По благословению священноначалия благочестивые благотворители, рабы Божий Александр Борисович, Димитрий Гаврильевич, Николай Николаевич, Валерий Михайлович, заказали большую по размеру икону «Всех святых, в Земле Российской просиявших».
Затем в почётном и молитвенном сопровождении священников: отцов Геннадия, Георгия, Евгения, Петра, Сергия — привезли её в дар Афонской Святой горе. Икона была доставлена в скит Ксилургу, посвящённый Пресвятой Богородице.
Почему в Ксилургу? Именно здесь было первое поселение русских монахов на Афоне. А скоро исполняется 1000-летие со времени начала этого пребывания. Название Ксилургу в переводе с греческого означает «древоделы». Это объяснимо: русские, приходящие из лесов матушки-Руси, были искусными древоделами, плотниками, столярами. Много иконостасов в храмах Святой горы сработаны русскими умельцами.
Здесь самый древний из сохранившихся православных храмов. Здесь кажется — рядом с тобою стоят все те, чьи останки сохранились в скитской костнице.
Но надо рассказать всё по порядку.
В 4.00 утра собрались в Домодедово. Были уже там и иконы — в огромных, из толстой фанеры, футлярах. Одна, Всех святых, — в дар; вторую — образ святителя Николая Зарайского-Корсунского — везли, чтобы приложить к святыням Афона и повезти дальше, в Корфу, и даже в Бари, в Италию, к мощам самого святого.
Познакомились, пошли оформляться. Аэропорт — такое огромное, растянутое пространство, что мы очень долго преодолевали его, будто шли пешком в Грецию. Потом процедуры досмотра, то есть просвечивание, обыскивание, проверка паспортов. Дело привычное, но с нами такой груз и такое количество священников, что внимание к себе мы, конечно, привлекали. Наконец, попали в помещение перед выходом на поле, названное жутким лётным словом «накопитель». Накопились, погрузились в огромный автобус. Автобус так долго ехал, будто уже в нём, а не пешком, мы двинулись на Балканы.
Рядом с самолётом наш автобус показался крошечным. Да, теперь уже всё в этом мiре подчёркивает малость человека. Но человек же сам сделал такую махину, которая заглатывает три сотни человек, ещё многие тонны груза, и легко взлетает и несётся выше облаков.
В самолёте мы огляделись и ахнули: а где Валерий Михайлович, а где Миша? Кинулись к старшей стюардессе. Успокоила — сейчас будут. И точно — входят.
Оказалось, у них всё очень непросто. И искушение было на грани срыва всего нашего путешествия. Дело в том, что Миша участвовал в работе поисковых отрядов на Кольском полуострове, на месте боёв. Они свершали великое и скорбное дело — предавали земле останки бойцов. Но там же находили не только стреляные гильзы, но и целые патроны, гранаты, снаряды. Минёры обеззараживают снаряды, мины и гранаты, а на россыпи патронов и внимания не обращают. А Миша — обыкновенный мальчишка, взял на память пулемётный патрон. Все мы были мальчишками и этот поступок Миши очень понимаем. И патрон этот Миша как память о боях всегда носил с собой. Тоже понятно. А на контроле аппараты запищали — что это, ручка, сувенир, патрон? Тут прапорщик-таможенник обрадовался случаю проявить бдительность. Да это же хранение и провоз огнестрельного оружия, да это же до восьми лет лишения свободы! Несовершеннолетний сын? Родитель сядет.
— Стою, — рассказывал Валерий Михайлович, — молюсь Святителю Николаю. Появляется офицер. Ему прапорщик: так и так. Он смотрит на Мишу, спрашивает, сколько лет...
— Кругом марш! На посадку!
Это были такие минуты, такие! Вот когда чувствуешь силу молитвы.
Слава Богу, полетели. Рассвет в небе наступает быстрее, чем на земле. Безсонная московская ночь и усталость сморили, и очнулись мы уже в Греции. Но сразу никуда не могли уехать и были в аэропорту, на таможне, ещё пять часов. Там придирались к необычному грузу, к печатям и бумагам. И ходили по пространству таможни очень неспеша, им-то было некуда спешить. Нам же на удушающей жаре, без воды и еды было прискорбно. Но мы — люди православные, любое препятствие воспринимаем как заслуженное искушение, и оттого нам всех легче переносить страдания.
В конце тягостных процедур был ещё момент. Уже продели в края футляра проволочки, уже запломбировали, уже понесли. И одна проволочка оторвалась. Но хорошо, что при таможенниках оторвалась. Сменили, понесли к автобусу. Водитель говорил по-русски: «Меня в Москве считали грузином, в Грузии я — грек, а в Греции — русский» — «А сам ты кем себя ощущаешь?»
