В издательстве Сретенского монастыря готовится книга архимандрита Тихона (Шевкунова). В неё вошли реальные истории, произошедшие в разные годы, которые были использованы в проповедях автора. История, которую мы сегодня публикуем, впервые была рассказана в проповеди о Промысле Божием, произнесённой в 1992 году в Донском монастыре
Итак, отец Августин, помолившись, согласился поехать в Грузию. Была только одна загвоздка: мне для того, чтобы поехать на неделю в Грузию, нужен был веский повод. Рассказывать владыке Питириму историю о подпольном монахе Августине я не стал, чтобы не ставить его, ответственного церковного иерарха, постоянно находящегося под наблюдением спецслужб, в затруднительное положение.
И тут мне пришла на ум мысль — сделать в рамках программы подготовки к тысячелетию Крещения Руси фильм о единстве Церквей Грузии и России. Надо сказать, что чиновники из Совета по делам религий — грозного и бдительного надсмотрщика над церковной жизнью — несколько раз настойчиво просили меня снять экуменический фильм. Воспитанный в Печорах на монашеском решительном антиэкуменизме, я категорически отказывался от всех их предложений. Но тут у меня созрел план представить фильм о церковном единстве Грузии и России как экуменический и получить поддержку Совета и в поездке, и в съемках.
Сценарий я написал за ночь. Образы в фильме были такие: символы России — пшеница и хлеб, символы Грузии — виноград и вино. Русский крестьянин вспахивает землю, сеет зерно, жнёт, собирает снопы, молотит, мелет муку… В Грузии — крестьянин виноградную косточку в тёплую землю зарывает, вырастает лоза, потом собирают гроздья, мнут виноград ногами в огромных чанах… Все это очень красиво и, чувствуется, ведет к какой-то очень важной цели. И, наконец, она проясняется — высшая цель этого древнего и великого труда — Литургия, Хлеб и Вино, Святое Возношение Евхаристии! Вот истинное наше единство.
Владыке Питириму сценарий очень понравился, и он, при его умении, быстро убедил чиновника Совета по делам религии, что наконец-то будет сниматься долгожданный экуменический фильм. Хотя был бы чиновник образованнее, он бы понял, что никакого отношения к экуменизму этот сценарий не имеет, ведь Русская и Грузинская Церкви — обе Православные, а экуменизм подразумевает общение с инославными.
Но главное — вопрос с поездкой в Грузию мгновенно уладился. Хотя тут же возник другой: прежде чем ехать в Грузию, надо было срочно снять уборку хлеба в России. Иначе пришлось бы ждать целый год до будущего урожая. Здесь-то и была проблема. На дворе — начало сентября, и в центральной полосе, не говоря уже о юге страны, весь хлеб давно собрали. Я позвонил в Министерство сельского хозяйства, чтобы узнать, где сейчас ещё убирают пшеницу. Но там, на беду, меня, по-видимому, приняли за проверяющего и отрапортовали: зерновые на всей территории Советского Союза успешно собраны и засыпаны в закрома. Как я ни упрашивал сказать, есть ли хоть один захудалый, нерадивый колхоз, где в сентябре можно провести съёмку уборки пшеницы, сотрудники министерства стояли насмерть и клялись, что такого безобразия они никогда бы не допустили. Наконец мне повезло: в редакции газеты «Сельская жизнь» надо мной сжалились и сообщили, что, по их данным, единственное место в СССР, где ещё убирают хлеб, это Сибирь, а точнее, один из районов Омской области. И если вылететь туда буквально сегодня, то можно успеть.
В тот же вечер мы с оператором примчались в Домодедово и там сумели на ближайший самолёт в Омск. А Зураб Чавчавадзе тем временем должен был купить билеты на железнодорожный экспресс до Тбилиси, который отправлялся через два дня. Тогда при покупке железнодорожных билетов, в отличие от авиационных, не требовали паспортов, и мы могли при посадке не бояться за Августина.
В Омске, предупреждённые Советом по делам религий, нас уже ждали с известием, что в 300 километрах от города есть хозяйство, где день или два ещё будут убирать пшеницу. В этот дальний колхоз на «Волге» нас повёз водитель Омского архиепископа Максима диакон Иоанн. Самого архиерея в городе не было. Недавно решением Синода его перевели в одну из белорусских епархий. А в Омск был назначен архиепископ Феодосий из Берлина. Как говорили тогда, «в Сибирь на покраснение». Но он, видимо, «на покраснение» не очень торопился и в город пока не прибыл. Так что всю церковную власть для нас в Омской епархии представлял диакон Иоанн, он же наш водитель.
