Интервью депутата Центристской партии в парламенте Эстонии Яны Тоома.
Корр.: Яна, как Вы оцениваете положение русскоязычной общины в Эстонии в целом?
Яна Тоома: Общины как таковой на самом деле ведь не существует. Есть граждане Эстонии, есть люди с серыми паспортами и есть граждане России.
Корр.: Люди с серыми паспортами — это кто?
Яна Тоома: Серый паспорт — печальное явление для Эстонии. Это паспорт для лица без гражданства. Не так, как в Латвии, например, где в документе указывается, что его обладатель — лишь не гражданин этой страны. А наши неграждане не являются гражданами ни одной страны. Это те люди, которые не хотели или не могли получить гражданство Эстонии и не хотели получить гражданство России. Им дали так называемые серые паспорта, и их ещё у нас в стране порядка ста тысяч. Они имеют право ездить в Россию без визы, по поводу чего эстонские власти говорят, что Россия сделала это специально, чтобы лишить их мотивации для получения эстонского гражданства. Но я думаю, что это просто большая группа отчуждённых от государства людей. Самых разных, кстати, вовсе не каких-то там маргиналов! Дело в том, что Эстония фактически предоставляет равные права обладателям двух паспортов, кроме права баллотироваться на выборах в органы власти и права избирать парламент (для обладателей российского паспорта). Все остальное есть — и социальные гарантии, визовый режим со странами Шенгенского соглашения и т.д.
Говорить о том, что в Эстонии есть сплочённая русская община, очень трудно. По языковому признаку мы действительно сильно разнимся, и здесь я предполагаю два пути возможного развития. Либо пресловутая интеграция (ненавижу это слово!), либо ужасная сегрегация. Сегрегация предполагает то, что мы живём отдельно и раздельно, будучи поражёнными в различных правах. Выкопали канаву: вот тут — эстонцы живут, тут — русские. И поэтому разговор о двух государственных языках для меня лично — это путь сегрегации. Кроме того, если у эстонцев государственный язык — святое, что можно понять в силу исторических причин, то пусть так и будет! Но ведь это не единственно возможный статус языка, не так ли? Может быть язык делопроизводства, язык обучения, миллион разных других языков, как во многих странах Европейского союза. В той же Финляндии, кроме двух государственных — шведского и финского, есть ещё языки обучения в отдельных местных самоуправлениях, есть языки меньшинства данного самоуправления, есть русские школы. И это всё ни в коем случае не посягает на государственный язык! В парламент я подала законопроект, согласно которому, например, можно было бы написать заявление в полицию на русском языке, а не как сейчас — либо по-эстонски, либо по-английски. Проект, разумеется, «завернули». А жаль, потому что далеко не всякий человек может написать заявление в полицию или в суд, так как не обладает достаточными знаниями, необходимыми для этого. Вот я и предложила, чтобы русский язык стал ещё одним языком делопроизводства в суде. Тут на меня и напустились. Но, как говорится, брань на вороту не виснет: переживу как-нибудь. Я ещё раз подчёркиваю: статус языка может быть не только государственным, и русский язык вполне может рассматриваться как язык, официально разрешённый для употребления во многих сферах общественной жизни в Эстонии.
Корр.: Одной из главных угроз образования в России русской «глубинки» называют по праву «оптимизацию сельских школ». Существует ли нечто подобное в Эстонии?
Яна Тоома: Это мечта нашего министерства образования! У нас происходит то же самое: называется «оптимизация школьной сети». Основные школы, в которых дети учатся до 9-го класса, ещё как-то остаются, а гимназии борются за выживание. Причина в том, что к образованию подходят с линейкой: именно столько-то параллелей здесь должно быть и ни одной меньше. Если для городских условий 210 учащихся на нескольких параллелях — это (пока) нормальное условие, то для какого-нибудь маленького райончика это просто неподъёмная цифра, ну нет там столько детей! Если вы посмотрите на карту Эстонии, то увидите 226 (!) местных самоуправлений. Есть самоуправления, в которых нет ровным счётом ничего — оттуда уезжают работать за границу, в Таллин или в Тарту, и всё. Провинция, таким образом, едет в столицу, а столица едет работать в соседнюю столицу — в Хельсинки то есть.
Если вы поездите по эстонской провинции, особенно зимой, у вас сложится впечатление, что жизни здесь нет. Это какой-то туристический хутор, который на зиму замирает, потому что отсюда люди уехали. Недавно у нас была перепись населения, и, по её данным, у нас есть такие районы, где отток населения составил за последние годы 20%. И в этом смысле действительно некем наполнять школы: детей-то мало. Но подходить к образованию только с такой, арифметической и финансово-рентабельной, точки зрения я считаю глубоко ошибочным, нельзя так делать. В перспективе это тупик. Такая политика касается всех школ — эстонских и русских, а положение русских школ осложняется ещё и требованием ведения преподавания на эстонском языке. К этому не готовы ни наши кадры, ни ученики, ни родители. Получается всё очень плохо.
Корр.: Но ведь совершенно справедливо и естественно требование эстонцев, что человек, живя в Эстонии, должен владеть эстонским языком? Мы в России хотим того же от приезжающих в нашу страну трудовых мигрантов.
