Кому не ясно, сколько бед может происходить из-за незнания, из-за частичного знания, из-за упрощённого знания — в какой угодно области: военной, политической, научной! Что же сказать о той области, которая называется человеком?
Может быть, всё изменилось бы в лучшую сторону, если бы мы лучше поняли самих себя? Не здесь ли главная разгадка всех прошлых, будущих и нынешних наших катастроф?
И.А.Григорьев, г. Краснодар
Вся история минувших столетий — катаклизмы, каскад катаклизмов. А современные плюралистические общества давно разучились мыслить о проблеме зла. Преобладание экономического рационализма, торжество утилитаристских доктрин, или пассивное доверие знаменитой «невидимой руке» Адама Смита — то есть чудесное обслуживание эгоистических интересов для регулирования жизни общества, — всё это приводит к забвению первостепенных вопросов, касающихся человеческих страстей: зависти, жадности, равнодушия, — одним словом, склонности человека ко злу.
У нас часто говорят о так называемых новых русских. На самом деле речь должна идти не только о них, а о новом типе человека. Утилитаристские теории, как известно, основаны на постулате, что человек в экономике, действующий рационально, по образцу автомата, не допускает ошибок, и жизнь его не знает трагедий. Но худшие страсти иррациональны. О них не задумывается деятель либеральной свободы. Они для него — тупик.
Homo economicus — индивидуалист по существу, сам себя неприметно освобождает от всех культурных и социальных связей. Это не что иное, как забвение реальности, игнорирование природы человека. Человеческая природа имеет духовное измерение, и худший грех всегда — против духа. Но зло существует в мiре, оно оказывает своё влияние на человека. Не придавая злу никакого, кроме может быть оккультного, значения, мiр участвует в нём. Не видеть зло таким, какое оно есть, значит, по крайней мере, не препятствовать его росту — так происходит уничтожение человека в семье, в личности, в обществе. Это забвение зла можно видеть не только в утилитаристских или либеральных теориях. Оно характерно для всей современной мысли.
Особое упрощение видно в историческом и политическом анализе. Общепринятая концепция тоталитаризма, употребляемая после Второй мiровой войны в описании опасности, угрожающей человечеству, оказалась недейственной после падения коммунизма. В ней явно недоставало чего-то существенного. То, что было адекватным вчера при описании фашизма или коммунизма, стало ничего не значащим сегодня.
Перед лицом новых форм тирании и небывалого насилия политические аналитики не могут дать никаких вразумительных объяснений. Размышление о зле в области социальных и гуманитарных наук, и это не только в России, — более чем поверхностно. Восторжествовал мрачный скептицизм, эмпиризм и номинализм. Там, где происходит полный разрыв с религией, эти явления неизбежны.
Но трудности, с которыми приходится сталкиваться сегодня, касаются глубины вещей. Отсутствие размышления о зле не объясняется только забвением, трусостью или равнодушием. Оно проистекает из «демократического выбора». Выбора, о котором недостаточно сказать, что он сегодня предельно рационализирован.
Забвение богословия, умаление его до уровня этнографических верований, до «ментальности», до абсурдных убеждений, до пустого знания приводит современное общество не просто к появлению «белых пятен» в изучении прошлого, а к полной слепоте по отношению к настоящему и будущему.
Неверие с неизбежностью сталкивается с неустранимой реальностью зла и смерти, с ограниченностью и конечностью бытия. Но зло не может быть умалено до «отрицательного добра», как это определял Кант, то есть недостатка или отсутствия добра. Акцент должен быть поставлен на незаменимом характере положительного опыта добра — в особенности среди как будто безсмысленных страданий, всё более возрастающих сегодня. Человеческая жизнь, если не увидеть её в луче Божественного света, можно сказать, брошена в безысходную бездну. Только Смыслом можем мы выйти из ужаса, из того абсолютного зла, через которое должен пробиться абсолютный смысл жизни.
