Архимандрит Тихон (Шевкунов) - Августин

Архив: 

 

 

                        (окончание)

 

 

Но несмотря ни на что, я до конца не верил, что наш отец Августин — лжец и преступник! Отец Августин, которого мы успели полюбить, с которым вместе молились, пили чай, спорили, обсуждали духовные вопросы? Быть может, — это какое-то страшное наваждение? Всего лишь череда поразительных совпадений, и я, грешник, осуждаю чистого, неповинного человека? Эти сомнения ни на мгновение не оставляли меня. Наконец я пришёл к твёрдому решению, что не могу обвинять его ни в чём до тех пор, пока сам полностью не буду во всем убеждён. Как? Но если уж Господь открыл то, что стало известно за последние два дня, Он откроет и остальное!

Вечером нас ждал поезд в Тбилиси, а в Издательском отделе лежало письмо от владыки Питирима Патриарху Илии, где архиепископ просил оказать помощь в съёмках фильма «Евхаристия».

Я обзвонил своих друзей, которые принимали участие в судьбе отца Августина, и попросил их собраться у Володи Вигилянского сегодня вечером, чтобы в последний раз всё обсудить перед поездкой.

Я уже знал, что буду делать. Когда мы все, вместе с Августином, соберёмся за столом, я сообщу, что только что прибыл из Омска. А сам буду внимательно следить за реакцией отца Августина. Потом я предложу послушать историю о том, как в Омске десять месяцев назад появился молодой человек, как он пришёл в церковь и назвался сиротой. Расскажу, как над ним сжалились, помогли с жильём и работой, как он вошёл в доверие к настоятелю и старосте и как потом безжалостно обокрал храм: взял с престола крест, кадило, собранные прихожанами деньги. Все начнут охать и ахать, выражать негодование по поводу такого кощунственного поступка. А я продолжу:
— Вот ещё одна история, — скажу я. — Один человек приезжает в Троице-Сергиеву Лавру и выдаёт себя за иеродиакона, не будучи рукоположенным. Более того, он дерзает служить Литургию!
Здесь, конечно, все будут просто потрясены! А я снова продолжу, по-прежнему наблюдая за Августином:
— А вот ещё история. Один человек приехал в горы, туда же, где и ты подвизался, отец Августин. И, узнав немало подробностей о жизни иноков, стал выдавать себя за горного монаха, чтобы замести следы своей прошлой жизни и попытаться получить документы на чужое имя. И, представьте, героем всех этих историй является один и тот же человек!
Кто-то обязательно воскликнет:
— Так кто же это?
А я обращусь к Августину:
— Отец Августин, как ты думаешь, кто же это?
Здесь уж не выдать себя будет невозможно!
— Кто?.. — еле шевеля губами, переспросит Августин.
И тут я отвечу, как следователь Порфирий Петрович в «Преступлении и наказании» у моего любимого писателя Достоевского:
— Как кто? Да это ты, отец Августин! Больше и некому…
Здесь уж, по его реакции, всё сразу должно стать понятным. Нормальному человеку скрыть свои чувства будет просто невозможно!

До приезда приглашённых мною друзей оставалось полтора часа. Войдя в квартиру Володи Вигилянского, я сразу предложил отцу Августину съездить со мной в Издательский отдел за письмом к Патриарху Илии. Тот с радостью согласился прокатиться на машине и заодно посмотреть издательство.
Тут мне пришла в голову мысль, что после разоблачения он может сбежать и снова будет совершать преступления в Церкви. Поэтому я сказал:
— Отец Августин, давай сфотографируемся! И Олесе с Володей оставим фотографию на память.
Он, подумав, нехотя согласился. А я зачем-то брякнул:
— Да и если милиция нас задержит, не надо будет плёнку тратить — сразу снимемся в профиль и в анфас.

Сказал — и тут же пожалел об этом. Августин так недобро посмотрел на меня, что мне стало не по себе. Как мог, я перевёл слова своего глупого тщеславия в шутку. К счастью, это удалось. Августин решился сфотографироваться, хотя время от времени недоверчиво поглядывал на меня. Он явно начинал тревожиться.

