В ноябре первому лицу России подбросили анонимное письмо. Реформы, сообщали ему, привели к чудовищному размаху коррупции, воровства и преступности в стране.
Ваше окружение — люди, которых вы называете ближайшими сподвижниками, преданными делу реформ (члены высшего суда, руководители силовых структур и исполнительной власти, включая даже руководителя вашей, первого лица, администрации), во-первых, погрязли во взяточничестве. Во-вторых, повинны в расхищении казны. В-третьих — замечены в покровительстве криминальным дельцам и развале следственных дел.
Прочитавший письмо, судя по всему, долго и внимательно изучал фигурировавшие в нём фамилии. Успел напротив каждой поставить крест, а кресты обвести кружками. Кто знает, что он при этом думал и что задумывал — осуществить задуманное он не успел.
Это письмо получил за несколько месяцев до кончины царь Пётр I.
Казнокрадство в особо крупных размерах под носом у первого лица, миллионные счета окружения, скрытые в западных банках, недоступное рациональному объяснению стяжательство новой элиты. Мы-то думаем, это всё из нашего сегодня. Оказывается, мы просто плохо знаем историю отечественного реформаторства.
В 1727 году, когда конфисковывали имущество Меншикова, в его доме только драгоценностей оказалось на 120 тысяч рублей (между прочим, годовой доход этого высокопоставленного чиновника равнялся 5 тысячам).
К концу царствования Петра, умершего в январе 1725 года, на счетах в английских банках у Меншикова лежало около 5 миллионов рублей. Бюджет страны, если хотите сравнить, составлял тогда около 10 миллионов.
Не верится? А зря: еще в 1718 году розыскная канцелярия генерал-лейтенанта Долгорукова определила ущерб, нанесённый Меншиковым российской казне, в 1 миллион 163 тысячи 26 рублей. Притом, что за взятки при Петре, например, публично казнили. А обвинённым по самым громким делам отрубали головы, которые после экзекуции в течение месяцев могли болтаться на столбах (судимые по делу царевича Алексея висели несколько лет и сняты были только после смерти Петра I по приказу его внука и сына царевича Алексея — Петра II). Это к вопросу о том, страшно ли было воровать.
Как может один человек перекачать в иностранные банки половину годового бюджета целой страны, вопрос тоже интересный. Очевидно, что для такого размаха необходима отлаженная система воровства. Но за подобными системами в России дело никогда не стоит.
В ближний круг Меншикова входили братья Соловьёвы — Осип и Дмитрий. Карьера братьев началась в 1705 году, когда указом Петра им поручили ведать в одном из уездов на севере России судом и расправою (расправой назывался раньше сбор налогов, что, в общем, верно передает суть этого процесса в России). Осип и Дмитрий получили «добро» Меншикова собирать налоги не только для казны, но и себе на прокорм, и только за один 1706 год они собрали в свой карман 2 тысячи рублей.
За что, видимо, и получили повышение. Осипа Пётр отправил в Амстердам продавать голландцам российские казённые товары. Смышлёный торгпред России очень быстро начал играть на английской бирже, вкладывать деньги в банки, заводить собственные дела и приобретать не только дома, но и корабли. К 1717 году в Голландии у Осипа было имущества на 336 тысяч гульденов, а в Англии он разместил капитал в 16 тысяч фунтов стерлингов. С чего же так стремительно и крупно разбогател брат Осип? Помог брат Дмитрий, получивший место обер-комиссара в Архангельске. В заведование ему передали экспортные операции российской казны, шедшие тогда через этот единственный тогда в России порт. Отсюда пшеницу, рожь, лён, смолу отправляли в Амстердам. В общем, братья оказались в прямом смысле слова на хлебных местах — один заведовал вывозом зерна на экспорт, другой его выгодно продавал. Они развернули невиданную по масштабам того времени контрабандную торговлю запрещёнными к частному вывозу товарами, в первую очередь хлебом: через подставных лиц параллельно казне закупали зерно, которое, минуя «свою» таможню, отгружалось в Амстердам.
Как бы вы назвали предпринимателей, нелегально вывозящих зерно из собственной страны, податное население которой, как доносили Петру, питалось хлебом, состоящим «из одной травы вахты и пихты», «из одной мякины», «из житной и овсяной мякины с соломой», «из лесного моха», где только в Пошехонском уезде вымерла от голода десятая часть жителей?
Один честный человек, вице-губернатор Архангельска Алексей Курбатов, видимо, тоже размышлял над этим вопросом, в результате чего сообщил о делишках братьев и об их высокопоставленном покровителе прямо в царскую администрацию. И что бы вы думали? Из Петербурга тут же прислали чиновника для разбирательства. Дела братьев Соловьёвых он, правда, не распутал, да и не пытался, зато начал процесс против Курбатова. Но Курбатов не унимался, пока не затрещало кресло под Меншиковым — его стали вызывать на допросы по делу, как сказали бы сегодня, преступной группы братьев Соловьёвых…
Впрочем, в итоге царского друга не тронули — началось розыскное дело царевича Алексея, на котором Пётр проверял преданность соратников, и Меншиков первым поставил свою подпись под смертным приговором царевичу.