Мы с Шайтановым отлично всё сняли — и необозримое пшеничное поле на закате, и налитые колосья, и дружную уборку комбайнами урожая, и золотистые зёрна, и радостные, красивые лица крестьян…
Вечером мы, довольные и усталые, мчались на архиерейской машине в Омск, чтобы ночью вылететь в Москву. Завтра предстояла поездка в Тбилиси. Шайтанов дремал на заднем сидении, а мы с диаконом болтали обо всём на свете. Когда все темы были исчерпаны, диакон попросил:
— Пожалуйста, поговори со мной ещё о чём-нибудь, а то я усну за рулём.
Я понял, что ему просто хочется послушать какие-то столичные истории, и не стал отказывать в этом удовольствии. Я рассказывал подряд всё, что вспоминалось из московской церковной жизни, пока, наконец, не поведал о том, что недавно вокруг владыки Питирима крутился жулик, который выдавал себя за сына последнего императора. Диакон вдруг оживился:
— И у нас такое тоже бывает — жулики! С год назад в одном храме объявился парнишка-сирота. Бабки его приютили. Он стал помогать — дрова колол, подсвечники чистил, потом научился читать на клиросе. В такое доверие вошёл к настоятелю и старосте, что они ему даже передали деньги — заплатить взнос на Фонд мира. Это было как раз в их престольный праздник. Мы с владыкой в тот день отслужили там всенощную, а наутро приезжаем к Литургии, — а церковь ограблена! Этот парнишка и деньги церковные украл, и крест взял с престола, и ещё много чего…
— Неужели даже крест с престола взял? — поразился я.
— А главное, — тут диакон совсем разволновался, — подрясник мой украл! Я его в храме после всенощной оставил. А какой подрясник был!.. Пуговицы к нему мне владыка из-за границы привёз. Какие были пуговицы!.. Никогда больше таких у меня не будет! Если с одной стороны на них посмотреть, они зелёным переливаются, если с другой — красным, если…
«Да, любят некоторые представители нашего духовенства такие щегольские штучки! — размышлял я, уже не слушая диакона. — То пояс расшитый в полживота, то вот теперь пуговички… Пуговички…»
Мне вдруг припомнилось, что совсем недавно я где-то видел подрясник как раз с такими забавными пуговичками… Но где, на ком? И вдруг я совершенно отчётливо вспомнил: такие пуговицы были на подряснике… отца Августина. Я тогда ещё очень удивился: горный монах, и в таком «модном» подряснике. Но на мой недоумённый вопрос отец Августин ответил тогда очень просто:
— Какой подрясник благодетели пожертвовали, такой и ношу. В горах магазинов нет.
Я тогда ещё каялся про себя: «Вот — опять осудил!.. Пуговицы он, видишь ли, не те носит!»
Но всё же, не для чего-нибудь, а так, чтобы развеять мимолётно нашедшую глупую мысль, я спросил у диакона, как выглядел этот парнишка-сирота, унесший из храма и крест с престола, и подрясник. По мере того, как отец Иоанн его описывал, я медленно сползал с сидения: он описывал Августина!..
Я не мог поверить своим ушам. Перебив диакона, почти закричал:
— А мороженое он любит?!
Водитель с удивлением взглянул на меня и ответил:
— Любит? Да дай ты ему 100 порций, он все их слопает! Бабки над ним смеялись, говорили, что он за мороженое мать родную продаст.
Поверить в это было совершенно невозможно!
— Подожди, — сказал я, — а что он ещё украл в храме?
— Что ещё украл? — переспросил диакон. — Сейчас припомню, нас по этому делу месяца два в милицию таскали. Взял он кадило — золотое, архиерейское…
— С бубенчиками? — прошептал я.
— С бубенчиками. Орден князя Владимира второй степени — настоятель получил в прошлом году. Так… ещё что?.. Деньги, три тысячи — собирали на Фонд мира. И крест с украшениями.
— А как выглядел крест? Были у него какие-то повреждения?
— Насчёт креста — не знаю. А тебе-то это всё зачем?
— А затем, что, кажется, этот сирота вместе с твоим подрясником сейчас сидит у меня в Москве!
