В Российской государственной библиотеке и Православном Свято-Тихоновском гуманитарном университете прошли встречи архимандрита Тихона с читателями. Каждая встреча проходила в переполненных залах и длилась несколько часов.
Предлагаем Вам избранные вопросы и ответы из встречи архимандрита Тихона с преподавателями и студентами ПСТГУ.
— Вопрос о книге «Несвятые святые». Вы видите себя в традициях русской литературы, или ваши произведения нечто совершенно иное?
— Для меня, конечно, высокая честь — услышать такие слова, «в традициях русской литературы». Я и правда не могу не видеть себя самого в иной традиции, кроме традиции духовной литературы и русской классической литературы. Но, подчеркну, «в традиции» — только лишь в смысле воспитания: именно на такой литературе я воспитан. Для меня русская классическая и западная классическая литература — главные ориентиры в писательском творчестве, в этом ремесле. Насколько уж получается, в традициях или не в традициях, — конечно же, судить совсем не мне.
— Разные авторы по-своему строят процесс создания своих произведений. Известно, что Гоголь писал поэтапно, то возвращался, то откладывал на полку. А как работаете над текстом Вы?
— Поверьте, у наместника монастыря и у ректора высшего учебного заведения не так много времени для того, чтобы написать книгу. Для меня самого в какой-то степени весьма неожиданно, что эту книжку я всё-таки закончил. Вначале я рассказывал эти истории на проповедях — в Донском монастыре, потом, в большей степени, в Сретенском. Всё это — живые примеры нашей церковной жизни, это наш церковный мир. Рассказывал и на лекциях своим студентам в Сретенской духовной семинарии. Сначала владыка Василий (Родзянко), затем ещё несколько человек говорили, что эти вещи надо обязательно записывать. Вот это — желание записать — как период длился довольно долго. Но в конце концов я понял, что это действительно необходимо сделать.
Поскольку времени действительно нет, то писалась эта книга «на коленках». В буквальном смысле слова. На компьютере в машине. В основном в машине — потому что ездить приходится довольно много, и по Москве, на всякие совещания, заседания, и в скит, в наше хозяйство в Рязанской области. А это три часа езды туда и три часа обратно. Очень удобно оказалось работать над книгой в самолёте. Потому что вообще ничто и никто не отвлекает, даже звонки по телефону. Ещё хорошо в больнице. Очень хорошо писалось на наших многочисленных патриархийных совещаниях. Знаете, достаёшь компьютер, многозначительно оглядываешь всех и углубляешься в работу. А один раз получилось поработать 12 дней в отпуске. В Японии. Я со Святейшим был в командировке на Дальнем Востоке, и меня неожиданно отпустили в отпуск. А самая близкая страна оказалась Япония. И вот она как раз и случилась самой удобной для того, чтобы там засесть и спокойно поработать.
Потом книга редактировалась. Десять или одиннадцать раз я сам её переписывал, редактировал. Естественно, был литературный редактор, который уже свежим глазом всё посмотрел. Вот так получилась книжка.
— Ожидали ли Вы такой популярности Вашей книги?
— Честно говоря, нет. Мы на издательском совещании в монастыре собирались сделать вначале тираж тридцать тысяч. Ну, думали, может, за годик разойдётся. Потом отец Филарет, наш ответственный за книгораспространение, сказал: «Давайте всё же сделаем шестьдесят тысяч. Я шестьдесят, может быть, всё-таки за год и продам».
Но когда шестьдесят тысяч улетели за две недели, мы поняли, что зря «не погорячились». Сейчас тираж 800 тысяч. Это за полгода. Даже чуть больше, если учитывать контрафакт на Украине. (Хохот в зале.) Плюс ещё и в электронном виде мы эту книжку тоже выпустили.
О чём книга? О мире нашей Церкви. В нём мы все живем. О мире, пронизанном Промыслом Божиим и любовью Господа. О мире, где каждый христианин — при всех грехах, немощах — всё равно остаётся частью единой Церкви, членом одной семьи. Вот это меня всегда поражало в нашей церковной жизни, в нашей Христовой Церкви. Это, собственно говоря, я и хотел передать. И, естественно, рассказать о тех людях, которых на этом прекрасном пути встретил.
