22 октября 1870 года, 140 лет назад родился Иван Алексеевич Бунин, русский писатель и поэт
Конечно, последний классик русской поэзии Иван Бунин - прежде всего великий лирик в стихах и прозе, волшебник художественного слова. Но и яростная публицистика его строилась по законам гражданской лирики - не исследование, а бичевание
В дорогу по России, в походную палатку всегда брал с собой томик любимого поэта. Помню долгий дождь на Кудинском озере, что под городом Торопцом. Сын дремлет в отсыревшей палатке, а я лежу и листаю Бунина — решил перечитать зрелого мастера. Среди валдайского ненастья, тусклого света, который пробивался сквозь тучи... Мне показалось, что на блистательных стихах сорокалетнего периода лежит какой-то холодноватый отсвет совершенства и усталости от запёчатлённого. Путешествия, экзотика полуденных стран... И вдруг — дыхание свежести, ощущение слиянности с природой русского подстепья, Малороссии:
Тянулась арба за арбою,
И месяц глядел, как живой,
На гилях, на шагавшие тени,
На борозды с мёрзлой ботвой.
От этих строк веет таким холодком осенней ночи, что теплеет на сердце. Но самое удивительное, что под строками стоит название места написания — Гелуан (под Каиром). Много же надо было проплыть и проехать, чтобы так ясно и родственно вспомнить ту дальнюю лунную ночь. Вот она — сила памяти сердца.
Под хрестоматийным стихотворением «Мы рядом шли, но на меня уже взглянуть ты не решалась. И в ветре мартовского дня пустая наша речь терялась» стоит дата — 28 сентября 1917 года. Осенью он вспоминал о ранней весне, а в августе, в другом стихотворении — о морозных хризантемах на оконном стекле. Мне кажется, это не случайно. Дело не только в том, что Бунину не нужно рисовать с натуры, хотя он недостижимо точен в деталях, а в особом складе русского таланта, когда только пережитое, но утраченное, изжитое, перегоревшее в сердце до аромата — находит самое точное воплощение, рождается в иной ипостаси, а потому — в других обстоятельствах места и времени.
В 1903 году Бунин (ему тридцать три) был награждён Пушкинской премией за сборник стихов «Листопад», а в 1909 году Академия наук избрала его своим почётным членом. «То, что я стал писателем, вышло как-то само собой, определилось так рано и незаметно, как это бывает только у тех, кому что-нибудь на роду написано». Эта органичность, естественная связь с классической традицией, народной стихией, пронизывает всё творчество писателя — от горькой повести «Деревня» до светоносной лирики.
И цветы, и шмели, и трава, и колосья,
И лазурь, и полуденный зной...
Срок настанет — Господь сына блудного спросит:
«Был ли счастлив ты в жизни земной?».
И забуду я всё — вспомню только вот эти
Полевые пути меж колосьев и трав -
И от сладостных слёз не успею ответить,
К милосердным коленям припав.
Лирическая душа была ввергнута в страшные испытания. Встретив 70-летие, лауреат Нобелевской премии записывает: «Вообще, чего я только не пережил! Революция, война, опять революция, опять война — и всё с неслыханными зверствами, несказанными низостями, чудовищной ложью и т.д.! И вот старость — и опять нищета и страшное одиночество — и что впереди!» А тут ещё нестерпимая боль — нападение Гитлера на Россию. Причём, умница Бунин, в отличие от какого-то Резуна, прекрасно видит из Европы что это никакой не упреждающий удар в ответ на ожидаемое нападение СССР: «Для Германии или теперь, или никогда — Россия бешено готовится». Он знает всю подоплёку агрессии, прикрываемой фашистской пропагандой: «Итак, пошли на войну с Россией: немцы, финны, итальянцы, словаки, венгры, албанцы (!) и румыны И все говорят, что это священная война против коммунизма, Страна за страной отличается в лживости, в холопстве. Двадцать четыре года не "боролись" — наконец-то продрали глаза». Сколько презрения и понимания, что продолжается уничтожение вековой России. И он жадно следит за событиями, гордится яростным сопротивлением наших войск «не то что во Франции»: «Румыны вчера объяснили... что красные идут на смерть "под револьверами жидов-комиссаров"... Русские атакуют и здорово бьют».
Владимир Солоухин справедливо заметил: «Куприн и Бунин -растения, вырванные из родной почвы. Комочки на корнях сохраняются, но таким растениям их не хватило, нужен был весь пласт». В том-то и дело, что всё творчество Бунина — это плач по разрушению мощного пласта — коренной, православной России. Он вслед за Достоевским («Интернационал распорядился, чтобы европейская революция началась в России») уже в начале века чувствовал приближение краха и потому в 1910 году пишет повесть «Деревня», которая потрясла читателей и критику, даже марксистскую, своей глубиной, злободневностью, обнажением всех язв. Да, в повести горят помещичьи усадьбы, высмеивается конституция, дрожат от страха имущие и разгульничают и самоуправничают в Дурновке неимущие. Перечитываешь эту предгрозовую повесть и думаешь: а что бы и с какой яростью написал Бунин про наши разгульно-нищие дни, про доморощенных кровавых упырей, которые добили русскую деревню?
