29 января 1860 года, 150 лет назад родился великий русский писатель Антон Павлович Чехов. Чеховские театральные фестивали, новые экспозиции в музеях, многочисленные статьи и редкие телепрограммы... Казалось бы, юбилей Чехова вниманием не обделён, но часто ли мы обращаемся к духовному завещанию самого писателя?
В рассказе «Корреспондент» (1882 г.) Чехов устами опустившегося журналиста Ивана Никитича выносит суровый приговор русской печати 80-х годов XIX века: «Прежде, что ни писака был, то и богатырь, рыцарь без страха и упрёка, мученик, страдалец и правдивый человек. А теперь? Взгляни, русская земля, на пишущих сынов твоих и устыдися! Где вы, истинные писатели, публицисты и другие ратоборцы и труженики на поприще... эк... эк... гм... гласности? Нигде!!! Теперь все пишут, у кого сердце не в утробе матери, а в кузнице фабриковалось, у кого правды столько имеется, сколько у меня домов собственных, и тот дерзает теперь ступать на путь славных — путь, принадлежавший пророкам, правдолюбцам да среброненавистникам... Прежде гнались за правдой, а нонче пошла погоня за словцом красным да за копейкой, чтоб ей пусто было! Дух странный повеял!».
Вот как точно он уловил-то суть вопроса, через век — и добавить нечего... Декларируемое возрождение «России, которую мы потеряли», «опустило» нашу литературу по спирали — на новый уровень духовной нищеты и сребролюбия. В телепрограмме открыто заявившего о себе, что «креста на нём нет», Виктора Ерофеева «Апокриф» недавно собрались завсегдатаи и начали судить... Чехова. Задал тон вездесущий Николай Сванидзе: «Принято считать, что Чехов — эталон доброты, а ведь Чехов — безпощадный писатель, абсолютно жёсткий». «Ну да, — с готовностью подхватил Ерофеев, — ещё Лев Шестов писал о жестокой правде Чехова».
И впрямь, сын богатого купца из Киева Шестов (Лейба Исаакович Шварцман), окончивший Московский университет, был принуждён часть своего времени сидеть за прилавком и продавать товары. Но потом вдруг стал философом. В 1904 году, сразу после смерти Чехова, Шестов написал о нём статью с гадким названием «Творчество из ничего», которая была опубликована в марте 1905 года в журнале «Вопросы жизни». Она начинается фразой: «Чехов умер — теперь можно о нём свободно говорить». Каков же вывод его «свободных высказываний»? Судите сами.
«Чтобы в двух словах определить его тенденцию, я скажу: Чехов был певцом безнадёжности. Упорно, уныло, однообразно в течение всей своей почти 2 5-летней литературной деятельности Чехов только одно и делал: теми или иными способами убивал человеческие надежды. В этом, на мой взгляд, сущность его творчества. Об этом до сих пор мало говорили — и по причинам вполне понятным: ведь то, что делал Чехов, на обыкновенном языке называется преступлением и подлежит суровейшей каре. Но как казнить талантливого человека?».
Вот уже более века пытаются «казнить» писателя по методологии Шестова: «Чехов в новом произведении наложил такую дымку мистической прелести, какой раньше у него не было», — напишет Мейерхольд и поставит «Вишнёвый сад», в противовес МХТ, сначала как водевиль, а затем как «мистическую пьесу, навевавшую грусть и смутный страх»... Готовя свою версию инсценировки «Вишнёвого сада» в «Лейкоме», Марк Захаров заявил, что ему — «гордому и большому художнику... всё равно, что напишет критика, которую он не читает».
Чехов сам говорил о своей пьесе: «Вышла у меня не драма, а комедия, местами даже фарс», но на сцене «Лейкома» разворачивается такой «фарс», что мало не покажется: с ужимками и прыжками, выстрелами и падениями, с фокусами, которые могли бы сделать честь расположенному относительно недалеко от Малой Дмитровки цирку. Даже либеральный критик написал: «Катастрофа вышла посильнее, чем продажа вишнёвого сада. Там хоть какая-то, пусть призрачная, надежда в финале оставалась — если "по Чехову". Здесь решительно никакой. Причём изначально». Вот она, методика Шестова-Шварцмана!