Думаю, годам к пятидесяти такую книгу может написать практически каждый православный христианин. Каждый из нас может рассказать свою благую весть, своё евангелие об участии Бога в жизни, куда мы однажды пришли. О спасении Господом Иисусом Христом и нас, и Церкви, и мира, и наших близких…
— Как Вы считаете, отец Тихон, послужил ли благочестивый уход из жизни Сергея Бондарчука в назидание его сыну Фёдору?
— Когда я ездил причащать Сергея Фёдоровича, Феде было, кажется, шестнадцать-семнадцать лет. Сейчас его видят в основном в светской жизни. Как вы догадываетесь, людям, которые живут во всей этой карусели и по-настоящему осознают себя христианами, не так-то просто приходится. Слава Богу, Фёдор — человек и верующий, и церковный. Он исповедуется, причащается, ездит в Троице-Сергиеву Лавру, у него там есть духовные друзья. Думаю, это сильно влияет на его духовную жизнь.
— Возможно ли написание продолжения книги «Несвятые святые»?
— Мне кажется, я исполнил некую поставленную для себя сверхзадачу: описать, насколько это мне доступно, мир Промысла Божиего, рассказать о людях, живущих в его благодатном потоке. Поэтому прямого, жанрового продолжения этой книги я пока не вижу.
А вот начать совсем другую книгу — может быть. Если будет время и Господь благословит. Да, и книгу такую, и многосерийный фильм я бы сделал с большим удовольствием — было бы только время. А его просто нет. А я бы сделал большой фильм! Он уже в набросках есть. С удовольствием поработал бы над удивительным феноменом, над удивительным сокровищем — безценный опыт жизни Христовой Церкви в богоборческом государстве.
Я бы с удовольствием сделал фильм о двух непересекающихся мирах: мире Церкви Божией в России ХХ века и мире государственно-советском. Два главных персонажа этого будущего фильма или будущей книги, если она получится, — это святитель Лука Войно-Ясенецкий и Сталин.
Из того, безбожного, дольнего, мира — то неистово воодушевленного, то отчаянно метущегося, к безсмертному миру Церкви возвышались люди, приходили порой совершенно разные, поразительные души. Иногда это были совсем простые люди. Иногда государственные деятели, учёные, деятели культуры. Иногда даже функционеры, вдруг становились исповедниками и мучениками.
Но и из церковного мира, к несчастью, ниспадали христиане в тот дольний мир безбожного миробытия и предательства Бога. Очень прошу ваших молитв, чтобы с фильмом и с книжкой что-то получилось. Потому что мне очень понравилось книжки писать. (Смех в зале.) Я бы с удовольствием это ещё раз сделал.
— Как, по Вашему мнению, можно оценить состояние современного монашества в России? Считаете ли Вы, что нет ничего общего у современного монашества с тем, что было до революции?
— Я с этим не согласен. Знаете, двадцать лет назад, когда как грибы стали создаваться монастыри, вернее, на старых грибницах вырастать наши старые-новые монастыри, многие очень скептически, даже насмешливо смотрели на все эти «комсомольские призывы» в Оптину Пустынь, на Соловки или куда-то в какие-то ещё монастыри… Да, скепсиса было выше крыши! Тем более, надо признать, что немало среди нас, православных, тех, кто очень любит поиронизировать и посетовать, как всё ужасно! Как всё плохо и как всё не туда идёт. Очень нравится нам почему-то поковыряться в таких болезненных материях.
Так вот, сейчас я со стыдом вспоминаю, что и у меня были подобные скептические про возрождающиеся монастыри.
А ведь что тогда, двадцать, двадцать пять лет назад, что происходило? Пришли на руины древних обителей совсем ещё мальчишки и девчонки, по-другому их и не назовёшь. И они выдержали в монастырях. И возродили их. Духовно в первую очередь. Ну и в стенах и храмах, само собой. Почти без духовников. Порой без опытных игуменов, потому что и игумены, и духовники зачастую были их ровесники, только более опытные, рассудительные.
Да, было всякое, что там говорить… Восемьсот монастырей, кажется, сейчас. А было с десяток, наверное. Монах — это штучное производство. Это такой продукт, который возрастает очень-очень долгие годы. И вот сейчас, бывая в монастырях, я поражаюсь: какие добрые, какие смиренные, какие разумные монахи у нас начинают появляться!