Он, бросив руль, развёл руками. Наверное, цыган — настолько он беззаботен был в управлении, приучив автобус, как верного коня, к самостоятельности. Мы лихо неслись сквозь золотое и зелёное пространство. Девушка-гид щебетала о Греции. Конечно, у них, гидов, уклон всегда в античность. Олимп, Зевс, Гефест, Афродиты всякие, Ариадны да Пенелопы, Прометей. Направо, через залив, горы Олимпа. Вспомнил юношескую строчку: «Мои кастальские ключи текут из-под сосны». Начитанный был, мечтал напиться из Кастальских ключей, которые где-то здесь. Да, чуть подальше и налево — родина Аристотеля. Вспомнил я, как ночевал в отеле «Аристотель» в Уранополисе и на ночь глядя вздумал пойти искупаться. Море сверху казалось так близко, но на деле оказалось далеко, да ещё для сокращения пути продирался напрямик. Стемнело быстро, как темнеет на юге. Упал и исцарапался, но до воды добрался. И влез. И добавочно поранил ногу... Все эти царапины и ушибы свидетельствовали об одном — пошёл к морю без благословения.
Надеялся я и сейчас свершить омовение у причала. Батюшки благословляли и сами собирались сделать заплыв. В Уранополисе около причала, у древней сторожевой башни, есть крохотный пляжик. Мы уже всё равно опоздали на паром, и время для купания было. Но наши благодетели, измученные таможней, более не захотели ждать и наняли два быстроходных катера. Мы внесли на них иконы.
Катера понеслись. Так рвануло ветром, так резко упал дождь, что мы забились в крохотные каютки. Катера перегнали величественный паром «Достойно есть» и тряслись по волнам, как будто на телеге по булыжной мостовой. Снизу поддавало, по крыше колотило, и вдруг даже и забарабанило. Что такое? Оказалось — град. Море вокруг кипело. А я-то хотел новым братьям показать причалы Констамонита и Зографа, монастыри Дохиар и Ксенофонт. Где там! Только в водяном тумане, в брызгах от волн пронёсся слева родной каждому православному сердцу русский Пантелеймонов монастырь. И совсем вскоре — главный причал Афона, Дафни. Тут и солнце засияло, и наступила благословенная тишь. И жара смягчилась последождевой прохладой. И таможня причала не стала придираться, а просто шлёпнула свои добавочные печати на наши заштемпелёванные бумаги.
— Здесь таможня украинская, — шутит отец Геннадий из Херсонеса. — Таможня — «та можно».
Тут и монах знакомый, тут и машины, встречающие нас, тут и недальняя дорога к месту жительства — в келию святого мученика Модеста Иерусалимского. Внесли иконы, открыли, поставили в приёмной (она же библиотека) напротив входа в храм. Подходят монахи, крестятся, любуются, спрашивают, освящены ли иконы.
— Да, — Валерий Михайлович рассказывает об освящении икон в храме на Бутовском полигоне. — Это специально, по благословению афонских монахов. Икона Всех святых, в Земле Российской просиявших, и храм на полигоне — тоже Всех святых. Там захоронения более 300 святых новомучеников. А на нашей иконе 519 ликов святых. В том числе много святых нового времени, XX века.
— Вот участь женщины-иконописца, — говорит Валерий Михайлович, — написала икону для Афона и больше никогда её не увидит.
Икону рассматривают, прикладываются к ней и единодушно одобряют.
— Кому вы её подарите?
— Святой горе.
— А именно?
— Как настоятель благословит.
Настоятель, отец Авраамий, будет завтра. А у нас начинается монастырская жизнь.
Для начала необходимо сказать о святом Модесте, чьей памяти посвящена келия. Он жил в тяжёлое время нашествия персов на Палестину. Начало VII века. В Палестину вторгается персидский царь Хозрой, топчет земли христиан. Иудеи вступают с ним в союз, выкупают у персов пленных христиан, но не для освобождения, а для того, чтобы убивать. Именно тогда были уничтожены почти все монахи Лавры Саввы Освященного. Патриарх Иерусалимский Захария был уведён в плен. А святой Модест был тогда настоятелем монастыря святого Феодосия. Это недалеко от Лавры. Модест безбоязненно вошел в Лавру, в которой ещё дымилась кровь жертв. Он собирал тела убиенных и предавал их земле. Доныне паломники поклоняются усыпальницам Модеста.