Как же наказать за казнокрадство, если они повязаны кровью? Братьям Соловьёвым повезло меньше — в результате расследования начёт на них составил просто астрономическую сумму — 709 тысяч 620 рублей. В 1719 году Пётр распорядился конфисковать имущество братьев за похищение казны, подложные торги и утайку пошлин. Но уже в 1721 году Дмитрия и Осипа освободили на поруки — дабы учесть их заслуги в становлении торгов в других государствах. Царь распорядился также вернуть им часть конфискованного имущества.
Кстати, вас не удивляет, что российские криминальные капиталы вот уже два с половиной века замечательно пристроены в западных банках? С одной стороны, своих-то при Петре ещё не было. Но если б и были, разве не верно сказано: «Подальше положишь — поближе возьмешь»? Впрочем, покинуть Россию стремительно, отправившись вслед за своими капиталами, их владельцам было тогда затруднительно — ни тебе автомобиля, ни самолёта, ни поезда. Вот разве что не вернуться из-за границы… Что, собственно, и сделал один из «команды молодых реформаторов» — первый в России дипломат-невозвращенец Авраамий Веселовский.
Обосновался он в Швейцарии и тоже имел астрономическую сумму в банках. Откуда взялись его деньги? Есть версия, что Веселовский получал проценты с заграничных капиталов Меншикова. Вот что удивительно — сына-то своего Алексея Петру удалось вернуть в Петербург и казнить, а беглого дипломата — не вышло, хотя за ним и посылали группу царских боевиков. А вот неподкупного Курбатова, открывшего глаза на преступления братьев Соловьёвых, казнили. Якобы за взятки.
Кстати, два слова о традициях мздоимства, пышно расцветающего на Руси в годы реформ. Французы ещё во времена Петра обсуждали: «Можно ли что-то сделать в России без взяток?» И отвечали: «Нет». Ещё они удивлялись, как в пьяном виде русские могут работать. И сами же объясняли: «Они как раз и могут работать только в пьяном виде». Надо, однако, отметить, что на назначенные дипломатические встречи царь являлся сам даже после самой разгульной ночи. Хотя в пьяном виде вытворял жуткие вещи — посылал, к примеру, за стариком Головиным, чтобы влить ему уксуса, — гвардейцы держали Головина за руки, у того горлом шла кровь, а Пётр при этом хохотал.
Другая традиционная тема — налоги. Например, у того же царя Петра была оппозиция, и лидер её Посошков доказывал, что процветание государства должно основываться не на высоком налогообложении граждан (за время тех реформ налоги выросли в 3 раза), а на развитии ремёсёл, промышленности и торговли. Куда же ещё поднимать налоги, доносили царю, если и так уже скоро останется земля без людей?
Ещё одна российская традиция состоит в неизбывном желании российских реформаторов скопировать чужое. Шведское, американское, пусть хоть и аргентинское.
У нас с радостью вытащат из небытия очередного Доминго Ковалло, но не вспомнят о графе Витте, в 1895—1897 годах привязавшем рубль к золотому стандарту. Не вспомнят о том, что после преобразований начала века страна в 1909 году вывезла на европейские рынки 314 миллионов тонн зерна, а Аргентина и США, вместе взятые, — 206.
В Германии до сих пор уверены, что реформы Горбачёва родились именно на их земле — после того, как наш генсек заглянул в немецкую колбасную лавку. Пётр I, оказавшийся за границей в составе Великого посольства, увидел западноевропейскую модель в действии и тут же захотел многое перенять. Правда, говорил при этом, что мы только на время поворачиваемся лицом к Европе, а пройдёт время — и повернёмся к ней спиной. Впрочем, Ключевский смягчил Петра, тот выражался грубее — «повернемся к этой Европе ж-й». Хотя каким местом потом ни поворачивайся, в этом всё равно утешение слабое, если иностранную модель на страну напяливают силой. Пётр вообще считал, что реформатор в России может действовать только насилием, потому что народ такой — тупой и ленивый, благо своё поймёт, только когда его получит. Тем и мил царь Пётр властям прошлым и нынешним.
Имеющий политическое влияние крупный финансовый капитал образовался в России в результате залоговых аукционов 95-го года по продаже госсобственности. Этот капитал был создан искусственным путем, причем далеко не безупречным. (Иначе говоря, не совсем честным.) А что в итоге? В итоге мы получили влиятельную финансовую силу, ни в грош не ставящую государство. Хотя виновата ещё и наша ментальность, в частности, то, что частная собственность, роль закона, свобода никогда особо не ценились на Руси. Только Герцен в XIX веке сказал об этом точнее и, главное, честнее: «Русский человек, какого бы звания он ни был, всегда старается обойти закон, где это возможно, безнаказанно. Точно так же поступает и правительство». Вот он, наш менталитет.
Есть ли чёткая грань между реформами и революциями в российской истории? До того, как мы получим ответы, вспомним о выдающихся идеологах реформ — Милютине, Сперанском, Витте, Столыпине. О том, как ещё при царях строили финансовые пирамиды и брали кредиты у Запада. О том, что общего у сегодняшних китайских реформ и загубленного Сталиным нэпа. О трагическом запаздывании реформ, о больших надеждах и разочарованиях. И придём к выводу, что реформы в России, конечно же, не продукт революций, как всех нас когда-то учили. Как раз наоборот: российские революции — продукт российских реформ.
Анатолий Петрович УРАЛОВ