Мне скажут, что бывает всякое. Никто не спорит. Бывают и «Ферапонты» Достоевского — злобные, самодовольные. Бывают, бывают, от этого даже и не отрекаюсь — есть и такое. Но знаете, что самое прекрасное? А ведь и эти злобные преобразятся! Во всяком случае, большинство из них. Придут и они в правильное устроение.
Господь все управит. Господь монахов взращивает. Вот у нас есть один инок — старый, необычайно благообразный. Но, к сожалению, безконечно праведный. И объяснить ему, что это не то что не так, но даже не совсем так, было необычайно сложно даже усилиями всей братии. А если уж что-то было не по его нраву, то он в голос кричал: «А-а-а, враги, масоны!..» И дальше по списку. (Смех в зале.) Узнаёте таких? А сколько ко мне прибегало несчастных прихожан, которых он обидел. Мы их утешали, конечно…
Но и человека этого выгонять тоже не могли. И вот Господь посетил его параличом. Вначале он всё хорохорился, продолжал, так сказать, жить своей праведностью и с её высоты на всех смотреть и обижать людей. А потом всю праведность с него просто как рукой сняло. Мы даже не заметили, как это произошло. А он стоит в храме, (вернее, сидит, стоять он уже не может, потому что его приводят на службу студентики наши), так вот, он сидит в храме, плачет и просит прощения у всех. Ну разве это не прекрасно? Разве это не замечательно? Разве это не плод монастыря за двадцать лет? Вот девятнадцать лет он всех хаял, а сейчас, перед смертью, — просит у всех прощения. Да это в патерики надо заносить! И нет у него больше злодеев-масонов. Есть только один масон — он сам.
Так что в монастыре даже время — наставник. Как говорили отцы: сиди в келье, и она всему тебя научит. Если тяжело, если какой-нибудь «хандроз» на тебя напал, в конце концов, есть старый монашеский способ: коли совсем уж тяжко, закутайся в мантию, отвернись к стене и поспи.
Но всё же большая часть монахов — удивительные труженики, настоящие! Я очень рад за наши русские монастыри. Россия показала, что она может возродить и хранить своё монашество. Как-то раз во Франции ко мне пришли люди, которые хотели создать французскую Православную Церковь. Спросили моё мнение. И я сказал, опять же выражая просто свое мнение: ничего у вас не получится. Они очень удивились: почему? Я говорю: у вас нет монашества. Если в Церкви, точнее, пока в большой поместной общине, нет монашества, то самостоятельной Церкви не получится. Вот так. Опять же, это моё сугубо личное рассуждение.
— Со стороны малообеспеченных людей, людей среднего достатка, часто слышны упрёки в сторону Церкви относительно её богатства. Как бы Вы предложили отвечать на подобные вопросы?
— Вы знаете, мне кажется, что каждый священник должен с чистой совестью ответить на этот вопрос. С чистой совестью. Кем бы он ни был — бедным сельским батюшкой или «богатым московским архимандритом». (Смех.) Вот я, например, могу совершенно чётко ответить, из чего состоит доход нашего Сретенского монастыря. Процентов восемьдесят-девяносто всех необходимых нам средств мы зарабатываем сами. Это — содержание сорока пяти человек братии. Это семинария — сто пятьдесят человек воспитанников, они безплатно живут у нас и учатся пять лет, и около семидесяти преподавателей. Это детский дом на сто человек. Это — интернет-сайт «Православие.ру», тоже очень большие затраты. Это — наш хор в почти сорок человек, который требует весьма больших средств. Это — текущие ремонты и стройки. И, не упомню уж, некоторые другие проекты. На всё это мы практически зарабатываем сами — процентов восемьдесят пять. Остальное — это пожертвования: за свечи и записки наших прихожан (и то, и другое у нас безплатное, но если кто-то хочет, может опустить деньги в кружку) и наших православных друзей.
Когда в 1993 году меня назначили настоятелем подворья Псково-Печерского монастыря, так назывался нынешний Сретенский монастырь, и отец Иоанн меня благословил, то второй темой после первой и основной — о духовном устроении обители, так вот второй темой в нашей с ним беседе встал вопрос материальный. Батюшка спросил, как сейчас помню: «А кубышка у тебя есть?» Я удивился: «Как это — кубышка?» Он отвечает: «Деньги, на которые ты будешь храм строить, обитель возрождать, братию содержать». «Не знаю, — говорю, — Господь пошлёт». А он: «Э, подожди! Господь-то, конечно, пошлёт. Но ты и сам должен позаботиться. Чем ты можешь зарабатывать?» Я подумал и говорю: «Ну, наверное, издательством». «Так вот, давай, начинай издательство», — благословил батюшка.