Не опасаясь злобы иудеев, святой Модест восстанавливал Голгофский и Вифлеемский храмы. Был фактически местоблюстителем патриаршего престола. Патриарх Захария посылал ему из персидского плена письма. Через 14 лет византийский император Ираклий победил царя Хозроя, и Захария вернулся из плена и был ещё какое-то время на патриаршем престоле. А по его кончине Иерусалимским Патриархом стал святой Модест. Он прожил почти 100 лет и оставил по себе благодарную память своим богоугодным жительством.
Мы размещаемся по кельям, идём в храм на молебен с акафистом. Потом ужин, повечерие. Всё такое знакомое и такое радостное. Только и боишься, что не хватит сил выстоять. Но, слава Богу, ноги пока держат. Устают, конечно, но есть для облегчения их участи стасидии — кресла с высокими подлокотниками, в них и стоять можно, и сидеть, и полусидеть.
Монашеские молитвы незабываемы. Они понятнее и чётче. Основательнее. Может, так кажется, но то, что они неспешны, вдумчивы — несомненно. Наверное, и скорее всего так, от того, что для нас, светских, храм — место временное, где мы молимся, причащаемся, и бежим в свою жизнь. А для монаха храм — его дом, молитва — его жизнь.
На службе впервые ощутил, как сошлись удары сердца и повторение 40 раз молитвы «Господи, помилуй». Так благодатно. А ведь у монахов Иисусова молитва неусыпаема. И другие молитвы просто добавляют её. И как мне, грешному, приучить себя к непрерывности взывания к Господу? Конечно, трудно. А вот здесь — легко. Здесь «время благоприятное», здесь «время спасения». Счастье молитвы — душевное взросление, отрешение. Хорошо бы, если бы такое было «иже на всякое время, на всякий час», как читается во всех часах на службе.
Ночь в маленьком храме. Весь его объём заполнен звуками молитв, чтением и пением. Чтение доходчивое, пение согласное. Лампады, свечи. Окно чернеет. Вдруг, очнувшись, вижу, что окно светлеет и в нём тихо колышутся ветви кипарисов. «Всю настоящего жития нощь прейти...»
Всю ночь слышен колыбельный шум моря. Не утерпел, хоть и грешно, на минутку вышел под звёзды. Они всегда здесь яркие и крупные. Смотрел в сторону России. Так был рад, что вновь на Святой горе, и старался не думать, что это ненадолго.
Но как сказать об этой жизни тем, кто её не понимает, не поймёт? Тогда, может быть, вот так сказать: «Понимаешь ли ты, что твоя жизнь полностью зависит от молитв монахов? Полностью!» Да, так. Мы сразу пропадём, если монахи перестанут молить Бога за грешный мiр.
Святые отцы постоянно напоминали, особенно мiрянам, светским, то есть нам, о необходимости возгревать святость в душе, а где, как не в монастыре, она возгревается? Для того и надо ездить, ходить в монастыри хотя бы ненадолго. Здесь мы облекаемся «во оружие света» и отсюда, вооруженные, опять уходим во враждебную тьму современности.
Тяжелеет голова, затекают ноги, дремлется. Надо встряхнуться, надо взять себя за шиворот. Прогоняют дремоту поклоны, особенно земные. «Не спи, душа, конец приближается!» Сколько тебе осталось? Год, два? Десять? Всё равно всё это мгновение. Успей спастись! Молись, но не воображай, что спасёшься. Но и не унывай: Бог милостив. Помни преподобного Силуана, он ходил этими дорогами. «Держи ум во аде», бойся Бога. Молись! Это же лучшие часы твоей жизни — такие молитвенные ночи Афона.
Свежее утро. «Богородицу и Матерь Света в песнях возвеличим!» И согласное незабываемое славословие, к которому присоединились и наши батюшки: «Честнейшую Херувим и Славнейшую без сравнения Серафим...»
Рассвет. Изумрудная чистота моря.
Во дворе монастыря много кошек, не сосчитать, далеко за 20. Они охраняют от змей. Кошки «пасутся» около кухни. Некоторые сильно раскормлены и явно не змеиным мясом, а добротой поваров. Тут же доброжелательный к нам, но суровый к кошачьему стаду пёс Мухтар. Он прыгает на парапет, у которого мы любуемся на море, и нас приветствует. Ходит по парапету на уровне голов и усердно машет хвостом, как веером. Тут кругом война в животном мiре. Шакалы не прочь покушать кошек, как и лисы. Мыши давно съедены. Ястребы тоже убавляют кошачье потомство. Но, сказали монахи, когда пёс с кошками, ястребы не пикируют. Интересно, что взрослые кошки боятся Мухтара, а котята вовсю на него шипят и машут лапкой.