Но современные аналитики говорят о добре и зле только в политическом аспекте, чаще всего ограничивая зло «ужасами сталинской тирании», «чистками» и концлагерями. Добру же предпочитается так называемая справедливость. Даже можно сказать, что приоритет справедливости перед добром — символическая матрица либерально-демократического режима. В этой шкале демократических ценностей естественней говорить о добре, о благе во множественном числе («благах жизни»), и то с тысячью предосторожностей. Разумеется прав Владимир Соловьев, говоря, что целью политики должно быть не то, как достигнуть на земле рая, а как не допустить ада. Но речь у нас идёт не о политике, а о человеке. О его безсмертной судьбе здесь, на земле, и в вечности.
Дорогой отец Александр, благодарим Вас за Вашу статью на сайте moral.ru по поводу современных биотехнологий. В самом деле, это переходит уже все мыслимые границы. Но ведь нельзя за этим просто наблюдать, заворожённо ожидая, когда же произойдёт худшее. Я имею в виду, прежде всего, так называемое клонирование. Теперь разговоры о нём как будто притихли, но несомненно, только на время. Что, по Вашему мнению, общество должно предпринять для предотвращения этой опасности?
В. Поляков, г. Полтава
Там, где мы касаемся сферы науки о жизни, необходимо размышление о том, что есть человек. Чтобы определить, что человек не имеет права делать даже во имя науки. Так, клонирование должно быть безусловно запрещено как преступление против человека. Преступление хотя бы против одного человека есть преступление против человечества. Это преступление заслуживает самого сурового наказания, оно должно быть преследуемо во всех странах и апология его запрещена под угрозой тюремного заключения. Разве не очевидно, что клонирование хуже любого геноцида, поскольку касается самих основ человеческого существования?
То же самое следует сказать о так называемой фетальной терапии — изготовлении лекарств из эмбрионов, то есть неродившихся младенцев. В противном случае, следует официально признать, что здоровье одних важнее жизни других.
Что может быть ужаснее — представить в такой ситуации ещё нерождённого младенца, генетически подобного другому человеческому существу, живому или мёртвому? Не говоря уже о том, что идея использования собственного тела ради преодоления смерти превосходит самые мрачные фантазии. Это можно сравнить, пожалуй, только с легендой о Фаусте, с его искушением творить самого себя. Перед нами сатанинское попрание достоинства человеческой личности. Нравственная вседозволенность — идеальный фон для подобных экспериментов. Пресса сообщает, что для кого-то гены — источник баснословной наживы. Может ли в принципе такое быть: чтобы элементы человеческого тела сами по себе были источником наживы? Человечество не должно утратить инстинкта самосохранения. Биотехнологические эксперименты — terra incognita. Неужели кому-то неясно, что принцип предупреждения опасности требует осторожности там, где существует риск нанесения ущерба для одного человека или всего человечества? Утилитаристское и аморальное видение человека, естественно, приводит к оправданию абортов, гомосексуализма и прочих беззаконий. Время напомнить о достоинстве человеческого тела, его единственности и неповторимости и возможностях, которые оно содержит в себе. Речь идёт не просто о попрании фундаментальных основ человеческого существования, первая из которых заключается в уважении к другому человеку и в недопустимости использования другого в своих целях. С христианской точки зрения тело тоже относится к личности.
Церковь начинает готовить нас к Великому посту с Недели о мытаре и фарисее, предлагая два образа молитвы. Говорят, что подлинная молитва — это покаяние и благодарение. Неслучайно, наверное, один из величайших учителей покаяния святой Иоанн Златоуст завершил свою жизнь молитвой: «Слава Богу за всё!» Но в Великом покаянном каноне мы услышим, что слова: «Боже, благодарю Тебя!» могут звучать как «безумные глаголы». Как научиться подлинной молитве?
