Этот июль в Петербурге выдался невыносимо жарким. Раскалённая от солнца электричка тащилась медленно, пассажиры изнемогали. Елизавета Сергеевна, по установившейся привычке врача скорой помощи, уже начинала беспокоиться за них.
Особенно беспокоил её вид полного мужчины в потёртой панамке, то и дело вытирающего сбегающий с круглой лысины пот. Но вот, наконец, поезд остановился.
—Как хорошо, что до дома всего два шага, — подумала Елизавета Сергеевна, — а то Оле или Маше пришлось бы меня встречать в такую жару!
Вот и дом. Старая женщина подняла голову и замерла как вкопанная: прямо напротив её дома, около нелепого кирпичного здания детского садика, стоял большой деревянный крест.
Елизавета Сергеевна бессильно опустилась на скамейку и дрожащей рукой достала из кармашка дачного баула валидол.
—Слава тебе, Господи, дожила!
Память услужливо вернула её на шестьдесят лет назад, в далёкие тридцатые годы, когда с самого раннего утра их большая ленинградская коммуналка на Лермонтовском проспекте наполнялась звуками и запахами.
Лиза с мамой жили в самой маленькой комнатушке, третьей от угла. Десятилетняя Лиза знала, что когда мама была девочкой, вся эта квартира принадлежала их семье. Но потом началась революция, и в квартиру подселили соседей, а мама со своими родителями перебралась в комнатку для прислуги.
Несколько лет спустя расстреляли дедушку-полковника, бабушка умерла от голода в тяжёлые двадцатые годы, арестовали Лизиного папу, а мама — Ольга Николаевна — так и осталась жить в той квартире, где и родилась.
Когда Лиза оставалась дома одна, она всегда садилась на гнутый венский стул около окна и начинала разглядывать стоящую на другой стороне улицы церковь, в которой крестили маму и её, Лизу. Этот храм Царицы Александры с закрытой большим навесным замком дверью был похож на необыкновенный готический замок.
—Ты знаешь, — сказала мама однажды, — наша церковь видела многих коронованных особ. Ведь она была построена Императорской семьёй в память о своей умершей дочери, которую тоже звали Александра.
—Здесь был сам Царь? — удивилась Лиза.
—Конечно, был, и не один раз, — кивнула головой мама, —а его кузина, дочь принца Ольденбургского, ходила в нашу церковь почти каждый день. Я её очень хорошо знала.
—Мама, расскажи, какая она была, — попросила Лиза. — Наверное, очень красивая и важная, а пажи сзади неё всегда несли длинный шлейф.
Мама улыбнулась:
—Нет, Лизонька, она была самой обыкновенной женщиной. Одевалась очень скромно, была добрая и всегда всем помогала. Она дружила с нашим священником, отцом Михаилом, который
крестил и меня, и тебя.
—А уж как было у нас в церкви радостно, как благодатно! К батюшке, как к отцу родному, шли. Осиротел наш приход без отца Михаила, Царствие ему Небесное! Но ты никому не рассказывай об этом, Лиза, просто помни об этом.
Случилось это в морозном и вьюжном феврале тридцать восьмого года.
Соседка Мария Петровна без стука ворвалась к ним в комнату:
—Ольга, Лиза, что вы тут сидите?! Гляньте на улицу!
Мать с дочкой подскочили к высокому окошку: напротив храма стояли два грузовика, а высокий солдат неторопливо сбивал дворницким ломом заржавленный замок.
—Страсти Господни! — мелко закрестилась могучей рукой Петровна. — Взорвут церкву, как пить дать, взорвут. Грех-то какой! Не простит нам святая заступница!
—Пойдём, Лиза, — твёрдо сказала Ольга Николаевна. — Ты должна это видеть. И помнить. У церкви уже собирался народ из близлежащих домов. Впереди всех недвижимо стояла необычайно красивая женщина с точёным бледным лицом.
—Это дочь отца Михаила, Нина Михайловна, — тихонько шепнула Лизе мама, — она тут неподалёку живёт.
Солдат ломом стукнул по замку и остановился:
—Не поддаётся, зараза, — хрипло сказал он.