И мы начали. Взяли кредит в банке и стали издавать книжки. И вот сейчас у нас издательство, которое порой в год издаёт по четыреста наименований книг. Это и есть главный источник наших доходов.
Второй источник — сельское хозяйство, кооператив, который мы возродили из руин, он приносит намного меньше, но всё-таки что-то остаётся. И, собственно говоря, этих денег — от издательства и сельского хозяйства — на содержание обители, семинарии, хора, сайтов, детского дома и кое-какие проекты хватает. А вот строительство храма, например, это мы уже, конечно, не потянем.
Недавно мы поняли: надо у нас в монастыре строить новый храм. В старом на службах просто не хватает места. Множеству людей приходится стоять на улице, мы туда выводим динамики. Летом ещё ничего, а зимой? Новый храм будет называться: «храм во имя Новомучеников и исповедников Российских на крови, что на Лубянке». У нас ведь монастырь находится на Большой Лубянке. И он на самом деле после событий ХХ века — «на крови». А где ещё ставить храм в память духовного осмысления и воспоминания о тех событиях? В память для потомков о том, что произошло в России и в мире сто лет назад. Освящать этот храм мы предполагаем в феврале 2017 года.
Храм, Бог даст, будет очень красивый. Большой, удивительно светлый. Под ним будет музей новомучеников. Но, конечно, мы сами такую глыбу финансово не потянем. И мы обратились к людям, которые могут и хотят помочь именно со строительством этого храма. Собрали попечительский совет. Работаем. Хотя и мы, монахи, конечно, что сможем на этот храм принесём. Например, та же книжка «Несвятые святые», про которую мы сегодня говорили. Она, по нашим подсчётам, только на нынешнем восьмисоттысячном тираже принесёт около 120 миллионов рублей. Всю полностью эту сумму мы тоже вкладываем в будущий храм. И ещё один проект в сельском хозяйстве начали, тоже на храм всё пойдёт.
А что касается личной жизни, о машине тут спрашивают… Скажу честно, у меня иномарка, «Ауди»… Пробовал я ездить на нашей советской, на российской машинке… Но вот, к примеру, в наше хозяйство, в скит туда и обратно в Рязанскую область — 600 километров. А порой приходилось по три раза в неделю туда наведываться и зимой в гололёд, и летом, особенно в первые годы. Можно было, конечно, ездить и на советской машине. Но когда времени нет, чтобы лежать под ней, чинить то сцепление, то карбюратор, знаете… Так что перешёл я на эту «Ауди»… Хотя, конечно, может быть, это и нескромно. Но что есть, то есть. И грузовики наши, которые с книгами по всей стране ходят, даже до Сибири, они вначале были отечественные, а теперь пусть подержанные, но заграничные. Что поделаешь, так надёжнее и значительно дешевле обходится… Жаль, конечно…
— Добрый день. Ответьте, пожалуйста, на следующий вопрос: о соотношении Божественной воли, действующей на человека, в словах архиерея и человеческой воли самого архиерея. Прав ли я, когда рассуждаю так, что если по нраву пришёлся, а при этом ещё и отличник, то будет тебе дорога, а если нет, то будет всё как есть, значит, нет воли Божией на желаемое? Спасибо, Александр.
— Александр, вы абсолютно правы! Если понравитесь архиерею, если понравитесь начальству, то будет вам дорога вперёд! В карьере. Так что если вы ставите своей целью именно карьеру, то только так и надо поступать: понравиться начальству, подлизаться. Это если мы живём по законам мира сего. Это реальные законы, они действуют, чего там говорить!.. А вот если мы живём по законам евангельским и цели ставим евангельские, то надо действовать если не диаметрально противоположно (потому что совершенно не нужен и эпатаж по отношению к начальству, это другая крайность), но действовать и жить надо по иным, по духовным законам. Не обращать ни на какие карьерные цели и мысли даже внимания! А карьера?.. Карьера — она ещё догонит. Ещё отпихиваться от неё будете руками и ногами. Сколько архиереев мне вздыхали: «Господи! Выйти б за штат и куда-нибудь на приход…» А двадцать лет назад они говорили совсем другое. Но, конечно, каждый выбирает для себя. Каждый становится перед выбором поступка. Так что — ставим себе вопрос: для чего, для мира или для Бога, мы хотим жить? И жизнью самою на этот вопрос так или иначе ответим. Поступками по закону мира сего или по закону евангельскому. Наше решение и наш выбор. Вот и весь сказ!
