18 мая - празднование иконы Божией Матери «Неупиваемая Чаша» Православные верят, что этот образ дарован Богом для спасения, исправления и исцеления пьяниц
"На Руси веселие — пити, не можем без этого быти". Эти слова князь Владимир Красное Солнышко сказал ещё до Крещения Руси. На самом деле, пить народ русский стал особенно сильно в середине XIX столетия, когда на Руси трактиров стало больше, чем церквей. Это время можно считать началом народного алкоголизма. Именно тогда и была явлена икона «Неупиваемая Чаша» во спасение...
Сам образ весьма необычен: Богородица стоит перед Престолом Божиим в молитвенной позе с воздетыми руками, на Престоле — чаша, в которой благословляющий нас Христос.
Один верующий человек, ранее страдавший запойным алкоголизмом, по-свойски объяснил мне суть этого образа: дескать, чаша со Христом полна благодати. «Неупиваемая» чаша это. А вот бутылка с водкой заканчивается быстро, и потом начинается похмелье... Именно благодатной чашей и надо заменить гранёный стакан или рюмку. «Неупиваемая чаша небесных дарований», — так молятся православные перед этим чудотворным образом.
Акафист иконе «Неупиваемая Чаша» я начал читать уже в полном отчаянии: трезвых дней в моей жизни становилось всё меньше, запои длились всё дольше. Поначалу читал акафист как бы автоматически, не понимая смысл того, что читаю. Скажу прямо, я плохо верил в целительную силу всех этих малопонятных слов, и сомнения одолевали: а стоит ли хвататься за соломинку?..
И вдруг мне явственно проявился смысл одного молитвословия к Богородице почти в самом начале акафиста: «Бурю внутрь имущий помышлений сумнительных, но с искренним покаянием притекающий к Твоему неизреченному милосердию, одержимии пианственной страстью получают исцеление...» Воистину, умудрил Бог человека, который писал этот акафист! Он знал, что непременно найдутся такие вот, как я, маловеры, с целой «бурей помышлений сумнительных». После этого я стал читать акафист ещё чаще, пытаясь тщательнее вникать в его смысл...
Наверное, скоро наизусть выучу. Главное, что пить бросил. Верю, что бросил... Как будто бы Господь кольчугу на меня надел, и теперь все соблазны выпить, как стрелы, не могут пронзить душу... В акафисте я прочёл: «Стена еси и щит, Богомати, людем, страждущим недугом пьянства, и всем, усердно к Тебе притекающим». Стена и щит!
Через полгода трезвой жизни я решил съездить в город Серпухов в Высоцкий монастырь, где находится чудотворный образ «Неупиваемая Чаша». Высокие, с бойницами, средневековые монастырские стены, за которыми видны только маковки церквей... Монастырь практически полностью восстановлен (в советские годы он был закрыт и находился в полуразрушенном состоянии).
Поначалу чувствую себя неловко. Ну, какой из меня паломник? Я и в церковь-то хожу раз в полгода... Но присоединяюсь к другим паломникам и трудникам (о них речь впереди), которые нараспев читают «Отче наш». Потом мы садимся за длинные и широченные столы... Там — еда, которая напоминает мне службу в армии: огромная миска с кашей, компот и хлеб, нарезанный толстенными кусками.
Образ «Неупиваемая Чаша» находится в Покровском храме монастыря. Это копия, или, на языке Православия, список. Первообраз утрачен в 20-е годы прошлого столетия. Все иконы после закрытия Серпуховских монастырей сожгли на берегу реки Нара... Список тоже чудотворный, перед ним неугасимо горит лампада как символ всех молитв к Божией Матери.
В монастыре я пробыл немного, но встреч и впечатлений было хоть отбавляй. Расскажу о людях, с которыми довелось встретиться, все — русские, страдающие, как уже принято считать, сугубо русским недугом — алкоголизмом. Именно алкоголики и составляют основную часть паломников и трудников монастыря. Они живут, разумеется, отдельно от монастырской братии — монахов и послушников. Николай живёт в соседней келье. Это простой, добродушный малый лет сорока. Большой, неуклюжий и бородатый. Он такой добрый и незатейливый. История его проста и безыскусна. Родился в Тульской деревеньке, работал дояром на ферме и ходил по вечерам в клуб на дискотеки. После развала колхоза Николай запил самым безбожным образом. До этого пил, «как все». Он так и сгинул бы в своей деревеньке, если бы не пришёл к Богу. Как Николай обрёл веру, он не рассказывает. Ушёл в монастырь в город Белев Тульской области, где несколько лет был трудником... Ну, а потом Николай захотел жениться и ушёл из монастыря.
