27 декабря 1832 года, 180 лет назад родился Павел Михайлович Третьяков, собиратель произведений искусства, основатель Третьяковской галереи.
В начале 1872 года в гости к Павлу Михайловичу Третьякову приехал из Саратова его близкий друг — купец Тимофей Ефимович Жегин. После крепких объятий, радостных восклицаний и расспросов, прежде чем сесть за праздничный стол, принялись знакомиться с новыми картинами, приобретёнными Третьяковым.
— А я тебе скажу, дорогой Павел Михайлович, — говорил Жегин, — вытеснят тебя картины из дому, и станешь жить ты на улице. Вытеснят, вытеснят, помяни моё слово. И принять ты меня в доме не сможешь. Будем чаи гонять в садике, на свежем воздухе. И оба рассмеялись.
В замечании Тимофея Ефимовича была доля истины. Наступала пора, когда Третьякову развешивать картины становилось всё труднее из-за нехватки места. Они теснились в комнатах дома, уступая место вновь приобретённым.
Более полутора сотен живописных полотен насчитывала коллекция к 1872 году. Желающих познакомиться с галереей было очень много. Особо дорогих гостей Павел Михайлович сам знакомил со своим собранием, а чужим рассказывала о картинах супруга — Вера Николаевна. Домашние знали историю приобретения каждой картины. Многое слышали о том или ином художнике от Павла Михайловича.
Летом того же года Третьяков приступил к строительству галереи. При закладке здания отслужили молебен. Служил духовник Павла Михайловича — настоятель храма Николы в Толмачах отец Василий Нечаев. В сентябре уже выросли стены.
Но не только о строительстве галереи думал Третьяков. Не менее его интересовала судьба художников — авторов приобретённых им работ.
Фёдор Васильев, Иван Шишкин, Алексей Саврасов, Михаил Лебедев…
И как тут не вспомнить купца Ивана Петровича Свешникова, который писал в своих любопытных записках: «Захожу раз по делу к Павлу Михайловичу в понедельник, он по этим дням галерею свою обходил, вижу: стоит Третьяков, скрестив руки, и от картины взора не отрывает.
— Что ты, — спрашиваю, — Павел Михайлович, здесь делаешь?
— Молюсь.
— Как так? Без образов и крестного знамения?
— Художник, — ответил Третьяков, — открыл мне великую тайну природы и души человеческой, и я благоговею перед созданием гения.
И стал он мне разъяснять и указывать на суть дела. Умный человек был и с умными дружбу вёл. И вот стала спадать пелена с глаз моих, и то, о чём я смутно догадывался, теперь в картинах яснее увидел. Всё стало родственно и дорого мне. Поверите ли: с портретами сдружился и с ними беседовал».
Ещё в 1860 году, в своём первом завещании, 28-летний Павел Третьяков написал: «…для меня, истинно и пламенно любящего живопись, не может быть лучшего желания, как положить начало общественного, всем доступного хранилища изящных искусств, принесущего многим пользу, всем удовольствие».
И теперь ему хотелось, чтобы как можно больше русских людей соприкоснулись с прекрасным, познали глубже русскую мысль: «Я как-то невольно верую в свою надежду: наша русская школа не последнею будет; было действительно пасмурное время, и довольно долго, но теперь проясняется…»
В 1874 году здание галереи было отстроено, картины развешаны в двух этажах. Публика, имевшая отныне возможность посещать галерею, не тревожа хозяев, могла видеть размещённые на первом этаже работы художников старшего поколения — Кипренского, Тропинина, Шебуева, Сильвестра Щедрина… На втором этаже — картины современных художников.
До начала работы в конторе Павел Михайлович приходил в галерею.«Очень пристально осматривал картину за картиной, зайдёт с одной стороны, с другой, отойдёт подальше, снова приблизится, и лицо у него делается довольное, — вспоминал старейший смотритель галереи Н.А.Мудрогель. — Он всё замечал: кто идёт, сколько времени пробыл в галерее. Случалось, что посетитель войдёт в вестибюль, спросит, с каких часов и до каких галерея открыта, и уйдёт. Павел Михайлович тотчас пришлёт за мной из конторы мальчика.