— Что Вы думаете о возможности в современных храмах приближения к полному уставному чину?
— Думаю, что о таком приближении можно мечтать, о таком приближении можно говорить, но полностью совершать службу по полному уставу, скажем, даже в наших московских монастырях не вижу практической возможности. У нас в Сретенском не полная уставная служба. Потому что у нас, что там говорить, — и монастырь, и приход. То есть, конечно, в Первую и Страстную седмицу Великого Поста мы служим по полному уставу, без каких бы то ни было опущений. И что касается устава телесного поста, то у нас, например, многие ничего не вкушают всю Первую седмицу до субботы-воскресенья. Другие ничего не вкушают Первую и Вторую седмицу. Некоторые — Первую, Вторую и Третью седмицы до Крестопоклонного воскресенья. Это наш внутренний устав, который мы, конечно, ни на кого не распространяем.
Устав строгого поста, устав сна, устав Иисусовой молитвы — всё это более чем возможно в современных городских монастырях. А вот богослужебный устав — нет. Ведь мы завязаны с нашими прихожанами. Мы не в состоянии устраивать им каждый день, особенно в субботу-воскресенье, службы по шесть-семь часов. Поэтому мы и взяли за основу устав Псково-Печерского монастыря, только сократили одну кафизмочку. Тем более что многие наши прихожане читают каждый день неусыпаемую Псалтирь. Мы их так приучили.
Поэтому у нас всенощное бдение длится около трёх часов. Нам кажется это вполне приемлемым для городского монастыря. А литургия, естественно, полностью. Вот я сторонник такого отношения к уставу.
А знаете стишок? «Мальчик в подвале нашел Типикон…»? Не знаете? (Хохот.) Ну, что у вас за университет такой?.. Тогда слушайте:
Мальчик в подвале нашел Типикон,
Стал на шестнадцать* читать он канон.
Весь монастырь был в унынье и страхе,
Все из него разбежались монахи. (Смех.)
— Каким Вы видите будущее русского церковного пения? Какие Вы видите возможности возврата к каноническому знаменному пению? Если нет, то что же нас ждёт?
— Нас ждёт прекрасная, счастливая, радостная христианская жизнь. И, надеюсь, Царство Небесное. (Аплодисменты.)
Тем, кто поёт знаменным пением, возможно, этот путь будет облегчён этим древним песнопением. Я люблю, очень люблю знаменные песнопения. Но в очень определённых дозах. И у нас есть включения знаменного распева в богослужение. Скажем, догматик какой-нибудь. Время от времени, иногда. И все замирают… Все замирают, у всех мурашки по коже… Прихожане переглядываются… вздохнут и дальше продолжают молиться.
Как-то раз, давно уже, я пригласил к нам моего друга Анатолия Гринденко с его замечательным хором знаменного распева. Мы выдержали одну службу и поняли, что, наверное, мы какие-то неправильные православные. Нет в нас той высокой культурной составляющей, которая должна быть в истинном православном культурном человеке. Так что эта прекрасная служба была первой и последней.
Правда, когда мы служим по ночам (а это бывает часто), то на таких службах поют как раз знаменными распевами. Поскольку священникам у нас приходится очень много исповедовать, и часто всю литургию, а всем им хочется послужить литургию самим, то мы сделали в нашем храме приставные престолы и маленькие придельчики. А в келейных корпусах несколько маленьких храмов. Там и служат наши иеромонахи по ночам. Может случиться даже две литургии за ночь. А поют там наши студенты, они с огромным удовольствием на эти службы ходят. Так вот они как раз поют тем самым знаменным распевом. А в больших богослужениях я не готов переходить на это. Хотя тут ещё нужен, конечно, особый вкус, которого у меня, к сожалению, нет.