1 мая 1924 года, 85 лет назад родился Виктор Петрович Астафьев, автор выдающихся произведений, вошедших в золотой фонд отечественной литературы: «Последний поклон», «Царь-рыба», «Пастух и пастушка», «Кража», «Печальный детектив», «Прокляты и убиты».
Литературная премия, учреждённая Александром Солженицыным, за 2009 год была присуждена им ушедшему в 2001 году писателю Виктору Астафьеву. Вдова Солженицына сказала, что окончательное утверждение кандидатуры Астафьева её муж сделал незадолго до смерти. И добавила: «Может, и правильно. А то получилось бы, что один великий писатель при жизни вручает премию другому великому писателю». И всё-таки странно, когда литературная премия вручается писателю через несколько лет после его смерти.
Впрочем, Астафьев не был обделён вниманием и наградами при жизни и в советское, и в постсоветское время. Он — Герой Социалистического Труда, Лауреат Государственной премии СССР 1978-го, 1991-го годов, награждён премией «Триумф» олигарха Березовского, Государственной премией России 1996-го, 2003-го годов (посмертно, что вообще-то не принято делать), Пушкинской премией Фонда Альфреда Тепфера (ФРГ, 1997 г.). Борис Ельцин лично патронировал издание его полного собрания сочинений. В ноябре 2002-го, через год после смерти писателя, был открыт мемориальный дом-музей Астафьева в его родном селе Овсянка, а 30 ноября 2006 года в Красноярске установили памятник Виктору Петровичу, похожий по силуэту на многочисленные памятники Ленину: в развевающемся пальто и т.д. Есть даже памятник его литературной «героине» — царь-рыбе.
Произведения Астафьева уже принадлежат к бесспорным художественным вершинам русской прозы XX века. Из него в конце жизни сумели сделать политикана. Как это произошло?
Говорят, что его сломала переписка, спровоцированная Натаном Эйдельманом и вызвавшая ярость тех, кто захватил потом власть, ибо в своих письмах он говорил о них нелицеприятно. Утверждают, что обещали ему Нобелевскую премию, а вручили её Пастернаку и Бродскому, — и Астафьев обиделся. Кто-то ссылается на трагический слом эпох, который отозвался в противоречивой натуре самородка-писателя вот таким образом.
В поисках более точного ответа на эти вопросы я поехал в Пермь, где в мрачную пору состоялся Всероссийский фестиваль памяти Виктора Петровича Астафьева. В рамках фестиваля прошли IV гражданские чтения «Время "Весёлого солдата"» («Веселый солдат» — одна из последних книг В.П. Астафьева). Торжественное открытие фестиваля состоялось в культурно-деловом центре Перми. Открыл это мероприятие не губернатор, не мэр города, а заместитель местного министра культуры Александр Протасевич, который после произнесения дежурных слов тут же покинул зал. В пленарном заседании приняли участие главный редактор журнала «День и ночь» г.Красноярска Марина Савиных, вологодский учёный Сергей Тихомиров, писатель-публицист из Иркутска Анатолий Байбородин, московские писатели Владимир Крупин и Евгений Шишкин.
Ведущий заседания — зав. кафедрой университета г-н Лейбович, заявил вдруг, что разделит наше заседание «на две панели» — литературную и историческую (Не на две части, а на две панели!). Тут уж не удержался пермский поэт Игорь Тюленев и рявкнул из зала, что надо говорить по-русски, а панель в городе как раз рядом с КДЦ, на улице Коммунистической, — там девки торгуют своим телом.
Главным выступлением стало слово литературоведа Аллы Большаковой из Института мировой литературы: «Архетипы в творчестве Астафьева». Следующая «панель», так сказать, историческая — просто ошарашила. Некая дама из Государственного архива (странная историко-либеральная организация, которая, кроме сбережения документов и поиска истины, постоянно занимается пропагандой, выступает как идеологическое, антисоветское сообщество). Вот и докладчица принялась говорить не об Астафьеве, даже не об его эпохе, а о... пуговице в советской массовой культуре.
