Андрей Воронцов - Патриарх Никон и Вселенское Православное царство

 

27 августа - 330 лет со дня кончины Патриарха Никона

 

Митрополит Макарий (Булгаков) так описывал в «Истории Русской Церкви» события, предшествовавшие избранию Новгородского митрополита Никона Патриархом Московским и всея Руси в 1652 году: «И начал царь со всем своим синклитом, духовенством и народом умолять Никона, да будет патриархом в Москве и России, но Никон не соглашался, называя себя смиренным, неразумным и не могущим пасти словесных овец стада Христова. Прошло много времени в напрасных мольбах.

Наконец царь и все присутствующие в церкви пали на землю и со слезами молили Никона принять патриаршество. И не вытерпел Никон при виде царя в таком положении, заплакал сам вместе со всеми и, вспомнив, что сердце царя, по Писанию, в руце Божии, обратился к нему и ко всем находившимся в церкви с такими словами: «<…> Если вам угодно, чтобы я был у вас патриархом, дайте мне ваше слово и произнесите обет в этой соборной церкви пред Господом и Спасителем нашим и Его Пречистою Матерью, Ангелами и всеми святыми, что… обещаетесь слушаться и меня как вашего главного архипастыря и отца во всём, что буду возвещать вам о догматах Божиих и правилах, в таком случае я по вашему желанию и прошению не стану более отрекаться от великого архиерейства». Тогда царь, и все бояре, и весь освященный собор произнесли пред святым Евангелием и пред святыми чудотворными иконами обет исполнять всё, что предлагал Никон».

Для тех, кто сочтёт описанное неправдоподобным или подумает, что Никон таким образом набивал себе цену, скажем, что молодой царь Алексей Михайлович был очарован Никоном ещё в бытность того Новгородским митрополитом. Он с гордостью показывал его, сына простого русского крестьянина с Нижегородчины Никиту Минова, иностранным гостям, как, например, Иерусалимскому патриарху Паисию, который восхищался Никоном и, в свою очередь, хвалил его как мудрого наставника царю. Алексей Михайлович в переписке с Никоном наделял его самыми восторженными эпитетами: «Избранный и крепкосостоятельный пастырь, наставник душ и телес, возлюбленный любимец и содружебник, солнце, светящее во всей вселенной (! — А.В.), собинный друг душевный и телесный». Именно царь уравнял Никона с собой в титуле, сказав в своей речи в Успенском соборе Кремля 23 октября (ст. ст.) 1653 года: «Мы, великий государь царь и великий князь… советовав с отцом своим и богомольцем, великим государем святейшим Никоном, патриархом Московским и всея Руси… приговорить изволили…»

А через месяц, в ноябре 1653 года, Вселенский патриарх Афанасий, вынужденный покинуть Константинополь, подал, будучи в Москве, царю Алексею Михайловичу «Слово понуждаемое», в котором писал, что русский царь должен занять престол Константина Великого, а Московский патриарх Никон — стать Вселенским патриархом.

Устами самого Вселенского патриарха Алексей Михайлович был «понуждаем» превратиться в царя всего православного мира, а патриарх Московский и всея России Никон — взять под свой омофор все православные церкви. Сам же Никон при своём поставлении в патриархи просил Бога, чтобы Он распростёр державу царя Алексея Михайловича «от моря и до моря, и от рек до конца вселенныя, и расточенная во благочестивое твоё царство возвратит и соберёт воедино и на первообразное и радостное возведёт, во еже быти ти на вселенней царю и самодержцу христианскому и воссияти яко солнцу посреди звёзд». Удивительно, но то же самое почти слово в слово, если не считать слов о Никоне, повторил год спустя Вселенский патриарх Афанасий в упомянутом письме к царю: «Твоя царская премногая милость, как солнце, сияет на всю вселенную; ты, государь, ныне на земле царь учинился всем православным христианам, а великий господин святейший Никон, патриарх Московский и всея Руси, по благодати Божией глава Церкви и исправление сущей православной христианской веры и приводит словесных овец Христовых в едино стадо… Только тебя, великого государя, мы имеем столп и утверждение веры, и помощника в бедах, и прибежище нам, и освобождение. А брату моему, государь, и сослужителю, великому господину святейшему Никону — освящать соборную апостольскую церковь Софии, Премудрости Божией (разумеется, в Константинополе)…»

И святитель Афанасий, и патриарх Никон шли куда дальше иеромонаха Филофея с его идеей Москвы — Третьего Рима, поскольку Филофеем подразумевалась лишь передача духовно-политических прав павшей под ударами турок православной Византии Московскому государству, а патриарх Афанасий прямо указывал, что бывшая Византия должна перейти под политическую и духовную власть Москвы.

