Архив:
Эта статья родилась тогда, когда я сидел напротив симпатичных русских ребят, учащихся одного из колледжей российской системы образования в одном российском городе русской Сибири (ХМАО). Их было, кажется, девять – с виду обычных русских мальчишек, не старше 15 лет. Необычным было то, что все они были ваххабитами.
Стороннему наблюдателю в это было бы трудно поверить, но именно этим было обусловлено моё присутствие здесь. Образование зашло в тупик.
Их собрали в отдельной аудитории специально для беседы. Разговаривали довольно долго. Во время разговора одного из парней куда-то отослали, он вернулся и деловито сложил в уголок принесённые коврики для намаза. Самый тщедушный из моих собеседников, совсем с виду ребёнок, когда узнал, что я был коллегой убитого несколько лет назад в Москве радикальными исламистами священника Даниила Сысоева, за моей спиной отчетливо произнёс: «Нужно и этого замочить». Когда я повернулся, поставленная ребром рука у его горла заканчивала демонстрацию того, как это нужно сделать. Я его внимательно рассматривал: у него было наивное лицо… и далеко не наивные глаза, которые он и не думал от меня отвести. Его друзья были с ним, очевидно, солидарны. Такие с виду вполне милые дети, окончившие свои детские игры в неигровом ваххабизме и с недетской усидчивостью наглядно, с вызовом, выполняющие все его строгие предписания. Даже в условиях учебного заведения…
Их небольшое сплочённое сообщество однозначно доминировало над обычным детским коллективом колледжа. Их явно боялись, и это было одним из аспектов их управляемой стратегии. Наше общение, если его можно так назвать, представляло собой переговоры в разгар войны. Парламентарием был я. Один из них, этнический исламист, внимательно следил за поведением остальных. Но дети всё же есть дети, и через какое-то время их жёстко спаянный искусственной злобой монолит дал небольшие трещины. Пока я по ходу мучительно обдумывал дальнейшую свою «дислокацию», понимая, что возможная мера нашего разговора – чья-то жизнь или смерть, как в аудиторию твёрдо вошла обычная школьная завуч и, безцеремонно вырвав меня из их душевного ада (где я уже отчасти профессионально увяз), с комсомольским задором провозгласила: «Ну, вот и хорошо, что поговорили, мы все живём в большой стране, и нужно жить дружно!»
Эта постсоветская утопия была частью некого апокалипсического сценария судеб этих подростков. Я провожал их глазами и думал, сколько стоят эти души?.. И кто заметит их утрату в суете нашего сумбурного мира? Они ушли, снова слившись в управляемую убийственную машину. Когда уходил я, меня почти профессионально «вели». Это было как-то умилительно наблюдать в среде колледжа, трудно пока было смириться с мыслью, что происходящее совсем не «Зарница». Я отметил, что в моём «ведении» участвовали уже далеко не девять ребят: серьёзно-внимательных смуглых лиц, очевидно контрастирующих с пёстро мелькающей средой подростков, было куда больше. В последующих учебных заведениях такие же лица меня уже ожидали.
Я тогда вдруг вспомнил свою школу 70-х годов и вот о чём подумал: здесь ведь все всё понимают, уж точно дети знали куда больше, чем их учителя. И именно в этом была какая-то особая аномалия, потому что в основном это были обычные дети... среди которых учились потенциальные убийцы-ваххабиты, их однокашники. Все ведь знали это как минимум из сообщений новостей о терактах. И это действительно так: ваххабизм исповедует философию смерти, уничтожения, выделенную в практическую дисциплину. В определённом смысле весь колледж был в заговоре. Одни готовились убивать, другие искусственно скрывали своё к этому отношение. При этом разумные дети не могли не понимать, что потенциальными жертвами были именно они. Подумалось: «Девочки, наверное, влюбляются в загадочных ваххабитов, а в интернете есть кадры, как их кумиры и учителя отрезают головы неверным». Ну, в общем, да… хороша образовательная среда.
С родителями я отказался разговаривать, многих из них, как я узнал, в целом всё устраивало – «не пьют», «курить бросили». Что ж, свято место пусто не бывает.
Но с моими девятью собеседниками и им подобными ещё можно и нужно говорить – если есть кому, желание и понимание проблемы. Их нынешнее состояние пока больше не от радикального ислама, а от юношеского радикализма, но, оставленные под губительным авторитетом, эти подростки станут пушечным мясом. И многие уже стали.
Крайняя озлобленность русских девчонок, принявших ислам, по отношению к своим землякам была непробиваема. Девочки-подростки откровенно рассказывали мне, что, приходя в школу, они снимают нательные крестики (если одежда такая, что они видны), чтобы не подвергнуться осмеянию со стороны своих исламских однокашников. Но это безобидное «осмеяние» имеет корнем ярую ненависть «взрослых» радикалов – здесь возраст хоть и обнажает подноготную, но и смягчает её. Хотя думается – последнее всё же лишь благодаря условиям российской школы.
Дети обычно молчат по поводу своих школьных проблем, в целом даже не понимая их, – это их мир, в котором они родились и живут, и всё в нём кажется им вполне естественным, пусть даже и неприятным. Но взрослые не должны молчать, если они, конечно, не утратили способность понимать проблемы детей. Чтобы потом не удивляться, откуда берутся русские ваххабиты-террористы.
Если рассматривать ситуацию в подростково-молодёжной среде, складывающуюся в быстро формирующихся новых демографических и социальных условиях, можно видеть, что она несёт в себе все признаки развивающегося этноцида русского населения. (Этноцид – искусственно созданные условия, приводящие к уничтожению национального самосознания народа.)
Монах Иоанн (АДЛИВАНКИН),
ведущий специалист
Душепопечительского центра
святого праведного Иоанна
Кронштадтского
Справка: ХМАО – Ханты-Мансийский автономный округ, Западная Сибирь, часть Тюменской области, на которую приходится более половины всей нефтедобычи России. По переписям в период с 1939 по 2010 год – около 80% русского населения.