Герои комедии в спектакле Захарова — существа по-преимуществу одноклеточные, в лучшем случае наделённые одной, правда, пламенной страстью, как, скажем, Любовь Андреевна Раневская, предстающая в исполнении Александры Захаровой как женщина, больная тяжёлой формой нимфомании О героях чеховских пьес Шестов писал: «Все живут врозь, каждый целиком поглощён своею жизнью и равнодушен к жизни других. И странная судьба чеховских героев: они напрягают до последней степени возможности свои внутренние силы, но внешних результатов не получается никаких. Все они жалки».
По видению Шестова и ставят сегодня в наших театрах Чехова. Таким хотят представить его даже в юбилейном году писателя. Но он смотрит на всё это из-под пенсне и спокойно возражает: «Моя святая святых — это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютнейшая свобода, — свобода от силы и лжи, в чём бы последние ни выражались». Чехов свою нравственную позицию редко открыто проповедовал, чаще скрывал за тонкой иронией и добродушным смехом.
Художник Константин Коровин вспоминал, как они с Левитаном зашли к нему в шумный номер гостиницы, где незнакомые студенты пили чай, пиво и поучали молодого хозяина, а он — «Он был красавец. У него было большое открытое лицо с добрыми смеющимися глазами. Антон Павлович был прост и естествен, он ничего из себя не делал, в нём не было ни тени рисовки или любования самим собою... Студенты были другие, чем Антон Павлович. Они были большие спорщики и в какой-то своеобразной оппозиции ко всему.
— Кому нужны ваши рассказы? К чему они ведут? В них нет ни оппозиции, ни идеи... Вы не нужны "Русским ведомостям", например. Да, развлечение, и только.
— И только, — ответил Антон Павлович.
— И почему вы, позвольте вас спросить, подписываетесь Чехонте?.. К чему такой китайский псевдоним?..
Чехов засмеялся.
— А потому, — продолжал студент, — что когда вы будете доктором медицины, то вам будет
совестно за то, что вы писали без идеи и без протеста...
— Вы правы... — отвечал Чехов, продолжая смеяться. И прибавил:
— Поедемте-ка в Сокольники... Прекрасный день... Там уже цветут фиалки... Воздух, весна».
Воздух, весна — в этих словах видна личность якобы грустного и безпощадного Чехова. И ещё он ощущал правду жизни и климат общественного бытия. Это был великий мудрец и блестящий стилист; посмеиваясь, говорил про знаменитую брюсовскую строку: «О, закрой свои бледные ноги!», посверкивая пенсне: «Не верьте декадентам. Ноги у них обыкновенные — волосатые...».
После университета Чехов работал врачом в Воскресенске, в Звенигороде, в Истре. До выхода в 1888 году лирического произведения «Степь», где он раскрыл своё постижение земной красоты, он создал более 350 рассказов. В 1890 году, когда к нему пришёл прочный читательский успех, Чехов совершает литераторский подвиг — едет на Сахалин к каторжникам. Кто из нынешних баловней пера на это отважится? Изнурительная поездка, непрерывная работа за письменным столом, врачебная практика в подмосковном Мелихове подорвали его здоровье. Провал «Чайки» в Петербурге ускорил катастрофу — в марте 1887 года из горла хлынула кровь. Чехов записывает: «Говорят, правда в конце концов восторжествует, но это неправда». А сам продолжал врачевать правдивым словом.
В 1900 году он был избран почётным академиком, в 1902-м, когда, по указанию Царя, аннулировали избрание в Академию Максима Горького, демонстративно отказался от звания. Чехов стал властителем не столько дум, сколько — устремлений к более достойной и разумной жизни. Он, по сути, обо всём сказал — кратко, ненавязчиво, убийственно точно. Вот его беглая заметка из записной книжки: «Вновь назначенный губернатор обратился к своим чиновникам с речью. Призвал купцов — речь. На акте в женской гимназии — речь об истинном просвещении. Представителям печати — речь. Собрал евреев:. "Евреи! Я призвал вас...". Но проходит 1 —2 месяца — ничего не делает. Опять созывает купцов — речь. Опять евреев: "Евреи! Я призвал вас...". Надоел всем. Наконец говорит правителю канцелярии: "Нет, не под силу мне это, голубчик. Подаю в отставку"».
