Как отрадно наблюдать воскрешение из руин Великой Святой Руси: реставрируются старые заброшенные храмы, идёт строительство новых, возрождаются монастыри, в каждой епархии действуют свои паломнические службы — наконец-то верующим открыт свободный доступ к любой православной святыне.
Теперь в любое время года ни один русский монастырь не может пожаловаться на «забытость». Но, вспоминая самые первые поездки по монастырям, которые ещё не были так «общедоступны», и сравнивая с нынешними паломничествами, прогресс можно отметить не во всём. Конечно же, все монастыри за это время окрепли, стали богаче. Но вот по поводу духовности или, как мы говорим в обиходе, «святости», «благодатности» всё оказывается не настолько радужным. Что-то теряется в этом роскошном блеске мраморных полов, идеально загрунтованных стен, тяжёлой позолоты иконных окладов…
Нет, эта современность, кажется, почти не касается самих насельников монастырей — монахов, послушников. Их молитвенный и трудовой подвиг не очень-то облегчается техническими новшествами, по-прежнему на плечи этих людей ложится непосильная для нас, мирян, ноша: главная — молитва за весь греховный мир, и безконечные послушания: чтобы каждый уголочек монастырских подворий был ухожен, благоухал необыкновенными цветами, чтобы паломники остались довольны приёмом.
Смотришь на этих людей, принявших равноангельский чин, и трудно отвести глаза: лики почти у всех — иконописные, источающие свет и любовь. Именно в монастырях вновь и вновь убеждаешься, что человек был создан «по образу и подобию Божьему». Одухотворённые лица монахов притягивают взгляд почти так же, как лики святых на старинных иконах, без которых мы не мыслим монастырей.
Только вот, увы, таких «настоящих» икон повсюду становится всё меньше и меньше — они заменяются новенькими, пахнущими свежими красками (а не ладаном и миром) ослепительно-яркими — чаще всего в алых тонах, изображениями, причём малоузнаваемыми даже церковнослужителями. Не раз в последнее время становишься свидетелем того, как люди в храме (и вовсе не впервые пришедшие) ищут и не находят образов самых известных святых: св. Николая, св. Пантелеимона, св. Георгия. Изображения эти весьма условны, «модернизированы» и вообще иногда больше напоминают сложные графики, чем образ Господа, Богородицы и святых.
Человек всегда приходит в храм, чтобы получить там утешение — через покаяние, через сострадание мученическим подвигам Христа и Его святых. Смотришь на сохранившиеся (уже редко где) старинные фрески с сюжетами земной жизни Иисуса Христа, Богородицы, апостолов — и будто вместе с ними переживаешь запечатлённые там события, потому что образы — словно живые, краски естественны, как сама природа. Но почему-то эти безценные произведения (как иконописи, так и искусства в целом) безжалостно забеливаются, стираются из памяти, заменяются модной нынче ровненькой покрашенной грунтовкой либо новой росписью — с совершенно неестественными красками, «линейно-штриховым» стилем и абсолютной непохожестью на что-то Божественное, одухотворённое… Где же настоящие реставраторы, иконописцы? Или просто элитный евроремонт в храме или монастыре обходится дешевле и проводится быстрее, чем реставрация многовековых ценностей? Но ведь монастырь и храм — это дом Божий, где должна присутствовать Благодать Святого Духа, носителями которой всегда были иконы, а не цветные картинки.
Помнится, в одной из популярных богословских передач на вопрос об отличии иконы от любого другого произведения искусства был дан мудрый лаконичный ответ: «Главная разница в том, что произведения искусства в музеях по-разному расположены: "перед нами", именно для обозрения, обсуждения. А иконы создаются мастерами для того и так, что люди предстоят пред иконой, как перед самим Богом и святыми». Лик любой настоящей иконы смотрит на нас всепонимающими, сострадающими глазами, принимая нашу скорбь, утешая и помогая. С торонники новизны в интерьере храмов говорят, мол, всё равно изображения святых условны, и каждый человек волен проявлять свою фантазию. Но нельзя дерзать в этом проявлении безконечно, доводя дом Божий до опустошённости и полной замены настоящих икон какими-то «пёстрыми картинками», где большую часть таких «произведений» занимает окружающий пейзаж. Например, на иконе Воскресения ад — это тёмное пятно, на котором реденько разбросаны едва заметные ключики, крючочки, наручники. На других иконах в небо ведут непонятные «зарешеченные» горки, узенькие лесенки… Весь этот «модерн», к сожалению, больше напоминает дешёвые театральные декорации к современным пьесам, но не вызывает никаких духовных ассоциаций, действительного стремления ввысь, «полёта души». Даже самая маленькая, повреждённая старинная иконка заставляет остановиться и подолгу вдыхать какую-то свою, только ей присущую особую благодать.
На одном из престольных праздников после службы, перед праздничной трапезой, прихожане, общаясь чисто по-братски, по-христиански, делились своими жизненными историями, воспоминаниями. «Родилась я в селе, — рассказывала женщина среднего возраста, — жили мы небогато, так, как многие в советское время. Но церковь в нашем селе не разрушили — она оставалась с давних времён, и ничего прекраснее этого места мы в детстве не находили. Забегая на Рождество, Пасху в храм, стояли всегда, застыв в восхищении перед величественными старинными иконами — они были как живые, почти в человеческий рост, с добрыми, светящимися глазами, выражение которых оставило неизгладимый след в наших душах на всю жизнь». В разговор вступает мужчина: «А я родился в Костроме. Там уж иконы редчайшие для нашего времени — старинные, веками намоленные, почти каждая — чудотворная (которой люди в благодарность приносят свои драгоценности). Среди таких старинных икон чувствуешь себя как в Царствии Небесном — все святые рядом! А благодать — словами не передать…» Его слова подхватывает маленькая сухенькая бабулечка: «Ой, деточки, ваша правда. Хоть вы и не пережили того, что мы, — страшных войн, потерь, безбожия, а чувства у нас одинаковые. Нам-то без святых иконочек в те грозные годы и не выжить! Когда храмы рушили, мы разбирали по домам церковные иконы: по ночам бежали с ними, скрывая, как могли, от варварских поруганий, дома тоже их завешивали, пропитывая святые лики горючими слезами. А как они откликались нам, помогали выжить, обновлялись на глазах! Когда храмы стали открывать, люди возвращали туда спрятанные иконы. И радость была великая!»