Улучив минуту, пока он собирался, я отвёл Володю на кухню и, закрыв за собой дверь, шёпотом сказал:
— Августин — скорее всего не тот человек, за которого себя выдаёт! Вполне возможно, он какой-то страшный преступник! Я не шучу. Мы с ним сейчас уедем, а ты срочно обыщи его вещи, вдруг там оружие или что-то такое ещё.
Володя вытаращил на меня глаза и с минуту не мог произнести ни слова. Потом он открыл рот:
— Ты соображаешь, что говоришь? Ты сумасшедший? Как ты вообще представляешь, чтобы я — обыскивал чужие вещи?
— Слушай! — сказал я. — Брось свои интеллигентские заморочки! Всё слишком серьёзно! Речь может идти о жизни твоих детей!

Наконец Володя начал что-то понимать. Не говоря больше ни слова, я прихватил отца Августина и уехал с ним на такси в Издательский отдел.
По дороге мы о чём-то болтали, потом поели мороженого, а когда вернулись, хозяин квартиры предстал перед нами белый как мел. Я быстрее поволок его на кухню, а Августину крикнул, чтобы он встречал гостей.
На кухне Володя еле прошептал:
— Там документы на имя какого-то Сергея (Володя назвал фамилию), крест напрестольный, деньги — две с половиной тысячи рублей, орден князя Владимира… Что вообще происходит?!
— Оружие есть? — спросил я.
— Оружия нет.
В прихожей раздался звонок. Это приехал игумен Димитрий из Троице-Сергиевой Лавры. Мы слышали, как его встретил Августин. Они прошли в гостиную.

Но даже несмотря на новые находки, мне всё равно до конца не верилось в реальность происходящего. Это было поразительно! Я поделился своими ощущениями с Володей. Он, который своими глазами только что видел и документы, и крупную сумму денег, тоже не в состоянии был поверить, что Августин — не тот человек, за которого себя выдаёт.

Приехали Зураб и Лена Чавчавадзе.
Когда мы с Володей вошли в гостиную, все были в сборе. Детей мы отправили гулять.
— Ну и что ты нас собрал? — недовольно спросил игумен Димитрий: ему пришлось ехать из Сергиева Посада.

Я взглянул на отца Августина. И сразу понял: он обо всём догадался, и всё — на самом деле — правда! И ещё я понял, что если сейчас начну свою историю как следователь Порфирий Петрович, то ситуация будет разворачиваться именно так, как я и предполагал, вплоть до: «Да это ты, отец Августин! Больше и некому…» — с последующей соответствующей реакцией и Августина, и остальных присутствующих. И вдруг мне стало его по-настоящему жалко. Хотя, признаться, было и ещё одно чувство — торжество. Торжество охотника, который видит, что ещё мгновение — и добыча у него в руках! Но такое чувство было явно не христианским.
И поэтому я, отбросив всё задуманное и так тщательно отрепетированное, обратился к нему с одним лишь словом:

— Серёжа!
Все увидели, как он смертельно побледнел.
Что тут началось!.. Все были на ногах, и все кричали:
— Какой Серёжа?! Что тут происходит?! Вы, оба, немедленно всё объясните!!!
Сидели только мы с ним и молча смотрели друг на друга. Когда, наконец, все немного успокоились и уселись, я обратился к нему:
— Сегодня утром я вернулся из Омска. Там я получил последние, недостающие факты из твоей истории. Самое правильное, что я должен сейчас сделать, это набрать номер 02, — и через пять минут здесь будет милиция. Но всё же мы даём тебе последний шанс. Ты видел, как мы искренно хотели тебе помочь. Если ты сейчас расскажешь всю правду — с самого начала и до конца — мы, может быть, решим снова тебе помочь. Но если ты солжёшь хоть одним словом, я тут же снимаю трубку и звоню в милицию. А тебе не надо объяснять, что тебя там ждёт за все твои «подвиги». Сейчас всё зависит только от тебя.

Сергей молчал долго. Мои друзья тоже молчали и изумлённо смотрели на него, своего любимого «горного монаха», «ангела-маугли»… А я с замиранием сердца в этой полной тишине ждал его решения.
Потом он сказал:
— Хорошо, я всё расскажу. Но с одним условием: если вы гарантируете, что не сдадите меня в милицию.
— Гарантия у тебя, Сергей, теперь только одна — твоя абсолютная честность. Как только я увижу, что ты врёшь, сюда приедет милиция.

