80 лет назад родился Василий Макарович Шукшин, русский писатель, кинорежиссёр, актёр. Прошли годы — страшные для русского человека, опустошающие души, и вот теперь, снова перечитывая его рассказы, понимаешь, что в спокойные, относительно сытые и благополучные годы он предчувствовал трагедию.
Василий Макарович Шукшин прожил до обидного короткую жизнь — 45 лет. В кино этот битый жизнью мужик, сын репрессированного механизатора, демобилизованный из-за язвы матрос, директор школы в родных Сростках на Алтае, в отличие от многих баловней — детей и внуков столичных кумиров, пришёл поздно и, казалось бы, случайно. С литературой — понятней. Бывшие сослуживцы-моряки хорошо помнят, как Василий Шукшин ещё в 1950— 1951 годах читал им свои рассказы «Двое на телеге» и «Разыгрались в поле кони»...
Устроившись работать инструктором райкома партии в Бийске, он понял, что это — не его. И тогда Вася Шукшин решает отправиться в Москву, поступать на сценарный факультет ВГИКа. Матушка Мария Сергеевна не стала препятствовать сыну, более того, сделала все что могла — продала корову и вырученные деньги отдала сыну. Так летом 1954 года он приехал в Москву. Одет был в полувоенный костюм, гимнастёрку, из-под которой виднелась тельняшка.
Места в общежитии не оказалось. Шукшин решил ночевать на бульваре недалеко от Котельнической набережной. Только задремал на скамейке — его разбудил высокий худощавый мужчина с палкой в руках. Шукшин, приняв его за сторожа, испугался.
— Чего спишь здесь? — спросил мужчина.
— Ночевать негде, — ответил Шукшин.
— Пойдём ко мне, переночуешь.
Привёл к себе домой, напоил чаем и всю ночь с ним разговаривал.
Когда Шукшин уже начал учиться, ему кто-то издали показал на режиссёра Ивана Пырьева. И Василий узнал в нём человека, у которого провёл ночь. Только много лет спустя у Пырьева спросил:
— А вы помните, Иван Александрович, как я у вас ночевал
однажды?
— Не помню, — ответил Пырьев. — У меня много кто ночевал...
Теперь нам рисуют образ другого Пырьева — себялюбца, диктатора и баловня сталинского порядка...
Узнав, что режиссёр — хозяин картины, главный человек, Шукшин подал документы на режиссёрский факультет. По воспоминаниям однокурсников, ВГИКовские педагоги боялись его брать: он был правдолюбец, совершенно не понимал, что можно говорить, чего нельзя. Педагоги опасались, что он всех перебаламутит. Но в него поверил Михаил Ромм...
На экзамене мэтр спросил: «Ну, расскажите, как себя чувствовал Пьер Безухов в Бородинском сражении?» Шукшин ответил: «Я это не читал. Очень толстая книжка, руки не доходят». Ромм нахмурился: «Вы что же, толстых книжек совсем не читаете?» Шукшин говорит: «Нет, одну прочёл. "Мартин Идеи". Очень понравилась». Ромм сказал: «Какой же вы директор школы, вы некультурный человек. Нет, вы не можете быть режиссёром». И тут вдруг Василий Шукшин стал на него кричать: «А вы знаете, что такое директор школы? Дрова к зиме у председателя сперва выбей, потом вывези да наколи, чтоб детишки не мёрзли. Учебники раздобудь, парты почини, керосину добудь, учителей размести. А машина — с хвостом на четырех копытах, — и ту в колхозе не выпросишь. Где шагом, где бегом, грязь — во... Где уж тут книжки читать!» «ВГИКовские» были счастливы — нагрубил Ромму, сейчас его выгонят. А Ромм заявил: «Только очень талантливый человек может иметь такие нетрадиционные взгляды. Я ставлю ему пятёрку».
