В начале прошлого века молодая советская республика активно демонстрировала городу и миру своё задорное лицо. Особенно отчаянно дралась она за новую культуру, дальновидно угадывая в ней своего планетарного агента влияния. «Полпреды стиха», ошеломив Европу, добирались и до Америки, которая всегда была лакмусовой бумажкой для человека новой формации.
Из впечатлений «путешествующих в прекрасное» особенно интересны зарисовки «последнего поэта деревни» Сергея Есенина и первого «горлана-главаря» Владимира Маяковского. И не только тем, что они открывали миру новую Россию, но ощущениями поэтов-антиподов.
«Я разлюбил нищую Россию»
Особенных проволочек с документами у известных властям граждан в России 20-х не было. Даже у человека с такой непростой репутацией, как Есенин. 17 марта 1922 г. он обратился к наркому просвещения тов. Луначарскому с просьбой о выезде в Берлин для издания своих книг. Заодно предложил «услуги по выполнению некоторых могущих быть на меня возложенных поручений Народного комиссариата по просвещению». Что возложили на имажиниста Есенина, неизвестно, но «добро» было получено уже 3 апреля. Как не вспомнить невыездного Пушкина, рвавшегося насладиться негой «ночей Италии златой».
В дальний вояж Есенин отправился вместе с женой, Айседорой Дункан, американской гражданкой, через неделю после свадьбы. Правда, романтики было мало, зато скандалами наш поэт Европу развлёк. Привычное занятие, но оказалось, что всё фиксировалось западными специальными службами, за что поэт и Айседора позже и поплатились при попытке въехать в Америку. Сам Есенин заметил по этому поводу, что скандалил он хорошо — за русскую революцию: это когда в Берлине на вечере «белых» писателей требовал спеть «Интернационал». Это был вызов «слишком русского» человека иной цивилизации: сцены в отелях, разбитые зеркала, даже нежелание отвечать на чужом языке, хотя освоил он его быстро. «Кроме русского, никакого другого не признаю и держу себя так, что ежели кому-нибудь любопытно со мной говорить, то пусть учится по-русски».
Привычное, по сегодняшним меркам, поведение «звезды», но внутри шла напряжённая работа. Конечно, Есенин не каменел в своём упорстве: «Мне страшно показался смешным и нелепым тот мир, в котором я жил раньше. Вспомнил про "дым отечества", про нашу деревню, где чуть не у каждого мужика в избе спит телёнок на соломе или свинья с поросятами, вспомнил после германских и бельгийских шоссе наши непролазные дороги и стал ругать всех цепляющихся за "Русь", как за грязь и вшивость. С этого момента я разлюбил нищую Россию».
Берлинские скандалы весьма затруднили Есенину дальнейшие перемещения. В результате — очередное обращение «наверх», к зам. наркома иностранных дел Литвинову, от 29 июня 1922 года с просьбой посодействовать выезду из Германии и клятвенным обещанием не петь «Интернационала» в публичных местах. Через неделю виза была получена.
Паспортный контроль в Америке для советского VIР-туриста кончился плачевно: «Оказывается, что Вашингтон получил сведения о нас, что мы едем как большевистские агитаторы… Могут отослать обратно, а могут и посадить». Так аукнулись «хорошие» скандалы, и вместо Нью-Йорка — Элис-Айленд, небольшой остров с карантином и следственными комиссиями. Аккуратная резервация для не очень желанных гостей, что дало Есенину повод припечатать американский символ, статую Свободы, обозвав её бедной старой девушкой, поставленной здесь ради курьёза. Знал бы Сергей Александрович сегодняшние проблемы с американской визой…
«Зрение моё переломилось после Америки» — впечатление от нового континента. Вот что понял о мощной зарождающейся империи «парень из нашего города»: «Сила Америки развернулась окончательно только за последние двадцать лет. Ещё сравнительно не так давно Бродвей походил на наш старый Невский, теперь же это что-то головокружительное. Правда, энергия направлена исключительно только на рекламный бег… Страна всё строит и строит… Искусство Америки на самой низшей степени развития… Та громадная культура машин, которая создала славу Америке, есть только результат работы индустриальных творцов и ничуть не похожа на органическое выявление гения народа».
И то сказать: во Франции в это время полтора миллиона автомобилей, пятнадцать миллионов в Америке — цифры астрономические. «Для русского уха и глаза вообще Америка, а главным образом Нью-Йорк, — немного с кровью Одессы и западных областей. Нью-Йорк на 30 процентов еврейский город… Здесь есть стержни и есть культура. В специфически американской среде — отсутствие всякого присутствия. <…> Европа курит и бросает, Америка подбирает окурки, но из этих окурков растёт что-то грандиозное».