Он опять надолго задумался. Видно было, что он лихорадочно высчитывает, можно ли ему как-то выкрутиться или хоть что-то выиграть. Наблюдать за этим было настолько неприятно, что улетучились последние остатки жалости к нему.
— С чего начать? — наконец спросил он, вопросительно взглянув на меня.
В этом вопросе был явный подвох. Он хотел прощупать, что я действительно о нём знаю.
— С чего хочешь. Можешь — с того же Омска, можешь — с Сухуми. А можешь — и с твоих похождений в Лавре. Но лучше давай с самого-самого начала!
По тому, как он с досадой опустил голову, я с облегчением понял, что попал в цель. Хотя и последними патронами — больше ведь у меня в запасе ничего не было.
И Сергей стал рассказывать.

Он был преступником, мошенником, вором. Воровал с детства, а в 18 лет укрылся от неминуемой тюрьмы, попав под призыв в армию. Но там его сразу приметил бойкий начальник полкового склада, и они вместе стали с усердием распродавать армейское имущество. Среди их клиентов был, между прочим, и батюшка, занимавшийся ремонтом полуразвалившегося храма по соседству. В те годы купить на нужды церкви стройматериалы без особой санкции местного уполномоченного Совета по делам религий было невозможно, и батюшка, по обыденным советским привычкам того времени, закупал у Сергея и кирпич, и цемент, и доски. Сергей иногда приходил к священнику домой и был по-настоящему тронут его искренней добротой, участием, отцовской заботой о «солдатике». А ещё его удивляло, что батюшка трудится не для себя — жил он бедно, а для храма, для веры.

Но вдруг в полк нагрянула ревизия. Очень быстро Сергей сообразил, что друг-начальник, чтобы уцелеть, сдаст его с потрохами. И, недолго думая, прихватив выручку, сел на первый попавшийся поезд и поехал куда подальше. Поезд привёз его в Омск. Идти ему было некуда, и вдруг он вспомнил о добром батюшке. Сергей разыскал храм и, назвавшись сиротой, обрёл в нем сытое и надёжное пристанище на долгие месяцы. Бабушки нарадоваться на него не могли. А сам он понемногу входил в церковный быт, узнавал новые для него слова и выражения, удивлялся неведомым ему добрым и доверчивым отношениям между людьми.

Но всё же по весне истомившийся среди омского пожилого церковного люда Сергей стал мечтать о «воле» в его понимании. А тут ещё старуха-староста, которая называла его внучком, в знак полного доверия поручила ему уплатить ежегодный взнос в Фонд мiра… Он украл те деньги, хотя уже знал, что это с огромным трудом, по копеечке, собранная дань для разбойничьего Советского фонда, захватил из храма всё, что ему понравилось. И пустился на «волю».
Погуляв от души несколько дней, он чуть не угодил в милицию, и со страху снова бросился к верующим, к этим чудакам, доверчивым и странным людям, которых ничего не стоило обвести вокруг пальца.

Он приехал в древнюю Троице-Сергиеву Лавру, назвался иеродиаконом Владимиром и сам удивился, как быстро оказался в полном монашеском облачении, да ещё окружённый приятной, хотя и несколько утомительной, дружеской заботой. Его надежды как-нибудь получить или достать здесь новый паспорт не оправдались. Более того, жить в просматриваемой насквозь милицией и КГБ Лавре было опасно.

— А как же ты дерзнул служить Литургию? — спросил я.
Мне это действительно хотелось понять. И к тому же, полезно было показать ему, что я знаю даже такие детали.
— Ну, а что мне было делать? — уныло проговорил Сергей. — Монахи всё настаивали: «Как же так, ты иеродиакон, и не служишь?». Ну и я…
— Ужас! — воскликнула Олеся.