Актёр он был от Бога. Достаточно вспомнить главные роли Василия Шукшина в фильмах: «Два Фёдора» (1958), «Комиссар» (1967), «У озера» (1970; Государственная премия СССР в 1971-м), «Они сражались за Родину» (1975). Режиссёр он был неповторимый, истинно народный, поставил фильмы: «Живёт такой парень» (1964, приз «Золотой лев» Междуна¬родного кинофестиваля в Венеции), «Ваш сын и брат» (1965), «Странные люди» (1969), «Печки-лавочки» (1972), «Калина красная» (1973, Ленинская премия 1976-го, посмертно). Умер Василий Макарович 2 октября 1974 года во сне во время съёмок фильма «Они сражались за Родину».
Вот сколько всего он осилил за неполных двадцать лет горя¬чей творческой работы! Книг успел написать, увы, меньше, хотя в сборниках «Сельские жители» (1963), «Там, вдали» (1968), «Характеры» (1973), романе «Любавины» успел раскрыть образы странных для большинства обывателей людей из глубин народа, которые несли в себе нравственную чистоту и требовательность к другим.
Шукшин назвал один из своих рассказов «Чудик» — так именовала честного, доброго, но незадачливого героя его жена. «Иногда ласково», — подчеркнул писатель. Но тогдашняя критика даже это «иногда» отвергла. Словосочетание «шукшинские чудики» стало штампом. Так легче было отмахнуться, отписаться от тех мучительных вопросов, которые ставил Василий Макарович в своих бесхитростных, вроде бы, рассказах.
Прошли годы — страшные для русского человека, опустошающие души, и вот теперь, снова перечитывая его рассказы, понимаешь, что в спокойные, относительно сытые и благополучные годы он предчувствовал трагедию. Его «странные люди» (ещё одно собственное название и критический штамп) были живее и ранимее тех, которых всё устраивало или тех, кто «держал фигу в кармане», брюзжал на кухнях. Вот эти-то устроившиеся или вечно недовольные ходили потом на митинги, голосовали за Ельцина, не препятствовали развалу государства, надеясь: авось, и нам перепадёт.
Страдалец Князев, писавший по ночам о справедливом устройстве государства, казался иным просто неудачником, человеком малость свихнувшимся. Сегодня его просто назвали бы психом. Тогда это было даже смешно и любопытно. Например, его назидательный рассказ для бездумного отпускника Сильченко, как вырастает огромный холм: люди беспрерывно идут друг за другом и бросают по горстке земли — образуется курган.
«Князев победно смотрел на Сильченко и на старика тоже, но больше на Сильченко.
— Улавливаете?
— Не улавливаю, — сказал Сильченко вызывающе. Его эта победность Князева раздражала. — При чём здесь одно и причём другое? Мы заговорили, как провести свободное время...
Я высказал мысль, что, чем бы ты ни занимался, но если тебе это нравится, значит, ты отдохнул хорошо.
Князев хоть был возбуждён, но был и терпелив.
— Вот представьте себе: все прошли и бросили по горстке земли... А вы не бросили! Тогда я вас спрашиваю: в чём смысл вашей жизни?
— Чепуха какая-то. Вот уж действительно галиматья-то... Какой холм? Я вам говорю: вот я приехал отдохнуть... На природу. Мне нравится рыбачить... вот я и буду рыбачить. В чём дело?
— И я тоже приехал отдохнуть.
- Ну?..
- Что?
— Ну и что, холм, что ли, будете насыпать здесь?
Князев посмеялся снисходительно, но уже и не очень терпеливо, зло.
— В чём смысл нашей жизни вообще? — спросил он прямо.
— Это кому как, — уклонился Сильченко.
— Нет, нет, вы ответьте, в чём всеобщий смысл жизни? — Князев подождал ответа, но нетерпение уже целиком овладело им. — Во всеобщей же государственности. Процветает государство — процветаем и мы. Так? Так или не так?
Сильченко пожал плечами... Но согласился — пока, в ожидании, куда затем стрельнет мысль Князева».
