(продолжение)
Привезли в центр, Нанкинская улица, прекрасный высоченный отель, называется «Мандарин». Двери открывают улыбчивые юноши, а в вестибюле встречает приветливая девушка в красивом китайском строгом костюме из плотной красной ткани. Пиджачок под горло и длинная юбка, от колен разрезанная. Китайских мандаринов, то есть больших начальников, в отеле не заметил. Но то, что тут были большие люди со всего мира, — это точно. В лифтах, которые совершенно непонятно каким образом за считаные секунды мягко и безшумно возносили на любой этаж, было всего полно: и разного цвета кожи, и разных одеяний, звучало много арабской речи, английской, французской, да, в общем, любой. Вот немецкой не слышал. И мой варварский немецкий тут выручить не мог, в ответ на него были только извиняющиеся улыбки и разведение рук. Это когда, забыв номер товарища, с которым прилетел, пытался узнать его у портье. И мои вопли: «Во ист нуммер мистер Олег Бавыкин?» — мне не помогли.
А помогли приставленные к нам переводчики, аспиранты, бывавшие в Москве, постарше Сергей, помоложе Николай. Так они представились. Мы, знакомясь, посидели в вестибюле, беседуя. Ещё в Москве я припоминал что-то, что могло вызвать улыбку у, так сказать, принимающей стороны. Например, рассказал историю начала двадцатого века, времён русско-японской и Первой мировой войн.
— Пишет китайский император русскому: «У тебя в войне много мужиков побило и много баб безмужних осталось. А у меня баб не хватает. Я тебе предлагаю обмен: за каждую бабу выдам двух своих мужиков». И вот русский император объявляет «бабий набор». Бабы ревмя ревут…
— Как ревут? — спросили переводчики.
— Ревмя. Ну, громко, безутешно.
Но интересно, что они понимали всё буквально и в самом деле поверили про «бабий набор». Пришлось сказать, что это шутка. Но так как она не рассмешила, то, как бы реабилитируя себя, рассказал им слова песни, которую непонятно с каких пор помнил:
Солнце встаёт за рекой Хуанхэ,
Китайцы на работу идут.
Горсточку риса в жёлтой руке
Китайцы на работу несут.
И второй куплет, он же последний:
Солнце садится за рекой Хуанхэ,
Китайцы с работы идут.
Горсточку риса в жёлтой руке
Китайцы с работы несут.
Сергей и Коля вежливо улыбались. Такой песни они не слыхали.
— Это перевод?
— Думаю, русское сочинение. Грузины, например, тоже отказываются от авторства в песне про свою гору.
— Какую?
— Названия не знаю. Но река точно названа. Такие слова: «На Кавказе есть гора самая большая, а под ней течёт Кура, мутная такая. Если на гору залезть и с неё бросаться, очень много шансов есть с жизнию расстаться».
Они опять поулыбались. Я замолчал, решив больше не вставлять в разговор тексты для оживления. Да и что за песня, в которой явная неточность. Ведь если солнце утром встаёт за рекой Хуанхэ, то не может же оно при закате снова быть там же.
Потом мы встретились с профессором Ти У. Его кабинет — это русское книжное царство. Знакомые имена оживили разговор. Ти У провёл и по аудиториям. Потом мы с ним и его аспирантами погуляли по улицам, заходили в кафе. Везде было чисто и вежливо. Профессор спросил меня, интересен ли мне вкус китайского пива. О чём говорить, конечно,
интересен. Пиво было хорошее. К нему принесли какие-то непонятные мне и невиданные мною доселе кушанья. Но профессор и аспиранты ели их с удовольствием, и я стал есть. Я ж тоже человек.
И на ком мне было проверить свои мысли о Китае, как не на профессоре, любящем Россию.
— Я так понял, что вместе с окончанием пребывания здесь русских окончилось здесь и Православие. Говорил перед поездкой со специалистами, что и конфуцианство здесь не совсем религия, а более нравственное, философское направление, так? Я ошибаюсь?
— Примерно так.
— Кажется, и буддизм не всеобъемлющ. Но такое мощное государство чем-то должно быть скреплено. Советский Союз насильственно держался марксизмом. Когда марксизм провалился в чёрную дыру истории, Россию спасло Православие, и теперь только им всё и держится. А здесь? Даосизм?
— Да, он значителен.