— Почему сейчас быстро ушёл посетитель? Ему не понравилось? — и опишет посетителя, как был одет, в какой шапке, бородатый или безбородый.
Очень ревниво следил за этим».
Бывало, ночью призывал Н.А.Мудрогеля и говорил:
— Ты вот эту-то картину повесь к углу ближе.
А утром чуть свет зовёт опять:
— Нет, повесь её обратно, лучше будет. Я во сне видел, что она уже висит именно там, и мне понравилось.
Иногда среди ночи со свечой в руках обходил залы и смотрел на термометры. Особенно в зимние дни. Боялся, чтобы картины «не озябли».
Ко всеобщему удивлению, он был нежно привязан к своей галерее — словно к живому существу, — чем вызывал особенное уважение. Всё остальное, казалось, имело как бы второстепенное значение.
Для Третьякова коллекция была его детищем. Каких трудов она ему стоила! Едва ли не всей его жизни. Чтобы понять, что значила она для него, достаточно вспомнить следующий факт. В 1898 году, когда тяжело заболела его горячо любимая жена, Третьяков произнёс как-то: «Я всю жизнь не мог решить, что мне дороже, — галерея или она. Теперь вижу, что она мне дороже».
А сколько сил им было отдано развеске картин в галерее! Он прекрасно понимал: русскую живопись отличает от живописи иностранной не техника, но то, что она отражает мысль, идею русского народа.
Вся история русской интеллигенции, начиная с XVIII века, с петровских времён, шла под знаком религиозного кризиса. Отмена патриаршества, секуляризация Церкви, закрытие монастырей и иконописных мастерских негативно сказались на обществе. В это время происходило обособление культуры от Церкви. Светская живопись, выйдя из живописи церковной, под влиянием западных мастеров вскоре ступила на путь язычества. Не Евангелие, но человек с его страстями, с его собственным видением и пониманием мира занимал воображение художников, стал во главе угла в живописи. Красота древности была предана забвению.
Но не станем забывать, история каждого народа есть история поисков ради нового обретения Истины. Русский народ — не исключение. И национальная живопись лишь отражала историю исканий Истины своим народом.
Голландцы, французы, итальянцы, принесшие на чужую почву традиции своей родины, оказали в конце концов несомненную пользу русской художественной культуре. Эти традиции впитывались нашими художниками, которые на основе православной нравственности прокладывали путь к национальному искусству. Тогда-то и пришли на помощь русским живописцам купцы — любители живописи — Хлудов, Кокорев, Солдатенков и всего более Павел Михайлович Третьяков.
С некоторых пор Третьяков пришёл к убеждению, что история русской живописи — это история русской мысли в не меньшей степени, чем литература. И если художественная литература помогала читателю понять глубже процессы, происходящие в обществе, мир, в котором он живёт, то ту же функцию несла и русская живопись. В какие-то моменты русской истории живопись нагляднее, зримее доносила до зрителя ту или иную мысль, идею, волнующую литераторов и художников. Достаточно вспомнить картины Сурикова «Утро стрелецкой казни», «Боярыня Морозова»», «Меншиков в Берёзове». Раздвоение России при Петре Первом, раскол Русской Церкви при Алексее Михайловиче, борьба добра и зла в душе русского человека — вот темы, которые затронуты в этих картинах. И не эти ли темы волновали современное ему общество, зрителей, желавших понять, что же происходило с Россией, с её историей. Скажем здесь, подвижническая деятельность Третьякова, его галерея помогали зрителю, а следовательно, и русскому обществу понять глубже, полнее русскую жизнь, историю русской мысли в её развитии и делать собственные выводы.
Иногда у любителей русской живописи возникает вопрос: заказывая художникам картины или покупая готовые произведения, Третьяков опирался в основном на свой личный вкус или исходил из каких-то других принципов?