В паломнических поездках самое глубокое и долгое впечатление остаётся только от тех храмов, где бережно относятся к старине, не забеливая безценные фрески, где реставрируют иконы, а не заменяют их на малопонятные изображения. Невероятное впечатление вызывает храм Воскресения Христова в Арзамасе — он весь «наполнен» чудотворными иконами, которые мироточат, славятся чудесами исцеления. Работники храма говорят, что все эти иконы, созданные на пожертвования в основном состоятельных людей (дворян, купцов), — работы великих знаменитых мастеров, прошедших знаменитую итальянскую школу иконописи. От каждой такой иконы невозможно быстро отойти: Господь, Богородица, святые на них — просто живые! Перед каждой ты готов пасть на колени, расплакаться покаянными слезами, каждый образ смотрит на тебя через призму вечности, и ты будто очищаешься в этом святом взгляде.
Даже самые примитивные иконы древних христиан-коптов выглядят намного эстетичнее, чем наши современные. Ну хорошо, если долго анализировать предложенную нам современными «иконописцами» символику, можно в ней разобраться, да и то только человеку с высшим образованием. К примеру, в выпуске газеты Ставропольской епархиальной газеты «Благовест» отец Сергий Рыбин посвятил целую статью рассмотрению иконы «Схождение Святого Духа на Апостолов». Как он выразился: то, что мы привыкли видеть на старинных иконах — язычки Божественного огня над Богородицей и Апостолами, — не очень правильно. «Вернее» другое изображение, приведённое тут же, в статье: центром его были не Господь, не Богородица и Апостолы, а какой-то кучерявый дедушка с полотенцем в руках. Лишь почитав долгие научные выкладки, наконец понимаешь: это, оказывается, «собирательный образ человека»! Но над кем он держит свой покров-полотенце и почему именно он, а не БОГ, должен быть центром ИКОНЫ, до конца разобраться невозможно, не помогают даже вузовские дипломы с отличием.
Рассматривая старинные иконы, никто не углубляется «в науку», не недоумевает по поводу сюжета, в ней всё сразу доступно и понятно старику, ребёнку и взрослому. Ни с кем и ни с чем нельзя «перепутать» Бога, Богородицу, святых. И сюжеты из их жизни на древних иконах всем очевидны и ясны.
Однажды стали свидетелем случая: мама с малышом, выходя из «послеремонтного» храма, проходили через иконную лавку в церковном притворе, где красивые новые иконы (оттиски со старинных икон византийского стиля — всем понятные и доступные) стояли на нескольких полках, до самого низа. И малыш вдруг, оторвавшись от матери, кинулся к иконам и стал каждую расцеловывать. Все вокруг ахнули, мама недоуменно прошептала: «Васенька, ты что?..» А малыш приговаривал, звонко чмокая очередную икону: «Это же иконочки — там Божечка!» Значит, даже ребёнку в храме не хватило настоящих, понятных икон с «Божечкой», которого он смог увидеть только в церковной лавке. А детей ведь не обманешь, они по-ангельски чисты и тоньше чувствуют истинную святость.
Умудрённые жизненным опытом и подвигами старые монахи в древних русских монастырях говорят смущённым новыми иконами паломникам: «А чему вы, дорогие, удивляетесь? Раньше кто писал иконы? Чистые сердцем, святые люди! Те, кто долго учился этому ремеслу (даже за границей в Италии или на Афоне), проходил тяжёлые послушания, строго постился и молился. И за эти труды Господь посылал им благодать, наделяя талантом настоящего мастерства иконописи, открывал Свой образ. А кто сейчас пишет иконы? Без поста, молитв и послушания что могут написать такие "иконописцы"»?
К сожалению, примеров немало. Раньше в Дивногорском мужском монастыре, затерянном далеко в меловых горах, было всё старенькое, немного обшарпанное, зато сохранялись дореволюционные богатейшие фрески, вековые иконы, взятые из меловых пещер, местами поржавевшие, зато удивительно благодатные (в том числе главная святыня — Сицилийская икона Богородицы). В последние годы там всё разительно переменилось: всюду вымощенные дорогой плиткой дорожки, новые чисто выбеленные стены монастырских храмов (уже без намёка на бывшие там снаружи чудесные фрески старинных мастеров), внутри храмов всё новенькое, яркое, плоское — аж в глазах рябит.
Вот и в любимой всеми Киево-Печерской лавре (она ведь не «заграничная», не украинская, а наша — православная, христианская, родом из Великой Киевской Руси) — те же грустные «модернистские» проявления. Приехали туда в паломничество ранней весной, спустились в пещеры, но вместо благодатной прохлады ощутили комнатное тепло: повсюду были расставлены электрообогреватели. Кто же так замёрз, на полчаса спустившись туда, где киево-печерские монахи проводили всю свою аскетическую жизнь, неся тяжелейший молитвенный подвиг? Кому понадобился этот современный комфорт в последнем пристанище великих святых? И почему подумали в первую очередь о людях, которые заглянули сюда на часок (может, первый и последний раз в жизни), а не о вековых святынях?
Наталия Юрьевна МАЗИЛОВА, г. Ставрополь