— Мне кажется, что и это не религия. Это единение с природой…
— Всё-таки религия, — мягко поправил профессор. — Дао — это путь, отсюда весь Лао-цзы. Религия уподобляет учение текучей воде, это мягкость и неодолимость. Цель — достичь единства с первоосновой. Правитель-мудрец отвергает роскошь, войну, ведёт народ к простоте, чистоте.
— Где же теперь простота, где же такие мудрецы? У нас таких нет.
— Главное, что держит китайское общество, — это культ семьи, культ рода, продолжение его. Это основа, на чём мы держимся.
Я заметил, что профессор деликатно избегает уклоняться в разговоры религиозные и тем более политические.
Далее был приём, на котором угощали рыбой-феникс. Хвост у неё был разлохмаченный. Прямо павлиний, и она оказалась сладкая. Предо мною лежали и палочки. Но, признаюсь, я и в Японии не смог ими есть. Это для меня вроде того, чтоб писать враз двумя авторучками. Пища срывается. Блюда были на вращающемся круге в центре стола. Круг подвозит тебе всё. Вот он подвёз стайку разноцветных чашек.
— Что это?
— Грибы, полезно.
Но и грибы соскочили с моих палочек.
— У кого ловкие пальцы, — заметил один из присутствующих на обеде, — у того хорошо работает мозг.
— То есть, — спросил я, — китайцы оттого такие умные, что едят палочками? И оттого такие стройные? А от риса сила, с которой они выигрывают все Олимпиады?
Олег угощал бородинским хлебом и водкой «Запорожская сечь». Стали говорить о картине Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». Все её тут знали и высоко ценили. Подали горячие креветки. Оказывается, тут холодные закуски не в счёт, начинается обед с горячего. Креветки означают: «Добро пожаловать». У меня, православного, шёл как раз Успенский пост, так что креветки были в самый раз. Потом ещё были креветки в самых разных соусах. Подали любимое блюдо Мао Цзэдуна, это было мясо, но я не стал грешить и не узнал его вкуса. Была и уха с фрикадельками, много всего было.
После обеда мне подарили палочки, которые, скажу, забегая вперёд, я привёз внукам, чтобы они, питаясь с их помощью, быстрее умнели. И представьте себе, внуки осилили застольное китайское мастерство. Может, оно пригодится им в их будущем. Внук тут же решил учить китайский язык. «Это же очень трудно, — предупредил я, — особенно письменность. Школьник учит самое малое две тысячи иероглифов». — «Ребёнок из Китая, — почему-то сказала внучка, — равен прошлому ребёнку из России». Тут она, думаю, права. Прошлый ребёнок в России не учил собачьей грамоты нынешнего ЕГЭ, который разглаживает мозговые извилины.
Мне очень нравилась китайская речь, в которой я не уловил звука «р». Говорили с хозяевами о литературе. Был редактор самого крупного литературного журнала «Урожай». В нём все новинки текущего литературного процесса. Молодняк в литературе, как и у нас, склонен к выдрючиванию, к поискам оригинальной формы, но в основном литература развивается в русле канонов классики. В этом есть и влияние русской классики. Литература в России не зависит от государственных систем и всегда сильнее их. Если бы руководители, это я, провозглашая здравицу перед десертом, сказал, поняли бы это, они бы стали культурными. Ещё сказал и заметил, что это приятно хозяевам, что больше всего переводов иностранной литературы во все последние времена именно в Китае.
Вечером, дождавшись спада температуры, ходил по Шанхаю. Боялся далеко отойти от «Мандарина». Хоть и вечер, а всё равно было душно. Но всё же не так, как днём. Ходил и восхищался. Интересно видеть эти стрелы стеклянных сооружений, эти эстакады по три-четыре, даже пять уровней. Миллионы машин, а пробок нет. Все транспортные проблемы вынесены в воздух. А стоянки убраны под землю. И все необходимые магазины, необходимые в двух смыслах, их обойти невозможно, и необходимые в том смысле, что всё необходимое в них есть, огромные магазины, они тоже под землёй. Но какой в них воздух, прямо морской, какая музыка, какие безшумные тележки, которые хочется нагружать, какие, опять же, красавицы за кассами и за прилавками и перед прилавками! На моё счастье, эти красавицы явились в мою жизнь с запозданием, а товары в самый раз.