Мысль Князева стреляла в одном направлении — не по-учёному, конечно. Но скажите, куда девались все эти учёные-марксисты? Вот министр финансов Кудрин преподавал... политэкономию. Дикость! И никто из тогдашних «политэкономистов», никто из окружающих обывателей правдолюбца не желал выслушать. Впрочем, и сегодня не поняли бы: какой такой государственный подход, для чего холм насыпать? Надо разворотить его, а если это курган, то стащить оттуда оружие и золотые украшения покойных.
И смешно читать, и больно, и поучительно.
Как глубок его знаменитый рассказ «Верую!» На сельского труженика Максима Ярикова по выходным накатывалась тоска. Вкалывал на работе — нормально, а как свободные часы — душа болит. Жена это презрительно не понимала: «Ой, душа болит... Ну и нервничай, чёрт с тобой! Люди дождутся воскресенья да и отдыхают культурно... В кино ходют. А этот — нервничает, видите ли. Пузырь».
О, теперь-то ещё культурнее отдыхают: клубы на селе развалились, зато бары появились, а телевизор — не выключается. И Шукшин предчувствовал, что нового фильма про них, русских ищущих людей, — не снимут, а снимут — не покажут на широком экране. И, конечно, его мятущаяся душа тоже искала ответы на глубинные вопросы.
Потому и идёт по авторской воле Максим к соседу Лапшину, у которого гостит родственник жены — священник, чтобы задать вопрос: «У верующих душа болит или нет?» Батюшка взялся объяснять:
«- Как только появился род человеческий, так появилось зло. Как появилось зло, так появилось желание бороться с ним, со злом то есть. Появилось добро. Значит, добро появилось только тогда, когда появилось зло. Другими словами, есть зло — есть добро, нет зла — нет добра. Понимаешь меня?
- Ну, ну.
— Не понукай, ибо не запряг еще. Что такое Христос? Это воплощённое добро, призванное уничтожить зло на земле. Две тыщи лет он присутствует среди людей как идея — борется со злом. Две тыщи лет именем Христа уничтожается на земле
зло, но конца этому не предвидится... Я же хочу верить в вечность, в вечную огромную силу и в вечный порядок, который будет.
— В коммунизм, что ли?
— Что коммунизм?
— В коммунизм веришь?
— Мне не положено. Опять перебиваешь!
— Всё, больше не буду. Только ты это... понятней маленько говори. И не торопись.
— Я говорю ясно: хочу верить в вечное добро, в вечную справедливость, в вечную высшую силу, которая всё это затеяла на земле. Я хочу познать эту силу и хочу надеяться, что сила эта — победит. Иначе — для чего всё? А? Где такая сила? — Поп вопросительно посмотрел на Максима. — Есть она? Максим пожал плечами:
— Не знаю.
— Я тоже не знаю.
— Вот те раз!..
—Вот те два. Я такой силы не знаю. Возможно, что мне, человеку, не дано и знать её, и познать, и до конца осмыслить. В таком случае я отказываюсь понимать своё пребывание здесь, на земле. Вот это как раз я и чувствую, и ты со своей больной душой пришёл точно по адресу: у меня тоже болит душа. Только ты пришёл за готовеньким ответом, а я сам пытаюсь дочерпаться до дна, но это — океан. И стаканами нам его не вычерпать...»
К 60-летию Василия Шукшина Алтайское книжное издательство выпустило сборник стихов «Непросто говорить о Шукшине», в 1991 году, на рубеже развала издательского дела, повторило его, значительно расширив. Кто только там ни выступил со стихами!
А название для этой статьи я взял из стихов моего покойного уже друга — прекрасного вологодского поэта Александра Романова «Калина»:
Трону стынущую ветку —
снова памятью тянусь
к дорогому человеку,
растревожившему Русь.
Да, он растревожил Русь. Нам бы её не добить окончательно...
Александр Александрович БОБРОВ