Архив:
В Тункинском районе Республики Бурятия, где прошло моё детство, после революции и прокатившейся следом за ней Гражданской войны храмов не сохранилось. А ведь, по слухам, было их десять или одиннадцать, не считая часовен при кладбищах. Уж что-что, но ломать, разрушать и корчевать у нас в двадцатом веке научились.
На Никольском кладбище, где из поколения в поколение хоронили моих родных и близких, под сенью сосен, берёз и лиственниц мирно покоились коллежские секретари и регистраторы, хорунжии и унтер-офицерские вдовы. Но большинство покоящихся всё же составляли «христьяне», как говорила бабушка, – крестьяне. Часовни и могилок священнослужителей на кладбище не было – их снесли ещё в 20-е или 30-е годы ретивые борцы с религией, объявленной «опиумом для народа».
Через дорогу от этого, без сомнения, исторического кладбища, на высоком угоре над Иркутом, под сенью огромного, похожего на могучий дуб азиатского тополя, щедро осыпавшего могилу ярким осенним золотом, сохранилось серое каменное надгробие, которое поразило меня больше всего. Выполнено оно было в виде большого креста, поросшего мхом и лишайником, с выбитыми на двух языках (латинском и русском) надписями – пастор дон Пек.
Каким ветром занесло сюда явно католического пастора, сказать теперь уже невозможно. Вероятно, он прибыл в Сибирь вместе с участниками разгромленного в 1830–1831 годах польского восстания. Но почему такая странная фамилия? Были в ссылке у нас декабристы и народовольцы, большевики, меньшевики и эсеры. Их могил на кладбище не помню, очевидно, все они живыми вернулись домой.
Троицын день, как говорила моя бабушка, в конце 60-х – середине 70-х называли другим, более нейтральным и нерелигиозным выражением – «Праздник берёзки». Правда, собиравшиеся у нас в этот день старушки упорно именовали его Троицей. Во все «великие», как они говорили, праздники направляли они в ближайшую от нас (за 120 километров) церковь в Слюдянке своего представителя – одинокую бабушку Устинью, вдову убитого на войне солдата.
Она была лет на десять старше моей бабули и её подруг. И между собой они её называли не иначе как «баушка Устинья». Она за это на них не обижалась.
Баба Устя привозила из храма святой воды и елея, баловала подруг и меня (единственную, как они в шутку говорили, «подъюбошную девку» – за то, что смирно сидела у них за спиной или путалась в подоле длинной бабушкиной юбки, когда была совсем маленькой, во время их вдовьих посиделок). В Пасху освящала в церкви куличи и яйца, которые передавала подругам из рук в руки как величайшую ценность.
В Троицу ранним утром вносили в дом зелёную траву, полынь, чабрец, мяту и расстилали её по всей избе (мама разрешала бабушке разбрасывать траву только на кухне), на пол в вёдра ставили распустившиеся ветви берёзок и лиственниц. Как правило, к этому дню берёзки уже успевали «завить кудри» – полностью распускали листочки. Но если Троица была ранней, а весна снежной и затяжной, берёзки раскрывались не до конца – листва их была клейкой и остро пахучей.
Баба Устя приезжала из церкви после обеда и вносила в празднование Троицы свою лепту – одаряла подруг освящённой на службе в храме берёзой и травой. Её сушили и добавляли в кипяток, напаривали и потом плескали на камни в парной бани. Сушёный чабрец и мяту добавляли в чай при заварке. Верили, что эти целебные травки спасут «от ста хворей».
Случалось, праздник выпадал на конец мая, когда на лугах и в лесах полыхали огненно-рыжие жарки, синие колокольчики и дикий пион марьин корень, а под окном дома в палисаднике доцветала любимая мамина яблонька-дичка. Букеты из них обязательно ставили на столы в вазочки в зале и на кухне и «под Божничку» – в большие праздники мама разрешала бабушке ставить на полку в правом углу иконы Иисуса Христа, Пресвятой Богородицы, Николая Угодника.
Старушки зажигали свечи и по сложившейся у них традиции молились теми молитвами, какие знали и помнили с детства. После молитвы шли с детьми и внуками к столу, накрытому на кухне, который, как и на Пасху, поражал изобилием. Помимо традиционных в Сибири пельменей, котлет величиной с ладонь взрослого человека и пюре из картофеля, винегрета, который делали тазами, стол ломился от стряпни – караваи, пироги с квашеной капустой, морковной и картофельной начинкой, жирные блины на сыворотке, сдобренные сливочным маслом.
В Троицу категорически запрещалось «грешить» – шить, стирать, убираться, чистить в пригоне у скотины, копать землю, косить траву по межам, сажать и пересаживать растения, срубать деревья. По народному поверью, к этому празднику всё уже должно быть посажено и пересажено, потому что следующий за Троицей день – Духов – «земля отдыхает, земля именинница».
Как-то раз Троица совпала с выборами в Верховный Совет, все мои родные дружно отправились на это мероприятие в нарядно украшенный цветами и зеленью клуб, проголосовали, а потом пошли домой Троицу отмечать. Вроде бы и ни одной церкви тогда в районе не было, но люди всё же помнили об этом празднике благодаря старушкам – «белым платочкам», сохранившим для нас нашу православную веру.
Татьяна Юрьевна ЯКУТИНА