Теперь пришёл черёд удивляться диакону. Я, как мог, рассказал ему всю историю, и мы помчались к тому священнику, храм которого был обворован. На священническом кресте, который, по словам Августина, был благословлён ему старцем, была одна особенность: подвеска из зелёного камня наполовину отколота.
Священник сначала даже не хотел говорить с нами на эту тему, так он был запуган во время следствия, когда его подозревали в воровстве креста из собственного храма. Но в конце концов он описал украденный крест…
Ночью я летел домой. Но спать, конечно, не мог. Единственное место во всём Советском Союзе, где до вчерашнего дня убирали пшеницу, — Омская область. Единственный человек, который с охотой рассказывал об этом воре, был мой водитель-диакон. Да и то потому, что никак не мог забыть свои драгоценные пуговички. И потому ещё я имел возможность всё это от него услышать, что старый омский архиерей уехал в другую епархию, а новый ещё не прибыл, — иначе возил бы отец диакон не московского послушника, а своего владыку. Да и как мне вообще пришёл в голову этот сценарий с вином и хлебом? Неужели только для того, чтобы прилететь сюда и всё узнать?..
Но что я вообще знаю об Августине? Может, он злодей, на котором могут быть убийства, кровь, насилия? Или это всё — бесовская прелесть?! И наш Августин — настоящий Августин, монах и подвижник, человек, который знает моих знакомых и любимых горных монахов: отца Паисия, отца Рафаила…
Но всё же, чем дольше я размышлял обо всём этом в ту безсонную ночь, глядя в чёрное звёздное небо за иллюминатором, тем яснее для меня становилось: в далёкий сибирский город из Москвы меня привела всесильная рука Промысла Божия! И ничего, ничего не было случайным!
Теперь для меня становились ясными странности Августина: его плохое чтение на церковно-славянском, его священнический крест, архиерейское кадило, любовь к мороженому, восторг по поводу встречи со знаменитым спортивным комментатором Николаем Озеровым и многое другое. А мы изо всех сил во всём этом, странном и непонятном, его оправдывали! Да ещё и боялись, как бы не осудить! А может быть, именно за боязнь осуждения Господь так чудесно открывает нам правду? И может, ещё потому, что было бы ужасно, если бы мы с Зурабом Чавчавадзе всё же отвезли его к Патриарху Илие, и тот поручился бы за него и помог оформить ему документы. Как бы мы подвели Патриарха, страшно было даже представить!..
И вновь я, опять и опять, возвращался к навязчивой мысли: что же это за человек? Почему он скрывается? Почему всё время он около Церкви? Какие на самом деле за ним тянутся преступления? И хотя разум подсказывал: всё, о чём я узнал в Омске, где был впервые в жизни и провёл всего лишь сутки, — правда, но сердце отказывалось в это верить. Слишком чудовищными и невозможными были бы и наше разочарование, и его, Августина, коварство. Необходимо было ещё раз спокойно и до конца во всём убедиться. Я припомнил, что Августин рассказывал, как жил перед приездом в Печоры в Троице-Сергиевой Лавре. Прилетев в Москву, из аэропорта на такси помчался в Сергиев Посад.
Я очень хорошо знал тогдашнего благочинного Лавры архимандрита Онуфрия, замечательного монаха и духовника, который несёт сегодня послушание митрополита Черновицкого и Буковинского. Когда я рассказал ему всю эту историю, архимандрит Онуфрий сразу припомнил, что какой-то довольно странный молодой иеродиакон из Омской епархии, по описаниям похожий на Августина, действительно жил в Лавре месяца три назад. Отец Онуфрий пригласил своего помощника иеромонаха Даниила (он сейчас епископ на Сахалине), и мы подробно расспросили его. Он-то как раз и опекал тогда омского гостя.
Отец Даниил рассказал, что в начале лета в Лавру приехал никому не известный совсем молоденький диакон из Омской епархии. Он назвался отцом Владимиром. По дороге его обокрали, поэтому у него не было ни документов, ни денег, а из облачения — лишь подрясник. Сердобольные лаврские монахи сжалились над собратом, подобрали ему подходящие клобук, рясу и мантию. И через полчаса гость предстал перед наместником Лавры уже в полном монашеском облачении. Ему благословили пожить в Лавре, пока он будет восстанавливать документы.
