Семья у нас была нецерковной, икон в доме не было, «религиозность» наша ограничивалась крашением яиц на Пасху и тем, что по большим церковным праздникам мы старались не работать
Откуда тогда, в советское время, узнавали, что сегодня церковный праздник, — ума не приложу. Вокруг нас все были такие же как бы «атеисты». Да, в семье говорили о том, что какой-то высший разум существует, что «что-то» есть и тому подобное. Вот, в общем-то, и всё моё религиозное воспитание. Но, видно, Бог заложил в душу доброе зерно, потому что оно, хотя и дремало до поры, всё равно, исподволь возрастало.
Ещё ребёнком, когда вокруг взрослые говорили, что Бога нет, я чувствовала какое-то смущение: а вдруг Он есть?
Дальнейшие годы проходили без особых потрясений, и в восьмом классе, когда случились со мной ситуации, значимые для меня, я вдруг начала истово, горячо молиться. Почему? Не знаю. То, о чём просила, получила сразу, буквально в ту же минуту. Меня это потрясло.
Думаю, что зерно веры в моей душе, которое потихоньку росло все эти годы, в минуту стресса сделало рывок, — и выросло «деревце». Потом, мало-помалу, начали открывать заброшенные церкви, количество их росло, и я заходила почти в каждую. Смотрела, ставила свечки, научилась писать записки и уходила.
Меня тянуло в церкви, и я ходила часто, но мысль об исповеди и Причастии, о том, чтобы отстоять всю службу, мне и в голову не приходила. Мне казалось, что очень трудно, что я не выстою больше двадцати минут, и даже не беспокоилась по этому поводу, как не беспокоится человек, осознающий, что он не может достать до Луны.
Шло время. Проблемы и жизненные трудности, как водится, возрастали. И вот, несколько лет назад, я в душевной смуте вдруг отчётливо осознала, что мне сейчас, сию минуту, необходимо пойти в церковь, исповедаться, и тогда пойму, как мне поступить. Зашла в церковь, которая мне очень нравилась, я была в ней раньше, и она была рядом. Не зная, как поступают в таких случаях, попросила позвать дежурного священника. Был вечер, церковь скоро закрывалась, никого не было. Вышел тихий молодой иерей, удивлённый, что его кто-то позвал. До сих пор не знаю, кто больше стеснялся и смущался, я или он. Говорил священник крайне мало, больше молчал.
«Приходите на исповедь, сейчас мы закрываемся». Всё. Никаких откровений, речей, чудес. Передо мной в сумерках стоял тихий священник в подряснике. Не знаю, что произошло, но я вышла из храма счастливая. Наверное, во время нашей «беседы» он молился. Бог снял с души мои проблемы. Через неделю я пришла к тому же батюшке на исповедь, и с тех пор все службы выстаиваю легко. Я полюбила церковную службу. Когда перечисляла все мои грехи на первой исповеди, иерей долго молчал, потом сказал: «Да, грехи очень тяжкие». Я думаю, большую ответственность за меня он взял на себя, потому и молчал долго. И, Господи, как же я благодарна ему за это, ведь не разреши он меня от грехов в тот раз, я, возможно, никогда бы так и не сподобилась ни исповедоваться постоянно, ни причащаться. Я бы просто ушла. Он «привёл» меня к первому в жизни Причастию.
Новоначальный человек в церкви, я, когда вынесли Чашу, испугалась. Боялась так, как редко чего боялась в жизни. Мне было страшно, очень страшно. Страшно от величия происходящего, от того — что я, кто я? И сейчас подойду вкушать плоть и кровь Христову. Мне казалось, что я не смогу сдвинуться с места, раскрыть рот, что я буду дрожать, не смогу произнести своё имя. Мелькнула мысль — убежать. Это был страх от прикосновения к Великой Святыне. С тех пор каждый раз в минуты перед Причастием я испытываю этот страх. Может быть, не так сильно, как в первый раз, но боюсь величия совершающегося со мной, недостойной.
Вот это я и хотела рассказать: о встрече с молодым, кротким священником, который ничего не совершал внешне, не осудил меня ни словом, ни взглядом, почти ничего не сказал, но перевернул мою жизнь. Хотела рассказать и о своих переживаниях на Литургии, о том, что дерево моей веры разрослось в моей душе и, надеюсь, будет приносить добрые плоды.
И ещё: если бы не было во мне зерна веры, дарованного от рождения по молитвам предков, я не встала бы на путь воцерковления даже под давлением тяжких обстоятельств. И когда я слышу сейчас от некоторых неверующих людей: «Ты так изменилась, тебя не узнать», — то я улыбаюсь и не спорю. Как объяснишь?
Я всегда была такая, с рождения, и Господь в лучшее для меня время привёл меня к такому священнику, который нужен был мне, пробудил спящую веру в моей душе своей молитвой. А не родись я с верой в душе, никакой сонм священников не смог бы со мной ничего поделать.
Мы — русские, мы живём на Русской земле, православные, у нас и воздух в России другой, православный. И я думаю, что зерно веры Господь вложил в души подавляющего большинства из нас, просто, может быть, ещё не пробил их час прийти в церковь со смирением и покаянием. Но пробьёт этот час, Господь-то знает, для кого и когда.
Инна Николаевна ПАХОМОВА