«Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа», — низкий голос священника гулко смешивается с густыми клубами струящегося ладана, с еле уловимым ощущением разлитого в воздухе праздника и медленно поднимается в бездонную предрассветно сумеречную высоту храма.
Колеблющиеся огоньки заполонивших церковь свечей отражаются в витражах заиндевевших окон, в празднично начищенном сиянии старого паникадила. Их дрожащие отблески мягко скользят по взволнованно-уставшим лицам молящихся. И в этом тихом мерцании все лица кажутся особенно родными и добрыми.
Эти два чумазых пацанёнка вынырнули из ниоткуда. У меня было ощущение, что они, как два крохотных эльфа, незаметно шастали всё утро где-то по полу, между ногами молящихся, чтобы к концу службы вынырнуть на поверхность и потребовать причитающуюся им дань. Грязные и оборванные, с неуверенно-нагловато-делаными ухмылками, они стали тем противоестественным диссонансом, который в одно мгновение разрушил благоговейную гармонию молящихся.
«Тёть! Тёть! Дай копеечку!» — заунывно теребил женщин младший пацанёнок. «Ради Христа!» — деловитым баском подсказывал ему более опытный старший сотоварищ. Но даже «ради Христа» и «ради праздничка» кошельки открывались туго. И в потных грязных ладошках поблескивало только несколько монеток.
«Говорил я тебе: пойдём в другую церковь — здесь плохо подают», — «старшой» был явно недоволен «уловом». Разговаривали они нарочито громко и вызывающе, ничуть не стесняясь или даже эпатируя «добреньких тётенек», у которых ещё мгновение назад заискивающе выпрашивали «денежку на хлебушек». Сердито цыкнувшая на пацанят тётка, что, дескать, батюшка не благословляет просить в храме, их не очень испугала. В ответ они что-то хохотнули. Но, попререкавшись немного — для «понта», пацаны всё-таки перешли на шёпот. Видимо, опасались, что выгонят из храма. Но, пошептавшись, решили всё-таки перебираться в другой храм. Ещё немного потоптались у свечного ящика. И окончательно поняв, что здесь у молящихся им больше ничего не вымолить, направились было к выходу. Вдруг внимание одного из них привлёк стоящий на столике маленький ящичек. На ящичке была какая-то надпись. Но так как с грамотой ребята были не в ладах, а в храме темновато, они самовольно развернули ящик к алтарю, навстречу льющемуся от свечей свету, и, опершись локтями о стол, стали громко, на весь храм, читать по складам надпись.
Это «интересное» и, наверное, новое для них занятие настолько увлекло ребят, что они даже не замечали толпящихся возле них и толкавших их людей, стоящих в очереди за свечками. Наконец они прочитали вслух: «Сотворите святую милостыню».
В храме стало тихо. Так тихо, что казалось, даже служба замерла, а время остановилось. И в этой торжественной святой тишине я явственно услышала звон падающих на дно ящика монеток. Сначала одна, потом вторая… Потом пауза. Мальчишка, наверное, задумался. Воцарилась полная тишина. И вдруг её разорвал звон ссыпающихся в ящик с маленькой грязной ладошки горстки только что выпрошенных монеток — весь крещенский «заработок».
На пацанят никто не смотрел. Но я знала, что их видели, чувствовали — ссутулившимися спинами, стрижеными затылками. А мне показалось, что все свечи в храме погасли. И осталась только одна. Их, грязных, оборванных, невоспитанных, не умеющих толком читать попрошаек. Как вечная святая детская молитва крещающемуся во Иордане Спасителю.
Мария Ивановна ВОЛОСЮК