Яна Тоома: Ну, естественно, никто с этим и не думает спорить! Но одно дело учить язык, совсем другое — учиться на языке. У нас эстонскому языку начинают учить с первого класса. Согласно обязательной программе, с первого по девятый класс ученик получает 1080 часов занятий по эстонскому языку — совсем немало, можно выучить диалект китайского языка! Плюс к этому в основной школе есть предметы, которые преподаются только на эстонском языке. Так что в идеале вы можете выучить эстонский за это время, «как здрасьте». Но этого не происходит по двум причинам. Во-первых, слабая подготовка кадров. Во-вторых, отдание учебной литературы на откуп частным издательствам, то есть отсутствие какого-либо серьёзного государственного контроля за учебными пособиями, учебники дорогие, рынок очень маленький. Кроме того, в методике обучения языку нет никакой преемственности. В результате у нас есть школы, где эстонский язык выпускников находится на уровне английского, который нужен туристу в Лондоне, то есть разговор на определённую тему, умение поделиться первыми впечатлениями. К тому же далеко не все преподаватели владеют эстонским языком на должном высоком уровне. Если брать старую систему оценок, то их знания можно оценить на «три с минусом». Учитель плохо говорит, перед ним сидит класс, который говорит ещё хуже, и вот они друг с другом разговаривают… А если идёт преподавание физики, предположим, или экономической географии? Что из этого всего получится? Да не дай Бог!
Кстати, я выступаю за то, чтобы гимназист сам выбирал язык обучения. Мы вышли с таким предложением в парламент — предложение отвергли. Мы, конечно, вернёмся ещё к этому вопросу. Ведь решать его необходимо. И для того, чтобы сохранить настоящий эстонский язык. Ведь что сейчас происходит с государственным языком? Язык этот «маленький», значит, его носителей мало. А тут внезапно он получил триста тысяч новых носителей, у которых качество владения этим языком намного хуже. Следовательно, о хорошем литературном эстонском языке уже можно забыть, потому что за последние 20 лет независимости в Эстонии не родились новые Таммсааре и Тугласы. Эстонский деградирует ощутимо. А я очень люблю эстонский язык и хорошо его знаю. Но за последние годы я перестала слышать качественный эстонский язык! Особенно коверкают его в эстонских СМИ: фразы в стиле «она ехала в карете с поднятым задом» стали встречаться в газетах и журналах с удручающим постоянством! Если национальная идея основывается среди прочего на сохранении национального языка, то при таком его качестве становится просто страшно за саму национальную идею. При таком, извините, «развитии» малому языку грозит полное исчезновение. Не идёт на пользу национальному языку плохое им владение огромным числом людей!
Корр.: А правда ли, что таллинский район Ласнамяэ называют «русским гетто»?
Яна Тоома: Да, это так. Во время «поющей революции» была даже песенка такая: «Остановите Ласнамяэ!» Была даже идея снести этот район, потому что для горячих голов это символ русификации. Но ни к чему это, конечно, не привело, потому что очевидный бред.
Корр.: А нельзя ли провести такую печальную параллель: как в Сербии, Косово попытки мирного сосуществования сербов и албанцев ничем хорошим не кончились, так и здесь, в Эстонии, существует сильнейшее напряжение во взаимоотношениях между эстонцами и русскими?
Яна Тоома: Ни в коем случае! Во-первых, там разделение проходило и проходит в основном по религиозному признаку. Во-вторых, цивилизационного противостояния у нас нет. То, что мы имеем сегодня, я бы назвала «позитивным нейтралитетом»: он меня не трогает — я его не трогаю, и хорошо. Другое дело, что нехорошие игры вокруг «бронзового солдата» сильно обострили положение. Знаете, раньше я никогда не ходила на 9 Мая. А теперь хожу. Как всё поворачивается, когда начинают использовать национальный вопрос! Я боюсь, что с русской школой будет то же самое. Не в масштабах уличных безпорядков, конечно, но это сильно скажется на нарастании противостояния — особенно перед выборами в следующем году.
У меня дочь училась в эстонской школе, в балетном училище. Когда началась заваруха в 2007 году, дочь приходит в класс, затем туда входит преподаватель и говорит: «Так, девочки, а что вы здесь делаете? Путин вас ждёт: чемодан — вокзал — Россия!» Это реальный случай, балетное училище находится всего в ста метрах от здания эстонского парламента. Дочь приходит домой вся зарёванная, говорит: «Мама, почему ты не сказала, что нас ненавидят? Я была бы внутренне к этому готова! Но ты же знала и не сказала!»
Я ответила, что надеялась, мол, пронесёт, обойдётся всё, другие времена настали. Сейчас дочь живёт в Москве: «Я с ними жить не буду — я знаю, что они обо мне думают!» И такие вещи случаются повсеместно, что не говорит о правильности национальной эстонской политики. И поэтому, честно говоря, мне становится страшно, когда я вижу, как мой младший ребёнок в День независимости Эстонии бегает по квартире с флажком и кричит: «Ура, за Эстонию!» Потому что, когда и кто его поколотит, я не знаю. Надеюсь, что этого не случится, но не исключаю того, что он придёт ко мне и скажет: «Мама, почему ты меня не предупредила, что нас тут так ненавидят?» Я как патриот и честный человек не говорю ему ничего такого, но и со страхом жду, когда его доброе отношение к Эстонии и эстонцам может, увы, измениться, и далеко не в лучшую сторону. И я уверена, что такие эмоции испытывает огромное число людей, думающих и говорящих на русском языке.
Беседовал Пётр Михайлович ДАВЫДОВ