8 октября 1892 года, 120 лет назад родилась русская поэтесса Марина Ивановна Цветаева
Тёмная, свежая ветвь бузины...
Это – письмо от Марины…
Так писала Анна Ахматова, понимая суть этого характера: несгибаемая, неприхотливая бузина, а не нежные садовые цветы!
Но если у дороги куст
Стоит… Особенно рябина… –
пишет сама Марина Цветаева и доказывает, что имя её не зря срифмовалось с такими российскими образами и словесными понятиями, как равнина и рябина — пространства, превосходящие морские (Марина — значит морская).
Марина Цветаева полностью вернулась своим творчеством — до последней ветви бузины — на Родину и к нашим современникам. Издано полное, многотомное собрание сочинений «Героя труда», как она справедливо о себе говорила. До мельчайших подробностей описана биография и исследована чуть ли не каждая строка; обнародованы все литературные адреса, связанные с её жизнью и творчеством; созданы музеи в Москве, Болшеве, Александрове, Тарусе, Елабуге, где недавно, как и в Калужской области, учреждена премия её имени; появляются памятники (даже во Франции!) и мемориальные знаки. Казалось бы, её подлинный, высокий, драматический мир постигнут и уже не подвластен моде. Ан нет!
Что же это такое — «быть Цветаевой»?
Повторим хорошо известную страничку из «Автобиографии» Марины Ивановны: «Родилась 26 сентября 1892 г. в Москве. Отец — Иван Владимирович Цветаев — сын священника Владимирской губернии, профессор Московского университета, основатель и собиратель Музея изящных искусств (ныне Музея изобразительных искусств), выдающийся филолог. Мать — Мария Александровна Мейн — польской княжеской крови… страстная музыкантша, страстно любит стихи и сама их пишет… Главенствующее влияние матери (музыка, природа, стихи, Германия. Страсть к еврейству. Один против всех…).
Первые языки: немецкий и русский, к семи годам — французский. Материнское чтение вслух и музыка… Любимое занятие с четырёх лет — чтение, с пяти лет — писание… Сорока семи лет от роду скажу, что всё, что мне суждено было узнать, — узнала до семи лет, а все последующие сорок — осознавала.
В 1910 г., ещё в гимназии, издаю свою первую книгу стихов — "Вечерний альбом" — и знакомлюсь с поэтом М. Волошиным, написавшим обо мне первую… большую статью. Летом 1911 г. еду к нему в Коктебель и знакомлюсь там со своим будущим мужем — Сергеем Эфроном, которому 17 лет и с которым уже не расстаюсь. Замуж за него выхожу в 1912 г. В 1912 г. выходит моя вторая книга стихов "Волшебный фонарь" и рождается моя первая дочь — Ариадна. В 1913 г. — смерть отца. С 1912 по 1922 г. пишу непрерывно, но книг не печатаю.
С начала революции по 1922 г. живу в Москве. В 1920 г. умирает в приюте моя вторая дочь, Ирина, трёх лет от роду. В 1922 г. уезжаю за границу, где остаюсь 17 лет. В 1939 г. возвращаюсь в Советский Союз — вслед за семьёй и чтобы дать сыну Георгию (родился в 1925 г.) родину…»
Заветные записные книжки Марины Цветаевой сравнительно недавно были изданы отдельными томами (по завещанию — через 50 лет после смерти) издательством «Эллис Лак».
…Поздней осенью 1918 года Марина пришла в отдел Комиссариата по делам национальностей на должность помощника информатора с окладом 720 рублей. Рутинно-революционная действительность, сам дух конторы, которую она называла «Наркомкац», состав сослуживцев заставили её пересмотреть прежние романтические представления, в частности, угасла «страсть к еврейству». Вот несколько выразительных записей той поры:
«Здесь есть столы: эстонский, латышский, финляндский, молдаванский, мусульманский, еврейский и т.д. Я, слава Богу, занята у русского.
Каждый стол — чудовищен.
Слева от меня (прости, безумно любимый Израиль!) две грязные унылые жидовки — вроде селедок — вне возраста. Дальше: красная белокурая — тоже страшная — как человек, ставший колбасой, — латышка. "Я ефо знала, такой маленький. Он уцаствовал в загофоре, и его теперь пригофорили к расстрелу…" И хихикает. В красной шали. Ярко-розовый, жирный вырез шеи.
Жидовка говорит: "Псков взят!" У меня мучительная надежда: "Кем?!!"»
* * *
«Не могу простить евреям, что они кишат».
* * *
В записных книжках есть ощущение Москвы послереволюционных лет, которое многое добавило для понимания трагичности и неизбежности свершившегося:
«"Не могу не уйти, но не могу не вернуться". Так сын говорит матери, так русский говорит России».
«Род Романовых зажат между двумя Григориями. Между падением первого и падением второго — вся его история. Тождество имён. Сходство — лучше не выдумаешь — фамилий. Некая причастность обоих к духовенству. (Один — чернец, другой — старец.) И одинаковый конец (полёт из окна, полёт с моста).
И любопытно, что сходство — чисто внешнее. Причуда истории».
«Мы научились любить: хлеб, огонь, дерево, солнце, сон, час свободного времени, — еда стала трапезой, потому что Голод (раньше "аппетит"), сон стал блаженством, потому что "больше сил моих нету", мелочи быта возвысились до обряда, всё стало насущным, стихийным. (Вот он, возврат к природе — Руссо?) Железная школа, из которой выйдут герои. Не-герои погибнут. (Вот он, твой закон о слабых и сильных, Ницше!)».
«Я сейчас крещусь на церковь, как отдают честь».
Александр Александрович БОБРОВ