Л.Д.Веселова, г. Воронеж
Чтобы благодарить Бога за всё, в том числе за самые великие скорби, надо приобщиться по дару Христа Его непобедимой победе. И путь к этому — подлинное покаяние. Весь вопрос в том, как научиться ему, ища, может быть, прежде всего подлинного общения с другими людьми. Узнавание Бога не может не переполнять нас благодарностью Ему. Не той благодарностью фарисея, который, став, молился сам в себе так: «Боже! Благодарю тебя, что я не таков, как прочие люди». Мы делаемся способными увидеть нашу жизнь как драгоценный дар от Приснотекущего Источника — Спаса нашего. Она обретает значимость, глубину богатства, ни с чем не сравнимую радость. Без этого преображения она может казаться скучной, однообразной, привычной, обыденной.
В самом деле, слишком часто мы ведём себя как фарисеи. Мы столь полны самими собой, нашими заботами, нашим тщеславием, что не замечаем больше ничего. Мы проходим стороной мимо радости или страдания, зова или мольбы в лице, во взгляде, в слове, в интонации голоса другого человека. Этот человек остаётся для нас сотрудником, товарищем по работе или по какому-то увлечению. Мы не видим его как другого — со всем богатством его единственности и неповторимости, всей его тайны. Но мы можем также, освободившись от сосредоточенности на себе, заново пережить в сокрушённой молитве всё, что было мертво в нас, услышать то, чего мы не услышали, увидеть то, чего не увидели. И тогда то же самое лицо, то же самое слово обретёт вес, тот же самый взгляд обретёт глубину, та же самая улыбка нас поддержит. Другой человек приоткроет свою тайну, и в нас зародится способность с благоговением воспринимать эту личность, и наш взор невольно обратится к Подателю этого неповторимого дара.
Так начнёт возрастать у нас вкус к жизни, ко всем её дарам, к людям, а также появится вкус к правде, к красоте, к Божественным вещам, к Богу. И сердце наше будет заполнять благодарность.
Великим постом на Литургии Преждеосвященных даров Церковь будет воспевать перед причастием: «Вкусите и видите яко благ Господь». Вот чего не может достигнуть наша молитва, когда мы слишком полны собой, слишком фарисеи.
Смысл поста, говорят святые отцы, не воздержание, а вкушение — вкушение Бога. Только так можем мы обрести вкус ко всему, что Бог даёт нам в земной жизни, к людям, которых Он нам посылает. Только так можем мы оценить дар нашей собственной жизни. А с другой стороны, только подлинным вкушением даров Божиих можем мы сделаться способными к принятию благодати. Больше, чем одним разумением ― подлинным вкушением уготовляемся мы к принятию Божественного откровения.
Молитва сокрушённого сердца, молитва того, кто знает вкус жизни, — в сердце пламенной благодарности. Как можем мы участвовать в Евхаристии — в том, что есть благодарение, — если в наших сердцах нет благодарности? И откуда возьмётся эта подлинная благодарность, если она не будет исходить из глубокого вкушения жизни, со всеми её радостями и скорбями, которые даёт нам Господь?
Непрестанная великопостная молитва «Господи и Владыко живота моего» совершенно созвучна молитве мытаря. Прежде чем обрести даром Божиим плоды такого покаяния — дух целомудрия, терпения и любви, — мы должны отвергнуться благодатью Христовой всего, что демонстрирует фарисей: духа праздности, уныния, любоначалия и празднословия.
Как научиться нам заставить умолкнуть непрестанное внутреннее празднословие нашего «я», чтобы войти в подлинную — молчаливую молитву? Разорвать замкнутый круг суеты, найти время, чтобы совершить выход из времени. Зная, что и здесь мы не избавимся от другой суеты — внутренней, напряжённой болтовни, которая никогда не умолкает в нас и не даёт по-настоящему обратиться к Богу. Но мы призваны войти в молитву молчания, в которой неразделимы кроткое благодарение «Слава Тебе, Боже! Слава Тебе, Боже! Слава Тебе, Боже!» и покаянное воздыхание — «Боже, милостив буди мне, грешному!».