—Не пошло у меня с бабой, — говорит мне он, сидя по вечеру в моей келье. Почему «не пошло», Николай не говорит. Рассказывает только, что опять запил после развода, и запой стал хроническим. Кое-как вынырнув из этого омута, Николай приехал в Серпухов к «Неупиваемой Чаше», и теперь он здесь трудник. Вообще, трудиться Никола умеет: он давно бы стал знатным и богатым фермером, если бы не пил.
—Я тут по знамению, — важно и несколько таинственно заявляет мне он.
—По какому ещё знамению? — спрашиваю я.
—По Божиему, разумеется. Видишь, правая рука не сгибается, —Николай едва двигает большой и отёкшей рукой. — И пальцы не шевелятся... Отлежал по пьяни. Нога отошла, а рука не сгибается теперь.
Никола сопит, крестится левой рукой и тяжело произносит:
—Знамение.
Настаивает, чтобы я после Высоцкого монастыря непременно съездил в Оптину Пустынь. Там он год назад тоже был трудником.
Я давно мечтал побывать в этом монастыре, который находится в Калужской области. Но хватит ли мне денег добраться туда? И так уже издержался.
—Тьфу! — говорит Никола. И начинает учить меня, как дешевле доехать до Оптиной Пустыни.
Ах, народ русский! Голытьба святая!.. Если бы у Николы были деньги, он тут же отдал бы их мне, чтобы я непременно побывал в Оптиной Пустыни — великом русском монастыре, где когда-то жили святые старцы, куда приезжали русские классики...
—Езжай! — требовательно говорит мне Никола и предлагает записать всю схему передвижения в блокнот. Обратный путь будет ещё проще: достаточно выбрать для этого любой туристическийавтобус. — Подойдёшь и скажешь: «Православные, возьмите до Москвы, Христа ради!» Москвичи, они богатые, возьмут... Я всегда так делаю.
В Оптину Пустынь я всё-таки добрался, и, Бог даст, когда-нибудь напишу об этом. Но сейчас — вернёмся в Высоцкий монастырь...
В келье я жил с двумя паломниками: Володей из Вятки и гражданином Конго, худощавым и лысым негром. Его появление в русском монастыре вызвало некоторое замешательство. Сидели мы в ожидании вечерней трапезы (в любом монастыре все паломники питаются, как и монахи, два раза в день), и тут зашёл негр. Он начал что-то лепетать на ужасно плохом русском. Крестится и лепечет...
—Кто ты, брат? — перебивает его один из паломников.
—Ваня, — отвечает негр.
Негр Ваня — беженец из Конго. Там гражданская война. Ваня — православный, как и большинство его соплеменников: их ещё лет двести назад крестили русские миссионеры. Он приехал в Москву, чтобы найти себе работу. По дороге останавливался в монастырях — на гостиницы денег у него нет...
Наивный Ваня считает Россию православным царством, где ему непременно дадут приют. Он верит в Россию и хочет, чтобы она стала его Родиной. (Пусть о Конго напоминает только цвет его кожи.) Он любит Россию, как не умеем любить её мы, русские.
Утром он помолился и собрался в дорогу. Монастырь выделил ему какую-то сумму денег, и простодушный негр уехал, выслушав сначала наставления Николая о том, как дешевле доехать до Москвы.
Дима — из Нижнего Новгорода. Трудник лет двадцати пяти, с большими и грустными глазами. Сегодня он дежурит у монастырских ворот. В его обязанности входит следить за тем, чтобы паломники (главным образом — паломницы) не заходили в обитель в ненадлежащем виде.
—Сестра! — весело кричит Дима одной из паломниц, которая только что зашла в монастырь. — Сестричка! Подожди ... Без платочка у нас нельзя. Платочек вы обретёте вот здесь, — он указывает на небольшую каморку в нижней части колокольни. В монастыре не принято говорить «мужчина» или «женщина» — только «брат» и «сестра».
Дима пил жутко, потом женился и бросил пить. И всё у него стало хорошо. Он любил жену, в кредит купил пылесос, микроволновую печь и утюг-тефаль...