Давайте вспомним о заказных портретах, выполненных русскими художниками по просьбе Третьякова, и тем самым ответим на этот вопрос. В 70-е годы XIX столетия в Европе идеологи вырабатывали концепцию единения для борьбы с «опасной», ставшей могущественной при императоре Александре Третьем Россией. Францию, Германию и Англию пугала сама мысль о возможном славянском завоевании Европы. В глазах европейских идеологов самостоятельная духовная жизнь России составляла главную опасность для европейской цивилизации.
Именно в это время Павел Михайлович приходит к мысли о собирании портретной галереи выдающихся деятелей русской культуры. Он принимается покупать, где можно, портреты умерших писателей, заказывает портреты композиторов и живущих литераторов. По его просьбе В.Г.Перов пишет портрет Ф.М.Достоевского, И.Е.Репин получает заказ на написание портрета Ф.И.Тютчева. Появляются в галерее Третьякова портреты А.Н.Островского, М.И.Глинки, А.Ф.Писемского, И.А.Гончарова.
Многое для понимания замысла Третьякова даёт его письмо к Репину, написанное в 1874 году. Художник жил в Париже, и собиратель обратился к нему с просьбой написать портрет П.А.Вяземского, который в это время находился в Германии. «Если вы поедете сделать его портрет, — писал Третьяков, — я предлагаю вам за него 2000 франков; знаю, что цена не бог знает какая, но тут, по-моему, следует вам сделать этот портрет из патриотизма, а я на портреты много денег потратил!»
Надо сказать, что собственное мнение о приобретённых работах он непременно сверял с мнением известных художников.
По натуре и по знаниям Павел Михайлович был учёным. И это признавали сами художники. В одном из писем жене из Парижа, в 1878 году, Павел Михайлович писал: «Для меня, разумеется, интересно в научном отношении пересматривать опять уже не раз виденные картины».
«Он был не меценат, а серьёзный общественный работник, наш художественный труд для него не забава и прихоть, а серьёзное общественное дело», — говорил В.М.Васнецов.
— Я не меценат, и меценатство мне совершенно чуждо, — сказал как-то сам Павел Михайлович.
После визита государя императора в Толмачи Третьякову хотели пожаловать дворянское звание, но он не принял его.
— Купцом родился, купцом и умру, — был его ответ.
С детства запали в душу Павлу Михайловичу слова, сказанные отцом: «Истинное величие народов основано не на богатстве, а на возвышенности духа, способного к великим предприятиям, и на твёрдости характера, готового ко всем пожертвованиям. Народ, не имеющий сих качеств, не может достигнуть высокой славы и могущества».
И ещё говорил батюшка: «Что такое все наши познания, опытность и самые правила нравственности без веры, без сего путеводителя, и зоркого, и строгого, и снисходительного? Собственно, без религии живёт лишь сумасшедший или во всём сомневающийся; тот и другой болен духом».
Собирая картины, помогая русской живописи стать на родную почву, обрести национальное лицо, Павел Михайлович всё более приходил к мысли, что задача художника — служить Церкви. Изобразительность неразлучна с евангельским повествованием, и наоборот — евангельское повествование с изобразительностью. Об этом завете хорошо помнили мастера древнего русского искусства. Изображая лики святых, разрабатывая евангельские сюжеты, иконописцы много способствовали укреплению веры, нравственности в народе. Полнее понять это помогли иконы, которые Третьяков начал приобретать с 1890 года, сделав первые покупки у старообрядца Ивана Лукича Силина. При всяком удобном случае покупал он иконы у разных людей. Хранил их в своих комнатах. К концу жизни у Третьякова было более шестидесяти образцов древнерусского художества.
Были у него иконы новгородской, московской, строгановской школ XV–XVII веков. Нет, недаром последние годы жизни он посвятил собиранию икон, осознав их значимость для духовной жизни народа. И хочется низко поклониться этому удивительному коллекционеру, собирателю-учёному, идеей которого «с самых юных лет» было «наживать для того, чтобы нажитое от общества вернулось бы также обществу в каких-либо полезных учреждениях».
Переданная им в дар народу галерея — воистину вечный памятник духовной красоте русского человека.
Наталия Петровна и Лев Михайлович АНИСОВЫ