Потом я побывал в Областной библиотеке имени Горького, где выступали (ближе к теме) преподаватели, филологи, книголюбы. Но всё равно осталось ощущение, что, как при жизни Виктора Петровича, так и после его смерти, тянут его на псевдоисторическую, либеральную панель. Думаю, что это одна из трагедий крупного русского художника слова. Знаю, что многие читатели «Русского Дома» резко не принимают публицистические суждения Астафьева ельцинских времён. Я тоже печатно возражал ему на этих страницах: как мне, брату Героя, павшего при обороне Ленинграда, можно было промолчать, прочитав утверждение «весёлого солдата» Астафьева, что город на Неве надо было сдать немцам, да и ладно!
В своём выступлении на литературной «панели» пленарного заседания я коснулся темы «Писатель и песня, Астафьев и поэзия». Надо заметить, что все замечательные, истинно народные писатели сочиняли, знали, сами пели прекрасные песни. «Тихий Дон» Шолохова — гимн и памятник казачьей песне. Исторический романист Дмитрий Балашов начинал как фольклорист и использовал фольклор блистательно, Василий Белов в «Ладе» ярко запечатлел северную песню и частушку. Та же деятельная, творческая любовь к песне жила и в Викторе Астафьеве.
Помню, мы шли на съезд писателей СССР в Кремлёвском дворце по пустой площади. Я задержался в редакции «Литературной России», а Виктор Петрович припозднился потому что «малость приболел», как сказал он сам.
—Что с Вами, Виктор Петрович?
—Да что с нами, русскими дураками, бывает? С Васей Быковым бурно встретились...
Виктор Петрович знал, что я занимаюсь фольклором, песней, читал мои публикации и потому стал мне рассказывать: «Вот, на Алексея Суркова вдруг "бочку покатили", а ведь он великую песню написал — "Землянку". Не поверишь, она к нам на передовую по радиосвязи дошла. Её радисты напевали по цепочке, и я дальше передал без всякого аккомпанемента. Потому как стихи — пронзительные».
Первое условие великой песни — слова, стихи! Думаю, артиллерист Астафьев по своей радиосвязи передал «Землянку» задушевно, точно — и мелодию, и слова.
«Виктор Астафьев (и говорю я об этом без поэтического преувеличения), — пишет поэтесса Нина Краснова, — мог бы стать серьёзным оперным певцом, наподобие Шаляпина или Хворостовского, если бы захотел и если бы попал в консерваторию и подучился там. У него был от природы очень красивый, сильный и свободно льющийся голос, баритон, переходящий в бас. Помню, что когда Виктор Петрович первый раз в жизни запел в моем присутствии арию "Весь табор спит...", а потом и другие арии из опер, — я была изумлена и потрясена его репертуаром. И подумала, что Виктор Петрович далеко не так прост, как думают о нём многие».
Несомненно, песенное чутьё было в Викторе Петровиче развито чрезвычайно. Не случайно в одной из статей в «Литературной газете» он написал, что в русском человеке очень развито «дума-ие звуком», как он выразился. Это касается и фольклора, где вздох может заменить слова, и авторской интонации (Астафьев считал, что самое главное в любом произведении «верно взять самый первый тон»... как в песне), ну, и конечно, горячо им любимой поэзии, даже собственного песенного репертуара.
Но вернёмся к противоречивости личности Виктора Астафьева. Правильно сказал Владимир Крупин: «В нём был силён дух сопротивления». Есть у русских такая черта характера — говорить поперёк, противоречить даже самому себе, бросать вызов прошлому. Да, так, но, увы, кажется, прав и другой серьёзный писатель, который в дружеском застолье при обсуждении позиции Астафьева последних лет, при всём почтении к нему, вдруг резко заявил: «Да не будь советской власти — он так бы сцепщиком вагонов и остался». Не совсем так, конечно. И мне хочется добавить несколько штрихов к портрету крупного художника слова.