Сергей вздохнул и продолжил свой рассказ.
Узнав, что в нашей стране есть место, где живут без всяких документов, где тепло и вольно, он поехал в Сухуми. За полтора месяца пребывания на Кавказе он обошёл немало горных келий и скитов. Его, назвавшегося иеродиаконом Владимиром, привезшим весточки и поклоны от лаврских монахов, провели туда, куда не допускали многих, рассказали о том, о чём мало кому рассказывали. Но оставаться в горах Сергей, конечно, даже и не думал. Зато здесь он узнал о том, что печорский наместник помог одному из монахов, спустившемуся по болезни с гор, оформить документы. Узнал он и о трагедии монаха Августина…

Всё остальное нам было известно.

Когда Сергей закончил свою историю, я отправил его в «келью». А мы остались. И вновь перед нами встал вопрос: что нам с ним делать? Только теперь уже исходя из совершенно новых обстоятельств.

Когда в начале нашей сегодняшней беседы я сказал Сергею, что в любой момент могу вызвать милицию, я говорил неправду. Сдавать его в милицию было ни в коем случае нельзя! И не только потому, что Сергей в дальнейшем мог рассказать следователю, что мы более чем серьёзно решали вопрос о покупке для него фальшивого паспорта. Это мелочь. Главная опасность заключалась в том, что этот человек, побывав в горах, узнал все основные пути перехода от легального положения в Церкви к нелегальному. Он был знаком с матушкой Ольгой и дьяконом Григорием из Сухуми и знал об их связях почти со всеми тайными кельями. Побывал в горных приютах, разузнал пути к старцам, прожившим в горах многие десятки лет. Правоохранительные органы не мало бы посулили ему за такую информацию. Но и отпустить его сейчас просто так, с глаз долой — из сердца вон, было тоже невозможно: он бы наверняка снова отправился промышлять по храмам-монастырям.

На следующий день мы отправились в Лавру просить совета у самых авторитетных духовников. Отцы приходили в ужас от нашего рассказа, поражались путям Промысла Божия, но конкретного решения проблемы так и не предлагали.

Положение становилось всё более сложным. А тут ещё наш герой, почувствовав, что мы в нерешительности, понемногу освоился, стал вести себя увереннее, снова посылал детей за мороженым, тем более что для них и при них он по-прежнему был отцом Августином.

Но через некоторое время для нас стало очевидным, что из всей этой истории всё же есть выход. Причём, лишь один-единственный. Заключался он в том, что Сергей должен был сам измениться. Принести перед Богом покаяние и прийти в милицию с повинной. И шансы, что всё может произойти именно так, были, как это ни странно, немалые.

Сергея глубоко поразил Промысл Божий в истории с его разоблачением. Он понял, что на пути жизни перед ним предстала всемогущая, непостижимая сила Божия. И в ней ему явился любящий и спасающий Христос. Мы видели, что, несмотря на все свои проблемы, Сергей переживал настоящее духовное потрясение. Да и почти год общения в православной среде, подчас очень наивной и доверчивой, но всё же ни с чем не сравнимой, тоже оказал на него неизгладимое влияние.

Он всерьёз задумался. И вот, после долгих бесед, после исповеди в Лавре у отца Наума, чему мы были несказанно рады, он принял решение идти за наказанием за свои грехи.

Но и решив, он, помнится, всё тянул. Мы с Зурабом уехали снимать наш фильм в Грузию, потом вернулись, а он всё так и жил у Вигилянских. И когда всё же решился, долго и трогательно прощался с детьми, и уехал, прихватив, не спрашивая, разумеется, пару духовных книг и старинный молитвослов. По новопечатным книгам, как он говорил, ему тяжело молиться. Ещё через неделю позвонил и сказал, что идёт сдаваться.

Спустя месяц в Москву приехал следователь военной прокуратуры. Поскольку всё украденное Августином хранилось у меня, следователь и жил в моей квартире, чтобы не тратиться на гостиницу. Это был старший лейтенант примерно моего возраста. По его просьбе я провёл его по всем главным московским магазинам, где он купил на свою лейтенантскую зарплату подарки для жены, а также набил две авоськи копчёной колбасой, растворимым кофе и блоками сигарет «Марльборо». Конечно же, он рассказал про Августина, то есть про Сергея. Оказалось, что тот ведёт себя в следственном изоляторе «чудно»: не матерится, не играет в карты. Молится. Поэтому уголовники дали ему кличку «Святой». Она так и сохранилась за ним все годы заключения. Со следствием Сергей сотрудничал охотно и вины своей не скрывал.

