственность за навязывание покупателю воли продавца.
Вряд ли что понял Али в моей на ходу придуманной фразе.
– Кофе! Лучших сортов! Вечером собрали, ночью везли, сейчас варили. Подарок от Али покупателю: пакет турецкого кофе. Равного нет! Бразильский кофе, арабский кофе – смешно ребёнку. Али любит тебя, любит Россию. Дедушка Али тоже любил Россию.
– А отец любил? Или ещё любит? – спросил я, смиряясь с необходимостью пережить задержку.
– Отец? Отец? – горестно переспросил Али. – Али – сирота, Али рос без отца.
Я испугался, что он заплачет. Отпил глоток и решительно встал:
– Очень тебе сочувствую, Али, но корабль ждать не будет.
– Ты крепкий человек! Люблю таких! Двести пятьдесят!
– Ты тоже крепкий. Сто и ни доллара больше! Тем более больше и нет. Али, я пошёл. Буду тебя вспоминать. Я тоже могу тебе сказать: и я тебя люблю, хабиби. Видишь, и турецкий знаю. Прошу, не держи. Не трать на меня время.
И в самом деле пошагал. Али выскочил вслед за мной, перегородил выход. В руках всё тот же нежно-красный кожаный женский пиджачок.
– Такой один! – говорил Али. – Двести! Двести, говорю, он дороже!
– Верю, Али. Верю и желаю тебе его продать, как ты вначале назначал, за четыреста пятьдесят.
– Зачем говорить не так? Какие четыреста пятьдесят? Кто тебе сказал?
– Ты сказал.
– Я сказал? – изумился Али. – Проверь слух. Я сказал: двести пятьдесят. Сейчас говорю: двести!
– Али, мне хоть двести, хоть четыреста. Всё, Али! Живи дальше, рад был познакомиться.
– Двести, не веришь, да? Двести, говорю! Если поверишь – отдам даром.
– Верю, верю, отдавай, – засмеялся я.
– Так двести – это и есть даром. – Али тоже засмеялся.
Что было делать? Я решил показать стодолларовую бумажку. Али цепко ухватил её. Схватил как рыба, которая хватает наживку. Посмотрел на свет, поцеловал.
– Настоящая, успокойся. Но она у меня одна. Одна! Смотри! – Я решительно стал выворачивать карманы куртки и брюк. Показал внутренние карманы куртки. – Тут паспорт. Показать? В нём денег тоже нет. Вот икона, с собой всегда. Что я, при иконе буду обманывать? Я же русский, Али, я не умею и не хочу торговаться.
Али шумно вздыхал.
– Малай, – жалобно говорил он, – малай-малай-малай. – И показывал рукой всё ниже и ниже, какие у него маленькие деточки, как они страдают, как их трудно вырастить. – О, о, Али любит их, Али всех любит. Тебя любит.
– Это взаимно, я уже тебе сказал ваше хабиби, – отвечал я. – Возьми эту бумажку и корми детей. Возьми, возьми! Я тебе её дарю.
Али, не выпуская доллары из рук, совал их в моём направлении:
– Зачем дари? Зачем? Купи! Сто восемьдесят!
– Не суй мне деньги, возьми себе! – закричал я, не выдерживая такого торга. – Мне эти доллары даром не надо. Всё, ухожу! До свидания, прощай, до новых встреч!
Тут Али вдруг сорвал с головы тюбетейку, швырнул под ноги, стал топтать.
– Мамом клянусь, – воздевал он руки, – папом клянусь!
Я не понял, в чём он клялся. Тем временем Али отопнул тюбетейку, схватил пиджак и взялся за его упаковку. Ловко сложил, ещё ловчее уместил в свёрток. Свёрток крутился на прилавке как живой. Разноцветная лента опоясала его. Свёрток был погружён в пакет.
– Держи! – он совал пакет в руки. – Секунду подержи, да?
Пришлось взять. Али что-то громко и весело закричал по-турецки. Тут же быстро к нам подошли продавцы и покупатели соседних отсеков. Они и раньше к нам прислушивались. Они загалдели, хлопали меня по плечам, жали руку, восторженно поздравляли. Также и Али был превозносимым. И его поздравляли. С чем? С тем, что продешевил?
– Впервые! – кричал мне Али. – Впервые меня заставили продать товар ниже стоимости в два, в три! В три раза!
– Я не заставлял, – растерянно говорил я, пытаясь вернуть ему пакет.
– Твой, твой, бери!
Один из его парней вынес изнутри пакетик с молотым кофе. Али перехватил пакетик, поцеловал его и сунул в мои подставленные руки.
– Награда! От фирмы! О, ты великий покупатель. Прима-вера! Люкс! Визитка вот. Кто поедет сюда любой, твой родня, секретарша, сосед, всем скажи: идите к моему другу Али, он отдаёт даром.
И ещё несколько визиток были мне вручены.
Что прикажете делать? Причём я видел: Али совершенно не расстраивается, что дёшево отдаёт товар. И что он очень доволен, прямо цветёт.
Уже опять звали пить кофе, но меня выручило то, что поглядел на часы и испуганно вскрикнул:
– Опаздываю! Али, да вознаградит тебя аллах и да восславит! И да снизойдёт на твоё семейство многоцветное долголетие!
Так выразившись, я поспешил к выходу. Оглянулся, поприветствовал их поднятой рукой. Они аплодировали. Али целовал свои пальцы и посылал мне воздушные поцелуи.
Меня догнал ещё один турок:
– Зайди ко мне. Товар выше первого сорта. Бери любые три вещи, все только по сто.
– Ну нету же, нету ни рубля, ни копейки, ни цента, ни фунта, ни лиры! Вывернуть карманы?
– Можно три по девяносто.
– Возьми русскую монету. Не трать. Скоро рубль будет самой твёрдой валютой.
Наконец он отстал. Я побежал к морю, а там по набережной к причалам. На корабле мне никто не поверил, что такой хороший женский пиджак куплен всего за сто долларов.
– Как вы так сумели?
– Не понимаю, – искренне отвечал я. – Я ему честно сказал, что у меня только сто долларов. Даже их ему просто отдавал. Он сам завернул пиджак.
– Невероятно. И он поверил, что у русского лишь сто долларов? Да русские тут самые богатые покупатели. Скорее, дело в том, что турки очень любят торговаться. Вы доставили ему радость, он отблагодарил.
Ни к чему мы не пришли. Но вот, получается, что и мы, русские, умеем иногда поторговаться. Даже с турками. Не верите? Поезжайте на стамбульский рынок, найдите Али и спросите его о великом русском покупателе, который купил у него хорошую вещь. Так ли всё было? А ещё узнайте, как там его деточки? Малай-малай-малай. Конечно, все в папу.
Жена моя, проносив пиджак несколько лет и так и не износив, в шутку говорила, что я специально купил такой прочный, чтобы долго ничего нового не покупать.
Владимир Николаевич Крупин