4 апреля этого года исполнилось бы восемьдесят лет выдающемуся кинорежиссёру Андрею Арсеньевичу Тарковскому
Известный шведский режиссёр Ингмар Бергман сказал о Тарковском: «Он совершенно свободно существовал в мире, ключ к которому я искал долгие годы…»
Андрей Тарковский — первый художник, заявивший своим творчеством, что «искусство не способно воздействовать примером, какие бы сильные характеры мы ни делали с целью подражания…». По тем временам, учитывая идеологию советского времени, нашедшую своё отражение в фильмах о героях социалистического труда, военных лет и т.д., это высказывание было сенсационным и довольно смелым.
Режиссёр осознанно акцентировал внимание зрителя не на перипетиях сюжета, не на поступках человека, а на его духовном мире, где главное — мысли героя, его переживания, сновидения, воспоминания и мечты.
Кадр у Тарковского чрезвычайно насыщен деталями, каждая из которых не случайна и имеет глубокий смысл. А сочетание осторожно-таинственного движения камеры с классической музыкой или поэзией проникает в самую сердцевину человеческой души. И душа, откликаясь волнением, меняется, возможно, даже незаметно для самого зрителя. Андрей Арсеньевич считал целью искусства катарсис (очищение), в результате которого человек становится хоть немного чище.
Тарковский прожил немного, всего 54 года. И снял только семь полнометражных фильмов. Андрей Арсеньевич никогда не стремился в своих картинах решать социальные и политические проблемы. Его фильмы — о стремлении человеческого духа к постижению смысла бытия, о совести, об ответственности художника перед обществом. Но главная тема трёх последних фильмов режиссёра, которые, по общему признанию, являются вершиной его мастерства, — это, несомненно, наступающий ныне апокалипсис, торжество материи над духом.
— Знаешь, зачем они залезли в воду? — говорил один из героев Тарковского о купающихся в целебных источниках. — Они хотят жить вечно…
Действительно, в погоне за земными благами люди как будто ослепли, ибо забыли (или сознательно отбросили от себя эту мысль), что физическая смерть перечеркнёт любые попытки человека обрести счастье в мире материальных ценностей и телесных удовольствий. Они больше не хотят слышать ни о чём, что выходит за рамки «желудочного» восприятия окружающей действительности. И всех, кто напоминает им о более высоком и значимом для человека, объявляют «сумасшедшими», «юродивыми» (например, героя «Сталкера», призывающего своих спутников «верить, как дети»). Над ними смеются, продолжая творить свои богомерзкие дела. Да такие, что «психически больной» Доменико из «Ностальгии» вопиет:
— Именно вы, так называемые здоровые люди, поставили мир на грань катастрофы! Катастрофы экологической, как в «Сталкере», ядерной, как в «Жертвоприношении», и духовной, как в «Ностальгии».
Что же в этой ситуации остаётся делать человеку, не утратившему высшие ценности и полному сострадания к духовно гибнущим людям? Кричать с высокого постамента о надвигающейся беде, разбрасывая вокруг себя прокламации, а затем сжечь себя, чтобы привлечь внимание окружающих (Доменико из «Ностальгии»)? Дать Богу обет отречения от семьи, общества, даже собственного рассудка (Александр из «Жертвоприношения»)? Или, буквально хватаясь за соломинку, пронести зажжённую свечу от одного края серного бассейна до другого (Андрей Горчаков из «Ностальгии»)? Эпизод, когда герой Олега Янковского из последних сил заслоняет ладонью мерцающий огонёк свечи (в это время звучит «Реквием» Верди), потрясает. И вдруг понимаешь: это сам Тарковский. Пытающийся своим творчеством с невероятным напряжением и болью сохранить в человеке крохотный огонёк духовности среди бушующего ветра технократии и материализма, превративших некогда богоподобных людей в двуногих животных.
Я свеча… я сгорел на пиру.
Соберите мой воск поутру.
И подскажет вам эта страница,
как вам плакать и чем вам гордиться;
как веселья последнюю треть
раздарить — и легко умереть,
и под сенью случайного крова
загореться посмертно, как слово…
Эти стихи Арсения Тарковского, отца режиссёра, можно с полным основанием посвятить его сыну Андрею.
Вера и духовность! Только они, по Тарковскому, спасут мир. Необходимо обратить свои взоры от земли к Небу, выдавить из себя по капле обезьяньи привычки, перестать без конца жевать и безсмысленно хохотать. Понять глубину музыки Баха и Бетховена, постичь истину картин Андрея Рублёва и Питера Брейгеля, воспринять близко к сердцу идеи Толстого и Достоевского, красоту поэзии Тютчева и Арсения Тарковского. Вспомнить, наконец, «Отче наш», как это произошло с Александром в «Жертвоприношении» уже на пороге безумия. Но главное — научиться сострадать ближнему. До полного самоотречения! А не стоять лупоглазыми истуканами, когда на ваших глазах сгорает в пламени человек («Ностальгия») и когда единственным существом, отозвавшимся на беду, оказывается… собака.
И тогда немой от рождения мальчик произнесёт первые в своей жизни слова, которые пронзительно совпадут с первой строчкой Евангелия от Иоанна… Тогда неизбежность катастрофы растает, как дым. А мёртвое дерево всё-таки зазеленеет…
Владимир Ильич КУЗИН,
г. Владимир
P.S. Андрей Тарковский похоронен на кладбище русских эмигрантов Сент-Женевьев-де-Буа в предместье Парижа. На надгробном камне высечена надпись: «ЧЕЛОВЕКУ, КОТОРЫЙ УВИДЕЛ АНГЕЛА».