—Шесть лет не пил! — провозглашает он, обращая на себя внимание всех проходящих мимо паломников. — Шесть!.. Ведь говорил мне батюшка, что когда все шибко хорошо, тогда и приходят искушения. Искушений Дима не выдержал и, как говорят алкоголики, «рванул».
—Месяц пил, брат, — с каким-то отчаянием говорит мне он. —Мне ведь только понюхать эту гадость, и я сразу «иду вразнос». Я такой сволочью себя за этот месяц показал пред всеми. Главное —перед Богом... Но ведь шесть лет не пил!
—Жена от тебя, наверное, ушла? — спрашиваю я.
—Я ушёл. К «Неупиваемой Чаше»... Теперь только подумаю о водке—и меня наизнанку выворачивает. Даже курить бросил.
Вовку я встретил в Серпуховском Владычном монастыре, куда он, как и я, пришёл поклониться второму чудотворному списку образа «Неупиваемая Чаша». Мы возвращаемся с ним в Высоцкий монастырь. Он трудится там уже два месяца.
—Меня в Высоцкий монастырь полуживого после запоя привезли, — говорит Вовка глухим баритоном. — Я отлежался и на другой день пополз к иконе. Стою перед Нею на коленях и говорю с Нею. Не молюсь, а просто говорю. Народу в храме много, но я не слышу, не вижу никого. Только я и Она... Если бы не эта икона —я бы давно погиб. Кодировался и к бабкам-ворожейкам ходил, и...Что толку? Они всё страх в душу загоняют — в этом смысл кодирования и колдовства: мол, выпьешь — сразу помрёшь, ну или заболеешь, в лучшем случае... И ты терпишь, потому что боишься. А выпить-то всё равно охота!.. Короче, чувствуешь себя, как свинья в наморднике перед лоханкой с помоями... И самое страшное, что сразу после кодирования твою душу другие страсти начинают одолевать. Я, например, до него женщин очень боялся. Как закодировался — так сразу бабником стал. Четыре раза женился.
—У каждого алкоголика наступает свой предел, — тихо говорит мне паломник с кирпичным цветом лица. — У меня этот предел наступил тогда, когда я перестал бояться... Вот лежишь на полу пьяный, свалившись с дивана, а через тебя серенькие и чёрненькие чёртики прыгают. И еще пятнистые какие-то... А ты и не боишься! Смотришь на них, и... даже весело как-то!
Мне подумалось, почему у всех алкоголиков одни и те же галлюцинации во время «белой горячки»? Ведь с точки зрения психиатрии — это просто невозможно. И «глюки» ли это?
—Я сначала никак не решался приложиться к иконе, — восторженно рассказывает мне паломник средних лет, приехавший, как и я, из Уральской глубинки. — Стою и боюсь! Боюсь подойти ближе, ну... чтобы поцеловать Её. Потом перекрестился, подошёл и всё-таки приложился... И такая радость в душе! Даже крикнуть захотелось: «Здравствуй, Матушка Божия!» Теперь понятно, почему в акафисте повторяют: «Радуйся!»Радуйся, Владычице, Неупиваемая Чаша, духовную жажду нашу утоляющая! — протягивает нараспев Володя из Вятской глубинки, мой сосед по келье. Перед сном он читает акафист. В переводе
с греческого акафист — хвалебная песнь.
Володя не алкоголик (наверное, единственный из всех, которых мне довелось здесь встретить). Вернее, уже не алкоголик. Он давно перестал считать трезвые дни и месяцы. Просто не пьёт, и всё. Живёт в деревеньке, где всего-то четыре двора, у него жена и трое детей. В Серпухов Володя приехал поклониться Святыне.
—Радуйся, скорбями грехи наша очищающая. Радуйся, печальми наша немощи врачующая, — продолжает он...
Володя — человек верующий. Это видно сразу. Во-первых, он умеет слушать (редчайшая нынче способность!), во-вторых, никогда никого не осуждает. «Слава Богу за всё!» — любит говорить Володя...
Я собираюсь в дорогу.
И странные чувства овладевают душой. Пребывание в монастыре — это всего лишь миг на фоне моей во многом непутёвой жизни. Это как глоток свежего воздуха... И я теперь знаю, таким «воздухом» только и следует дышать.
—Радуйся, брат! — кричит мне Николай, высунувшись из окна своей кельи, когда я уже иду к выходу из монастыря. Он улыбается и машет рукой. Той самой, которую отлежал.
Сегодня утром он впервые смог её согнуть.
Д.МИТРИЧ