Резюме поэта жёсткое: «Лучше всего, что я видел в этом мире, это всё-таки Москва». Жмёт нашему поэту чужая культура. Любопытно, что бы сказал «московский озорной гуляка» о своём любимом городе сегодня…
«Ещё живёт чудовище мирового капитала»
Маяковский не любил путешествовать, ему хорошо работалось в Москве, к тому же — незнание языков. Но необходимость ездить была одной из форм деятельности; путешествия (по его признанию) почти заменяли чтение книг. Первая заграничная поездка — Латвия, Рига. Прибалтика была мостом, соединявшим с Европой. Вернувшись из Риги, Маяковский раскритиковал буржуазные порядки, и в результате правительство Латвии отказало ему в транзитной визе для въезда в Германию. Пришлось ехать через Ревель. Из Ревеля на теплоходе «Рюген» он отправился в Штеттин, а затем в Берлин.
Первая встреча с Германией поразила поэта болью и унижением побеждённой страны: «отбросы разрухи и обрубки бойни, спекуляция, обнищание пролетариев».
Зато Париж! После «нищего» Берлина блеск французской столицы ошеломлял. Вот ведь загадка: «Три миллиона работников Франции сожрано войной. Промышленность исковеркана приспособлением к военному производству… И рядом всё это великолепие!» Париж стал любимым городом, здесь поэт побывает ещё семь раз с 1922 по 1929 год. Хрестоматийные строчки: «Я хотел бы жить и умереть в Париже, если б не было такой земли — Москва». Маяковский на Америку был заряжен давно: страна по его масштабу! Но и у него были «идеологические» проблемы с визой. Пришлось пробираться обходным путём — через Мексику.
Наш энергичный «главарь» визу получил как рекламный работник Моссельпрома и Резинотреста. Из Нью-Йорка пришло разрешение устроить выставку плакатов и других рекламных материалов. Знали бы наивные американцы, КАКИЕ рекламные плакаты производил Маяковский! Только один образец из тысяч «слоганов» «Окон РОСТА»: «Мы добили русских белогвардейцев. Этого мало: ещё живет чудовище мирового капитала».
Разрешение гласило: «Маяковский Владимир Владимирович, 30 лет, мужчина, художник, ростом 6 футов, крепкой комплекции, обладающий коричневыми волосами и карими глазами, принадлежащий к русской расе, родившийся в Багдади (Россия), проживающий постоянно в Москве (Россия), грамотный, говорящий на русском и французском языках, внесший залог 500 долларов и имеющий при себе 637 долларов для жизни на 6 месяцев, может 27 июля 1925 года въехать в USA». Всё-таки очень полезно читать старые документы: оказывается, на сто долларов в месяц в Америке восемьдесят лет назад можно было прожить и гостю.
Маяковский не зря так рвался в Новый свет. Страна его потрясла. «Нью-Йорк всегда в груде камней и стальных переплётов, в визге свёрл и ударов молотков. Настоящий и большой пафос стройки». Собственно, то же увидел и Есенин, но самое интересное, что два совершенно разных поэта и человека увидели это ОДИНАКОВО: как новые советские русские.
Но ведь и у него на Родине ого какая стройка, а скоро и вовсе «вашу быстроногую знаменитую Америку мы и обгоним, и перегоним». Нелишне здесь отметить, что генсек Хрущёв свой знаменитый лозунг «догнать и перегнать Америку» у поэта явно позаимствовал.
Резюме поэта: «Я в восторге от Нью-Йорка города. Но кепчонку не сдёрну с виска. У советских собственная гордость: на буржуев смотрим свысока». «Собственная гордость» и есть, наверное, та самая национальная идея, в поисках которой изнемогает сегодня постсоветская элита.
Поэт Страны Советов подытожит: «Здесь Бог — доллар, доллар — отец, доллар — дух святой», или: «Ни одна страна не городит столько моральной, возвышенной, идеалистической ханжеской чуши, как Соединённые Штаты». С этих слов можно начать хоть завтрашнюю передовицу.
Год путешествия Маяковского по Америке — 25-й — был последним в жизни Есенина, самого отмерившего свой рубеж.
Через пять лет ушёл, хлопнув выстрелом, Маяковский.
Такая убийственная постамериканская пятилетка…
Елена Александровна
КАЗЁННОВА