Неизменной любовью Виктора Астафьева был Николай Рубцов, чьи стихи и ныне звучат в новых песнях. В своей книге Юрий Ростовцев вспоминает о встрече Астафьева с актёром, который хотел сделать программу по стихам Рубцова, он наставлял его: «Мы жили в Вологде очень интенсивно. Частенько в память о Николае Ми¬айловиче сходились как бы на помин. Но не за рюмкой только. Читали его стихи. Каждый — своё заветное. Иногда за рамки выходлили — два стиха читали. Я обязательно — «Вечерние стихи», которые люблю...
Витя Коротаев порой брался даже за фрагменты из поэмы про разбойника Лялю. Труднейший текст! Саша Романов читал стихотворение «Тихая моя родина»... А Белов прежде всего — «Осенние этюды». Как прекрасно он это читает! Восторг, упоение. Он и себя прекрасно читает, если захочет, но, увы, редко.
Это вам, актёрам, кажется, что мы плохо читаем. Нет, лучше автора — никто не прочтёт. Автор, читая свой текст, сразу улавливает пробелы, то, что он не сумел выразить. На лист бумаги попадает только отблеск, тысячный отзвук того, что в душе автора звучало. Слава Богу, если эти отблески упали пусть и не все, но не в неискажённом виде. И он, автор, подсознательно — в голосе или в интонации своего чтения — доносит то частично недописанное, с чем не совладел как мастер. То есть он всегда выговаривается — при чтении — обогащённым текстом».
Глубочайшая мысль! Но такие откровения сочетались в Викторе Петровиче с искренними заблуждениями. Литературовед Виктор Шкловский ввёл при изучении творчества крупных писателей (особенно на примере Льва Толстого) парадоксальный термин — энергия заблуждения. Этой энергии было в Астафьеве — через край.
Помню, лет двадцать пять тому назад мы встречали Виктора Петровича Астафьева и жену его, Марию Карякину, на Шукшинских праздниках, в июльском Барнауле. Писатель вышел из машины радостный, искренне обнялся с Валентином Распутиным, тепло поздоровался со всеми нами, поэтами, и нарочито громко сказал: «Ну, летели мы от Красноярска до Барнаула над южными сибирскими землями. Какой размах, какая плодородная силища. Глядел в иллюминатор и думал: отдать бы землю мужикам. Ну, по-пластались бы сначала — как без этого? Но потом-то всего было бы через край. Через десять лет урожаи бы не знали, куда девать!» Прошло куда больше десяти лет, как «отдали» (землю), нарезали паи. Попластались, конечно, пограбили, растащили почти всё. И что? В те годы наших литературных праздников страна собирала урожаи благополучных стран — тонна зерна на душу населения. Это не значит, что мы столько зерна трескаем. Это значит, что животноводство и птицеводство, промышленность — от пищевой до резиновой — стояли на незыблемой базе и страна ни от кого не зависела.
Спросить бы сегодня бывшего министра сельского хозяства РФ, а теперь губернатора Гордеева, почему мы не собираем урожаи в 140 млн тонн зерна? В два раза меньше собираем. Виктор Петрович и тут нашёл бы какое-нибудь неожиданное объяснение: не тем или не так, мол, отдали. Энергия заблуждения была в нём неизбывна.
Сам он как художник предчувствовал очень многое. Его предостерегающим образом нынешнего времени я сделал бы не «весёлого солдата», а браконьера из «Царь-рыбы» — того, кто сам зацепляется за крючки, выпадает из лодки и не освобождается, а всё больше запутывается в своей адской снасти. Похоже, к самоистреблению Россия и движется: в экологии, экономике, культуре. Спасительную роль могли б сыграть лучшие произведения Астафьева, но, увы...
Центральный библиотечный коллектор совместно с «Литературной газетой» подготовил каталог «Золотая полка», куда вошло 500 наименований художественных и просветительских изданий прошлого года. Эти книги рекомендованы для заказа библиотекам, они дают представление читающему миру о современной русской литературе. Так вот, больше всего заказов в серии «Школьная библиотека» получила книга Василия Шукшина «До третьих петухов», а книга Виктора Астафьева «Царь-рыба» — сильнейшая, на мой взгляд, повесть писателя, получила... ноль заказов.
Такое на дворе время, которое сам Виктор Петрович невольно приближал вместе с либералами. Русская загадка...
Александр Александрович БОБРОВ