Иван Алексеевич завещал не издавать его публицистику после смерти. В годы победы буржуазной революции нашлись люди, нарушившие этот завет. Так появилась книга «Великий дурман», напечатанная в России в 1997 году. В 2000 году «Издательство мировой литературы» выпустило книгу «И.А.Бунин. Публицистика, 1918—1953 гг.». Лирик пишет: «...Новая Россия страшна... Особенно молодёжь... Много холодных убийц... Много спекулянтов, дельцов, хулиганов, головорезов...». «Россия будет! — Да, но какая? И новая ли? Так ли уж ново наше новое?» Злободневный и через 90 лет вопрос! Однако под его гнётом у многих не остаётся и следа от бунинской надежды: «Но взойдёт наше солнце — нет среди нас ни единого, кто бы не верил в это!» — восклицал Бунин.
И вот исследователь наших дней — доктор филологических наук Игорь Ильинский горько заключает: «Вот оно взошло, Ваше солнце, Иван Алексеевич!.. И что же происходит с «новой Россией»? Сказочные богатства страны разворованы, розданы в загребущие, но неумелые руки сотен по-преимуществу бездарных и порочных людей, ухлопаны на взятки, заказные убийства, на рекламу, на выборные технологии и откровенную пропаганду нового режима, на создание бандитских телесериалов, развращающих молодые поколения... Разрушена могучая экономика, уничтожена мощнейшая промышленность, построенные за небывало короткие сроки, с крайним перенапряжением сил за счёт здоровья и жизней миллионов людей. Ах, милый Иван Алексеевич! Вот «взошло Ваше солнце», вернулось в Россию время господ, но чрезвычайно редко кто решается обратиться к другому словом «господин». Даже президент России и её премьер чаще предпочитают слово «коллега», хоть звучит это очень забавно. Мало, безумно мало тех, кто чувствует себя господином в этой жизни, несколько десятков, ну, может, сотня тысяч на всю 140-миллионную Россию. И только Вы, дорогой Иван Алексеевич, ровня им, потому что хоть и обедневший, но всё же помещик и дворянин... Но пообщались бы Вы с некоторыми из них, и Вас бы стошнило от их духовного убожества и морального уродства...»
Да, представляю реакцию Бунина, только взглянувшего на экран телевизора, на фильмы про дельцов и головорезов!
Для завлабов «молодой российской демократии» бунинские «Окаянные дни» и «Великий дурман» пришлись как нельзя кстати, ибо создавали ужасные образы Великой Октябрьской социалистической революции, Ленина, большевиков и шедшей за ними «черни», чем на корню, как мнилось им, уничтожали коммунистическую идеологию. Честного, но субъективного Бунина втянули в новую русскую революцию, во главе которой встали циничные и страшные люди, для которых Россия — не любимая Родина, а «кормящий ландшафт», «зона для охоты» в поисках добычи; место утоления непомерных политических амбиций и материальных притязаний. Бунину пришлось эмигрировать по идейным, сословным мотивам, а нынешние внутренние эмигранты для начала отправили заграницу семьи, купили особняки в Ницце, где бедствовал Бунин, и продолжают, пока можно, пить кровь вымирающей России.
Бунин неоднократно выражал желание вернуться на Родину; указ советского правительства 1946 года «О восстановлении в гражданстве СССР подданных бывшей Российской империи...» назвал «великодушной мерой». Однако ждановское постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград» (1946), растоптавшее А.Ахматову и М.Зощенко, навсегда отвратило писателя от намерения вернуться на Родину. В воспоминаниях Константина Симонова, который имел задание «прощупать почву» для возвращения, есть такие строки: «Сколько мне помнится, Бунин два раза возвращался в разговорах со мной к своим "Окаянным дням", даже спросил меня, читал ли я их. Я сказал, что нет, хотя на самом деле читал. Он сказал, что в этой книге много такого, под чем он сейчас не подписался бы, но она писалась в другое время и в других обстоятельствах, а, кроме того, даже и тогда он в этой книге не позволил себе писать о большевиках много такого, что писали в то время о них другие литераторы». И ещё пишет Симонов, что Бунин сказал ему: «Вы должны знать, что 22 июня 1941 года я, написавший всё, что писал до этого, в том числе «Окаянные дни», я по отношению к России и к тем, кто ею ныне правит, навсегда вложил шпагу в ножны...»
На самом деле Бунин клинка не зачехлил, ещё много раз выступал со статьями, враждебными СССР. И это естественно для несгибаемого Бунина. Издал книгу «Воспоминания» — по тону своему сродни всем прежним публикациям, а в 1953 году перед смертью готовил к переизданию «Окаянные дни», что-то смягчал в них, правил. Но если бы прозорливец знал, как будет использована против исторической России его публицистика, то, наверное, несмотря на нужду, зарёкся бы её издавать и ужесточил завещание.
Александр Александрович БОБРОВ