Между тем «отвоевать Константинополь», «занять престол Константина Великого» в понимании патриарха Афанасия означало отвоевать у турок и Святую Землю, которая при императоре Константине была неотъемлемой частью Восточной Римской империи. Можно сказать, речь уже шла не о Москве — Третьем Риме, а о Москве — Новом Иерусалиме. И это вовсе не преувеличение, поскольку ещё царь Борис Годунов хотел в центре Кремля построить собор Воскресения Христова с Гробом Господним по иерусалимскому образцу, что придало бы «целостность создаваемой модели Российского государства как последнего и единственного православного царства» (А.Л.Баталов), но это ему не удалось. И вот патриарх Никон при поддержке царя Алексея Михайловича начал в 1656 году строительство под Москвой, неподалеку от Павловской Слободы, Нового Иерусалима (покуда старый ещё находился под властью «агарян»).

В идеях патриархов Афанасия и Никона — ключ к пониманию той эпохи. И одновременно — ключ к пониманию затеянной Никоном при поддержке царя Алексея Михайловича церковной реформы, призванной восстановить единство в обрядах, претерпевших у нас не столь принципиальные, но заметные изменения после того, как Константинопольская патриархия, гордо именовавшаяся Вселенской, стала в 1453 году фактической заложницей турок-осман. До 1589 года Русская Церковь по-прежнему считалась митрополией Вселенского патриархата, однако в новых условиях «Церковь-мать» имела не так уж много возможностей следить, чтобы наши обряды во всём соответствовали греческим, установленным в византийские времена. Теперь же, когда речь зашла о повышении роли Московского патриархата в православном мире, естественным образом возникла необходимость в унификации обрядов.

Историк Русской Церкви А.В.Карташев писал: «…Никона осенила гигантская идея — осуществить через Москву Вселенское Православное Царство. А для этого следовало уравняться с греками в обряде и чине. Следовательно, и поправлять книги и обряды надо не по древним славянским, а по греческим текстам, и именно нынешним». Отметим, что в последних словах Карташева отражена старообрядческая версия событий. Как следует из «Истории Русской Церкви» митрополита Макария (Булгакова), в большинстве случаев «поправляли» книги и обряды вовсе не по современным греческим текстам, а по старинным, ещё византийским (на доставку которых в Москву потратили много средств и времени), а также по хранившимся в России «старым харатейным славянским книгам».

Не вызывает никаких сомнений, что царь не только хотел видеть Никона «отцом своим и богомольцем», но и «великим государем» духовным, оставаясь при этом великим государем земным. А что же Никон? По словам А.В.Карташева: «Он решительно примыкал к большой государственной мысли царя Алексея о превращении русского царства во вселенское, нео-«цареградское», и решительно был занят своей программой-максимум о возвышении Церкви над царством». Вероятно, поначалу царь и с этим был согласен, что называется, абстрактно — ну, во всяком случае, допускал равные права священства и царства.

Но, как известно, лукавый скрывается в деталях. Во второй половине XVII века православная компонента в международной политике России являлась преобладающей. У нас тогда просто не было друзей среди неправославных народов, даже славянских. Идея славянского единства, главная роль в осуществлении которого принадлежит России, уже, конечно, существовала среди славян-католиков (возьмём хорвата Юрия Крижанича), но расцвет получила лишь спустя два века. А пока сильнейшую тягу к России испытывали лишь православные народы (в том числе и неславянские) да представители древних апостольских Церквей (например, армяне-монофизиты). Когда же с присоединением левобережной Украины и части Белоруссии идея православной империи, Третьего Рима, стала вдруг обретать черты реальности, то роль «священства», то есть Московского патриарха (я уже не говорю об идее Москвы — Нового Иерусалима, о которой сказано выше), и впрямь стала «царства преболе есть», как написал Никон Паисию Лигариду.

Вот простой пример. Прежде, когда русские великие князья и цари уезжали на войну, представители православных народов никогда не обращались к московским митрополитам и патриархам с письмами по поводу светских дел, лишь косвенно связанных с религией (исключение — патриарх Филарет, отец царя Михаила Фёдоровича). А вот когда царь Алексей Михайлович уехал в 1654 году на войну с Польшей, во всём православном мире восприняли дело так, что «на хозяйстве» в Москве остался другой «великий государь» — патриарх Никон, и стали посылать челобитные непосредственно ему. Никон, конечно, в подавляющем большинстве случаев пересылал их в Белоруссию царю, но, если дело не терпело отлагательства, он, не будучи по природе бюрократом, принимал решение и сам. На это не преминули обратить внимание Алексея Михайловича ревниво относившиеся к неслыханному возвышению Никона царедворцы.