Сколько деятелей за прошедшее с тех пор время успели нам надоесть со своими однообразными «волевыми», но безсодержательными речами, обращениями то к Федеральному собранию, то к СМИ и пользователям интернета, но при явном своём безсилии об отставке никто и не помышляет. Значит, Чехов жил в другой России? Его мужики из рассказа «Злоумышленники» — гуманисты, не все подряд гайки на грузила откручивают: «Нешто мы не понимаем?», а сегодня рельсы снимают и кабель километрами вырезают. Его молодой капиталист Лопахин — романтик (вишнёвый сад мечтал купить), а нынешние дерипаски с абрамовичами градообразующие предприятия скупают и банкротят, обрекая людей на нищету. Он писал и о современном ему, и о нашем бездарном чиновничестве: «Если кто присасывается к делу, ему чуждому, например, к искусству, то неминуемо становится чиновником. Сколько чиновников около науки, театра и живописи! Тот, кому чужда жизнь, кто неспособен к ней, тому ничего больше не остаётся, как стать чиновником».
Какого явления нашей жизни, ужасающей своей бездуховностью, пошлостью, ненавидимой Чеховым, ни коснись — всему он дал оценку. Даже про первый унизительный эксперимент в жанре реального телевидения — зверинец «За стеклом», а потом и развратный Ксюшин «Дом» сказал... Больше века назад записал в сокровенной книжке: «У животных постоянное стремление раскрыть тайну (найти гнездо), отсюда у людей уважение к чужой тайне, как борьба с животным инстинктом». Телевидение демонстративно ухмыляется, талдычит в программах и откровенных ток-шоу: вы — скотский народ, вы эту борьбу проиграли и копаетесь с наслаждением в распахнутом, обгаженном гнезде. Владельцы эфира думают, что посрамили русскую культуру, самого Чехова....
Почитание литературной молодёжи, триумф «Чайки» в Московском Художественном, собрание сочинений, признание Льва Толстого («Чехов — это Пушкин в прозе»), любовь всей читающей России, — всё это лишь слегка скрасило горечь медленного расставания с жизнью. Летом 1904 года Чехов умер на немецком курорте Баденвейлере.
И тут Шестов злорадствует: «Искусство, наука, любовь, вдохновение, идеалы, будущее — переберите все слова, которыми современное и прошлое человечество утешало или развлекало себя — стоит Чехову к ним прикоснуться, и они мгновенно блёкнут, вянут и умирают. И сам Чехов на наших глазах блёкнул, вянул и умирал — не умирало в нём только его удивительное искусство одним прикосновением, даже дыханием, взглядом убивать всё, чем живут и гордятся люди».
Конечно, появись эта статья при его жизни, Чехов не стал бы марать бумаги полемикой, но всё-таки нам хотя бы в юбилейные дни надо доверять самому Чехову:«... Все мы народ, и всё то лучшее, что мы делаем, есть дело народное». Так сказал мировой гений, изысканный и истинно народный писатель. Антон Павлович (Антоний в переводе с греческого — приобретение взамен) всем своим творчеством призывал приобретать лучшее, высшее — взамен низшему. Неужели тщетно?
В своей «Записной книжке I» Чехов записывает после бесед с зоологом Вагнером летом 1891 года: «Вследствие разницы климатов, умов, энергий, вкусов, возрастов, зрений равенство среди людей никогда невозможно. Неравенство поэтому следует считать непреложным законом природы. Но мы можем сделать неравенство незаметным, как делаем это с дождём или медведями». Тогда Чехов, как вспоминал его брат, придерживался излюбленного мнения, что «сила духа в человеке всегда может победить в нём недостатки, полученные в наследственность» и что «как бы ни было велико вырождение, его всегда можно победить волей и воспитанием».
Бунин вспоминал, с какой «затаённой горечью» в конце жизни говорил Чехов о своем литературном прошлом, о навешанных на него ярлыках критиков: «Какой я "хмурый человек", какая я "холодная кровь", как называют меня критики? Какой я "пессимист"? Ведь из моих вещей самый любимый мой рассказ — "Студент"!».
Именно в этом рассказе Чехов определил свой взгляд на сущность человеческой жизни: студент духовной академии Великопольский пересказывает двум крестьянкам евангельскую притчу об отречении Петра от своего Учителя, умиляется слезам Василисы и вдруг понимает, что «правда и красота, направлявшие человеческую жизнь там, в саду первосвященника, продолжались непрерывно до сего дня и, по-видимому, всегда составляли главное в человеческой жизни и вообще на земле».
Главное на земле — правда и красота! Вот что завещал нам Антон Чехов — лучший из людей, как назвал его Станиславский.
Александр Александрович БОБРОВ