Вскоре состоялся суд, и его по совокупности содеянного осудили на восемь лет общего режима. Все годы заключения Олеся и Володя помогали Сергею. Посылали деньги, книги, продукты. Даже, по его просьбе, выпуски «Журнала Московской Патриархии».

А через восемь лет Сергей снова появился в Москве. Мы с радостью приняли его и долго вспоминали о прошедшем.

Перед нами был другой человек, — как гадаринский бесноватый, из которого Господь изгнал легион бесов! Бесы вошли в свиней, свиньи ринулись со скалы в море, и всё прежнее — обманы, преступления, коварство — всё было потоплено в глубокой пучине, всё было забыто…

Он снова жил у Вигилянских. Дети — Николай, Александра и Настя — подросли и уже знали истинную историю о своем любимом чудесном друге, горном монахе отце Августине. Хотя горькая правда и вызвала у детей настоящее потрясение — они долго плакали, но случившееся в конце концов только укрепило их веру. Они сказали, что любят Серёжу так же, как любили когда-то отца Августина.

Через год Сергей неожиданно сообщил, что принял монашеский постриг с именем Владимир в архиерейском доме одной из провинциальных епархий. Вскоре его рукоположили во иеродиакона, затем во иеромонаха и поручили восстанавливать приход.

Признаться, мы воспринимали происходящее с ним не без тревоги. С одной стороны, мы, конечно, были рады за него, а с другой — иногда к этой радости примешивался настоящий страх. Я к тому времени был уже иеромонахом Донского монастыря. Как-то отец Владимир, приехав в Москву, заехал ко мне в гости. В столицу он прибыл на дорогой по тем временам иностранной машине, как сам пояснил, «по делу к спонсору».

Я решился серьёзно поговорить с ним. Разговор был непростой и долгий, но мне показалось, что он меня услышал. Я напомнил ему о том, как Сам Господь Иисус Христос Своим особым Промыслом открыл ему новое познание мiра. Как заботливо вёл ко спасению, учил живой, не книжной вере. Говорил, что сейчас, когда он стал настоящим монахом и священником, есть огромная опасность ложной успокоенности, пагубного самодовольства, когда внешнее благополучие может стать причиной большой беды и даже гибели. «Ибо, когда будут говорить: “мир и безопасность”, тогда внезапно постигнет их пагуба» (1 Фес. 5: 3). Ведь с принятием монашества и священного сана в нашей жизни изменяется очень многое, но не всё. Гнездившееся внутри нас древнее зло всегда будет преследовать нас и никогда не оставит попыток снова вкрасться и овладеть своей главной целью — нашей душой. И лишь мужественная борьба с этим злом за удивительную и для многих непонятную цель — чистоту нашего сердца — оправдывает нас перед Богом. Но если этой борьбы Христос не видит, то Он отходит от такого священника, монаха, мiрянина и оставляет его наедине с тем, что тот сам упорно избирает для себя — с никогда не насыщаемой гордыней и стремлением к удовольствиям мiра сего. Проходит время, и рано или поздно эти страсти оборачиваются к оставившему Бога человеку своей истинной ужасающей стороной.

Тогда вздымается Геннисаретское озеро, и из пучины его на берег начинают вылезать давно утонувшие, полные ярости свиньи и кидаются на несчастного, который сам сделал выбор между ними и Богом. «Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит; тогда говорит: возвращусь в дом мой, откуда я вышел. И, придя, находит его незанятым, выметенным и убранным; тогда идет и берет с собою семь других духов, злейших себя, и, войдя, живут там; и бывает для человека того последнее хуже первого» (Мф. 12: 43—45).

Так, к несчастью, произошло и с Августином-Сергеем-Владимиром. В 2001 году мы прочитали в газетах, что иеромонах Владимир, который служил в одном из провинциальных городов и был тесно связан с местной преступной разгульной, совершенно невозможной для монаха компанией, был найден зверски убитым в своём доме.

Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего, убиенного иеромонаха Владимира!

Архимандрит Тихон (ШЕВКУНОВ)