Как известно, одним из поводов отречения Никона от патриаршества явилось то обстоятельство, что царь не пригласил его на встречу в Москве 6 июля (ст. ст.) 1658 года грузинского царевича Теймураза. Поскольку Теймураз представлял православную страну, отсутствие патриарха, второго «великого государя», на приёме само по себе было плохим сигналом православным народам с точки зрения общей для царя и Никона идеи Вселенского Православного Царства. Потому что залог создания такого Царства — безусловное единство светской и духовной властей. Никон отнёсся к поступку Алексея Михайловича со смирением, которое, возможно, ему трудно далось. Но когда он послал на церемонию своего представителя, князя Мещерского, того дважды ударил палкой по голове и оскорбил царский окольничий Хитрово, а царь не стал расследовать без проволочек этот безобразный поступок. Конечно, Никон, которому Алексей Михайлович и всё его окружение дали на патриаршей интронизации клятву послушания, такого унижения уже не мог оставить без ответа, потому что унижался уже не столько он сам, сколько возглавляемая им Церковь. Никон оставил патриарший престол, не снимая с себя сана патриарха, и уехал в основанный им Ново-Иерусалимский Воскресенский монастырь.

Случайно ли, что разрыв царя и патриарха был связан со встречей грузинского царевича? Думаю, не случайно. Царь, недавно вернувшийся с успешно протекавшей войны за освобождение православных Речи Посполитой, увидел воочию, что будущее Вселенское Православное Царство — уже не миф, и серьёзно озаботился (не без нашёптываний лукавых царедворцев, естественно) своим положением в этом Царстве. Ведь среди причин промосковских настроений в православном мире первой всё же было единство веры, а уж потом — желание перейти под руку русского царя. Визит в июле 1658 года православного иностранного гостя дал повод Алексею Михайловичу показать, «кто в Третьем Риме главный».

Тяжело, противоречиво складывалась Русская православная империя в условиях, когда после отречения Никона была принижена роль Церкви… Но, может быть, идея Вселенского Православного Царства в принципе не была жизнеспособной, если столь сильно зависела от личных взаимоотношений царя и патриарха? Будь на их месте другие люди, возникли бы те же проблемы. Весь вопрос в том, на какой основе возникло бы такое Царство? На основе сакрального отношения к институту царской власти или на основе сакрального отношения к Церкви? В том, что здесь требуется неразрывное единство, никто не сомневался. Но какая власть является залогом этого единства — светская или духовная? Как ни прикидывай, а прав Никон: церковная компонента объединения должна преобладать — ведь так было, начиная с 1648 года, когда Украина восстала против католической Польши. И по сию пору это так. Вот доказательство: последний русский царь имел куда больше титулов, чем Алексей Михайлович, — он был и царём Польским, и великим князем Финляндским и т.д., и т.п., а где это всё сейчас? Сталин всё восстановил, кроме Польши и Финляндии, но мы-то сейчас не имеем даже Украины и Белоруссии.

А вот Церковь наша — по-прежнему Церковь всея Руси и действует как русская почти на всей территории бывшей Российской империи. Православное население имперских (советских) окраин — наши самые надёжные и искренние друзья. Итак, священство в нашей истории действительно «царства преболе есть». Причём это не вовсе умаляет значение царства, ибо оно есть щит и опора православного государства. Но как у воина не щит и доспехи главное, а воинский дух, так и в православном царстве духовная составляющая первичнее державной.

Опыт 14 лет патриаршества Никона (из коих он лишь 6 лет непосредственно управлял Церковью) открыл новую, важнейшую и поучительнейшую страницу в истории нашей Церкви. Митрополит Макарий (Булгаков) писал: «При Никоне или, вернее, самим Никоном сделана была самая смелая из всех когда-либо у нас бывших и решительная попытка отстоять самостоятельность и независимость Русской Церкви от светской власти, хотя и кончившаяся для него неудачно. При Никоне чаще, чем когда-либо, происходили сношения Русской Церкви с Греческою по делам церковным, чаще, чем когда-либо, приезжали к нам высшие греческие иерархи, и при их участии совершались у нас такие соборы, каких ни прежде, ни после у нас не бывало. Да и сам Никон, с его необыкновенным умом и характером и с его необыкновенною судьбою, представляет собой такое лицо, которое резко выдаётся в ряду других наших патриархов и всех когда-либо бывших в нашей Церкви первосвятителей».

Андрей Венедиктович ВОРОНЦОВ