Завтрак. Чтение житий на сей день. Два отрока завтракают с нами: Вася из Ярославля и Олег из Питера. Ученики школы Афониады. Трудно, но держатся. Греческий, латынь, английский... «Английский-то зачем?» Мы уже вышли из трапезной, стоим под утренним солнышком афонского сентября. Только замечаем, что отроки как-то переминаются и явно куда-то стремятся. Оказывается, получили благословение на рыбную ловлю. «И ловите?» — «О, большущих!» Убегают.
В группе четыре человека собираются пойти на вершину Афона. Отец Геннадий, не отговаривая их, рассказывает, как в прошлом году он поднимался, и уже поднялись на полторы тысячи метров, как гора «завыла», вой стал нарастать всё сильнее и вдруг лопнул, как струна, и стало тихо.
— Что это было?
— Не знаю, — отвечает отец Геннадий. Но отец Петр и отец Сергий настроены решительно.
— Пойдём, послушаем.
Нам поданы два микроавтобуса. Один из кельи святого Модеста, другой за деньги. Начинаются наши поездки-посещения афонских монастырей. Водитель нам попался опять интернационального склада. Знает языков пять-шесть. Ну, как знает — постольку, поскольку требует работа. «Здесь такой-то монастырь, до него ехать столько-то, это стоит такую-то сумму в евро, а в долларах столько». Но русских паломников больше всего на Святой горе, поэтому и знание русского у водителя (его зовут Николай) лучше. Видимо, он молдаванин... То ли из Липецка? Его не поймешь.
— Бежали в 2000 году из Молдавии. 43 человека. Шли три недели, скрывались в лесах. Шли ночами, шли горными тропами гуськом. Никого не потеряли. Ели копчёное сало, я его с тех пор ненавижу. Проводникам отдали по две тысячи.
— Рублей?
— Если бы. Был я и в Португалии, везде. Колено пухло, лекарства очень дорогие, не помогли, думал, что ногу отнимать. Приехал сюда, молился, воду пил, за полтора месяца прошло.
Дороги Афона, конечно, сильно улучшаются. Хорошо это или плохо, тут два мнения. Конечно, непрерывно везутся по ним строительные материалы, туда-сюда ездят рабочие, послушники. Но нарушается молитвенная тишина. Рёв «КамАза» — это не тихое цоканье копыт ослика по камням. Только опять же — строиться-то надо. Ведь века и века проходят, строения ветшают, жизнь продолжается, надо думать о будущих насельниках. Не оставлять же им разрушенные обители. Так что и дороги нужны.
Но так хочется молитвенной тишины. Её ищут, к ней уходят. Два знакомых моих монаха, о которых спросил, оказывается, ушли по благословению в уединённые каливки (отдельные строения, в которых находится домашняя церковь — ред). Конечно, их не найти. И зачем? И что им ответишь, когда они скажут: «Оставайся!»?
Водитель очень досадует на привычку русских что-то обязательно приобрести на память.
— Эти лавки всё время забирают. И что в них? Приехал, зашёл, приложился, и дальше. И больше объедем.
Но у нас главное не лавки. Мы ещё не только сами прикладываемся к святыням монастырей, но и вносим в них икону святителя Николая. Монахи-греки и те, кто в это время находятся в монастыре, благоговейно прикладываются, произнося новое для некоторых слово: Зарайский-Корсунский.
Когда потом вспоминаешь Афонские монастыри, тем более те, в которых был всего раз или два, то впечатления накладываются друг на друга, и путаешься: это в каком монастыре весь двор не мощёный, а весь зелёный от ковра густой крепкой травы? А в каком дорожки красно-коричневые, как коврики, и по краям пунктирами цветные камешки? А где монах вынес складной столик, и на него поставил длинный ящик с частицами мощей, вначале сам их облобызав? Где? Да, по большому счету, это и неважно. Важно, что были, что молились, что прикладывались, что в это время тем, за кого молились, становилось легче. А крепче всего наши молитвы за любимое Отечество. Главное — мы на Афоне, в центре вселенской молитвы ко Господу и Божией Матери.
Конечно, особо помнятся Ильинский и Андреевский, бывшие, а даст Бог и будущие, русские скиты. В них же всё совершенно русское — архитектура, колокола, иконы. В Ильинском скиту, во весь простенок, икона батюшки нашего любимого Серафима Саровского, вся в драгоценном окладе. «Дар надворного советника Константина Андреевича Патина. 27 октября 1913 года». Иконостас из Одессы. Монах: «Иконы писаны в Киеве. Всё ваше. Мы храним». Хранить помогают и мощные кованые двери. Недалеко от них источник животворной воды. И ковшик из белого металла. Из таких, только уменьшенных, запивают Причастие.
Источники везде. И везде пьём и умываемся. И никак не напьёмся. Даже дивно.
Владимир Николаевич КРУПИН
(Продолжение следует)