Отец Даниил говорил, что это был обычный молодой монах, но с некоторыми странностями, впрочем, как многие молодые провинциалы, которых архиереи рукополагают в столь юном возрасте. У него, к примеру, был орден князя Владимира — очень высокая награда, которой нечасто удостаиваются и маститые протоиереи. Он сказал, что его наградили орденом за восстановление храма в Омской епархии. «Совсем молодой, а уже успел такое большое дело сделать!» — восхищались им. Но больше всего удивляло отца Даниила то, что иеродиакон совсем не участвовал в богослужениях. Просто молился где-то в уголочке. А когда предлагали послужить, отказывался, ссылаясь на недомогание, а чаще на своё недостоинство предстоять перед престолом. В конце концов лаврские монахи, заботясь о духовной жизни юного собрата, решительно настояли, чтобы он служил воскресную Литургию.
— И он служил?! — в один голос спросили мы с отцом благочинным.
— Служил, — отвечал отец Даниил, — правда, не у нас в Лавре, а в соседнем приходском храме. Но что это была за служба?.. Вот уж действительно архиереи в епархиях рукополагают совсем необученных кандидатов. Ну ничегошеньки не знал! Ни как облачение надеть, ни как на ектенью выйти. Всё пришлось делать вместе с ним. У нас в семинарии с такой подготовкой не то что до рукоположения, до экзаменов бы не допустили!
Тут уж мне стало совсем не по себе. Служить, причащаться священническим чином, не будучи рукоположенным… Это просто не вмещалось в сознании.
— А куда он потом делся? — спросил отец Онуфрий.
— С документами у него как-то не получалось. Жаловался, что затягивают омские бюрократы. Спрашивал, нельзя ли как-то сделать документы здесь, но ничего, в конце концов, не вышло. Прожил он в городе около месяца, снимал угол у каких-то бабушек. Я даже подружился с ним, помогал чем мог. А потом он уехал в Абхазию, в горы. Очень он интересовался жизнью пустынников, всё время о них расспрашивал. Кстати, около месяца назад я получил от него открытку. Он сообщает, что благополучно добрался до Сухуми, но в конце довольно странная приписка: «А теперь у меня новая кличка — Августин».
Итак, ситуация, с помощью Божией, становилась отчасти понятной. Некий человек, предысторию которого мы не знаем, появляется в Омске. Там выдаёт себя за сироту и восемь месяцев живёт при храме. Затем совершает ограбление, после чего приезжает в Троице-Сергиеву Лавру, где представляется диаконом Владимиром. Пытается как-то добыть себе документы, а когда это не получается, отправляется в Сухуми. Жизнь горных монахов вне советского официоза и, что особо важно, без всяких документов, заинтересовала его. Но, пожив среди отшельников, он быстро понимает, что долго в таких аскетических условиях (да ещё и при полном отсутствии мороженого!) он не выдержит. И тогда, услышав о действительно происшедшей трагической истории монаха Августина, он решает выдать себя за него. И ещё он узнает, что наместник Псково-Печерского монастыря архимандрит Гавриил, несмотря на свою репутацию жёсткого администратора, не только заботливо принял спустившегося с гор больного монаха-старика, но и, обойдя все законы, оформил для него паспорт.
Он выезжает в Печоры. Там вначале всё идёт как по маслу — монахи верят в его легенду и горячо начинают ему помогать. Но тут — осечка: единственным человеком, который сразу же его раскусил: «Какой это монах? Это жулик! В милицию его!» — оказывается тот самый «недуховный», «чекист», «зверь» архимандрит Гавриил. Как потом объяснил мне отец Иоанн (Крестьянкин) — Матерь Божия, Небесная Покровительница Псково-Печерской обители, духовно открыла отцу Гавриилу как Своему наместнику, что это за человек. Между тем добрые иноки, возмущённые жестокостью наместника, спасают «Августина», спешно отправляют в Москву. А дальше мы всё уже знаем.
Но, конечно же, далеко не всё! Нам неизвестно самое главное — кто такой Августин на самом деле? Что он делал до того, как оказался в Омске? И на что решится, когда поймёт, что нам открыта правда о нём? А вдруг у него есть оружие? А что если, когда мы разоблачим его, он схватит ребёнка — например, четырёхлетнюю Настю, дочку Володи — приставит к ней пистолет или нож и скажет: «Ну что ж, ребята! поиграли, а теперь будете делать то, что я скажу!».
Архимандрит Тихон (ШЕВКУНОВ)
(Окончание в следующем номере)