Для начала купил конфеты «Русалочка», любимую сказку всех деточек всех 
стран. На китайской коробке она была трогательно и одновременно настойчиво взята в плен иероглифами. Ещё возмечтал купить туфли любимой жене. Провожая, она как-то робко сказала: «Китайцы для себя хорошую обувь делают, а на экспорт чего похуже». Она напрямую не просила купить туфли, но надо быть дубиной, чтобы не понять её мечту. Но скажите мне, дорогие мужчины, есть ли в мире хоть один муж, который бы купил жене при её отсутствии при покупке подходящие туфли для неё? Нет такого мужа. Место вакантно. И сейчас я мог бы занять его, стать первым счастливцем. И вот — докладываю: я купил туфли. Увидел фирменный магазинчик обуви, зашел, был окружён любовью и вниманием и… купил! Кожаные, мягкие, носок аккуратненький, сверху пёстренькие, чудо! Больше ничего не покупал. Вернулся в свой «Мандарин», открыл коробку, чтобы ещё полюбоваться туфельками, и, к своему ужасу, понял, что они малы. Да, малы. Даже точно малы.
А в Шанхае магазины работают долго, и я тут же решил пойти и обменять туфли. И коробка, и чек — всё есть. Выскочил в тёплую, душную атмосферу улицы, побежал к магазину. Но где он? Было же всего два поворота от гостиницы. Вот так и так. Спешил, озирался. Вот тут же, тут! Туда, сюда, обратно, но не мог найти магазин. Стал показывать прохожим коробку: где же этот магазин, коробка фирменная. Выбирал прохожих постарше. Нет, никто не знал. Уже хотел вернуться, ибо испугался не найти своего «Мандарина». Вдруг подошла ко мне очень милая, средних лет, женщина, сразу всё поняла, сделала приглашающий жест, я пошёл за ней. Оказывается, это всё рядом. Она подвела меня к дверям, да, вроде те самые, ввела внутрь и пригласила сесть за стойку. Я автоматически сел, ещё даже подумал: для примерки, что ли, туфли-то женские, мне ж их не примерять. Оглянулся, а где обувь? Предо мною вдруг возникли разные сосуды: рюмка с чем-то коричневым, бокал с чем-то прозрачным и кружка пива. А справа и слева подошли и, улыбаясь и кивая, присели две девушки, да такие красавицы, такие лаковые, особенно одна, прямо с плаката, виденного в детстве. Куда я попал? Они жизнерадостно мне улыбались, а мне каково? Женщина, заманившая сюда, объясняла мне на элементарном международном языке разврата, что всё у меня будет хорошо, что тут очень недорого, и это прямо тут же, вот дверь, вот девушки, а которую вы выбрали? Вы наш самый дорогой гость.
Я от них бежал. Но не постыдно. С достоинством. Встал, отринул питьё, показал на свои седины, прощально махнул рукой, прижал коробку с туфлями к груди и пошёл. А они, они захлопали в ладоши, и это мне непонятно.
В красоте китаяночки я вдруг прозрел красоту той актрисы, которая играла седую девушку в давнем чёрно-белом кино. Ну, этой, конечно, седеть не с чего. Старик с крючка сорвался, поймают какого-нибудь молодого евромэна.
На улице меня стерёг коротенький молодой китаец. Стал сопровождать и настойчиво показывал веер фотографий опять же китайских красавиц и обольщал ими. Шёл рядом, не отставал. Бежал со мной через перекрёсток. Прямо прилип. Наконец я даже топнул на него ногой и пригрозил пальцем.
В номере пошёл под душ.
Жара и с утра не ослабела. Небо хмурилось. Сверху видел, как тысячи и тысячи велосипедов, мопедов, мотоциклов дружно неслись туда и сюда, как полчища торопливых муравьёв, замирали перед светофором, а из боковой улицы перпендикулярно выливались новые потоки тысяч и тысяч велосипедов, мотоциклов, мопедов. Седоки были больше молодые, но уверенно держались в сёдлах даже и древние бодрые старушки.
Коробка с туфлями ночевала на тумбочке у кровати. Взял её в руки и опять принялся за обувную проблему. Пошёл в магазин, который сразу нашёл за двумя поворотами. С ходу купил себе тесные летние туфли, большего размера не было, решил, что разносятся. Такие лёгкие, нежного красно-коричневого цвета. А женские туфли, которые покупал жене, не стал менять, есть же у меня и дочь, и невестка, купил жене новые. Долго выбирал, вспоминал её ножки, отпечатки их ступней на песчаных полосах прибоя Чёрного, Азовского и Средиземного морей. Выбирал. Щупал, ничего не понимая в коже, кожу боковых стенок. Купил.
Владимир Николаевич КРУПИН
(Продолжение следует.)