—Бей, бей, Ванюха! Хорошо для сугреву, — засмеялись из грузовика. И насупившийся солдат, поднатужась, снова «жахнул». Раздался скрежет и дверь медленно распахнулась, обнажая сквозь мрак и запустение золото на нимбах святых икон. Толпа ахнула и закрестилась. Из кабины машины легко выпрыгнул весёлый молодцеватый чекист в ладно пригнанной форме и звонким голосом скомандовал: «Выноси!»
—Не дадим! — отчаянно бросилась наперерез команде какая-то баба в сбившемся на бок платке. Оцепеневшая толпа замерла.
—Отойди, тётка, — презрительно прищурил глаза чекист. —В лагерь захотела? Он оттолкнул женщину и взбежал на паперть.
—Давайте, ребята, шевелитесь! — торопил он солдат, и те, трудолюбиво, как муравьи, принялись тягать из церкви и швырять в кузов машины иконы и церковную утварь.
—Мама, зачем они это делают? — спросила Лиза.
—Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят, — прошептал ей в ответ стоящий рядом мужчина.
—Они одержимы дьяволом, Лизонька, — тихо сказала мать, — но ты верь тому, что когда вырастешь большая, снова всё вернётся на свои места.
Девочка отвела взгляд и увидела, что небольшая икона лежала почти под самыми колёсами грузовика. Она осторожно посмотрела по сторонам: люди в толпе, вытянув шеи, пытались разглядеть, как два дюжих солдата выламывают из иконостаса храмовую икону святой мученицы царицы Александры. Лиза мигом опустилась на колени и прямо по колючей снежной каше шариком подкатилась под грузовик. Руки нащупали твёрдый край доски. Девочка с усилием вытащила вмявшуюся под машину икону и сунула под пальтишко.
—Несут! Несут! — заволновались люди, когда несколько солдат вынесли из храма огромную икону свт. Николая. Женщины заплакали.
Неестественно прямо Лиза дошла до подъезда. Она так боялась выронить икону, что почти не помнила, как поднялась по лестнице, и только когда за ними закрылась дверь их комнаты, облегчённо перевела дух.
—Мама, смотри, что я нашла, — девочка протянула матери спасённую иконку.
—Да это же образ Пресвятой Богородицы «Всех скорбящих радость»! — ахнула Ольга Николаевна. — Когда же ты успела её взять? Я ничего не заметила.
—Я сохраню её, мамочка, — сказала Лиза, — а когда церковь снова откроют, я отдам её туда.
Но храм не открыли. Через три дня огромный кран с каменным шаром на цепи снёс беззащитную красавицу-церковь с лица земли. А через три года началась война. В Ленинграде начался голод. Первым в их коммуналке умер Семён Ильич.
—Переселюсь-ка я к вам, — сказала однажды маме Марья Петровна. — Поодиночке нам не выжить, а у вас комнатка маленькая, тут теплее.
—Нет нашей красавицы царицы Александры, — сказала она, мимоходом глянув на пустырь на другой стороне улицы. — Всё изувечили, ироды, даже памяти не оставили.
—Да вот она, память, тётя Маша, — нерешительно сказала Лиза и показала на стоящую на комоде икону. — Я её из-под колёс грузовика вытащила тогда, когда церковь ломали.
Измождённое лицо женщины словно озарилось:
—Моя любимая, «Всех скорбящих»! — Радость-то какая! Ну, теперь выживем, девки! Даже не сомневайтесь!
С приходом Марьи Петровны, жить стало заметно легче: во-первых, в отличие от мамы-учительницы и иждивенки Лизы, которым полагалось сто двадцать пять граммов хлеба в день, она получала солидный рабочий паёк — целых двести пятьдесят граммов. А, во-вторых, на заводе, выпускающем гранаты, иногда давали шелуху от сои и от подсолнечника. Но, как не старались мама с тётей Машей спасти Лизу, девочка заболела туберкулёзом.
—Мама, поставь рядом со мной иконку, — однажды попросила Лиза Ольгу Николаевну, — наверное, я скоро умру, пусть она тогда будет около меня.
Царица небесная милостиво грустно улыбалась ей сквозь слёзы.
Зима тянулась бесконечно. Однажды девочка открыла глаза и увидела перед собой чужое женское лицо, обрамлённое клочковатыми седыми волосами.
—Вы кто?
—Я — Зина, — сказала незнакомка, — из шестой комнаты.Не узнаёшь, что ли?
—Зинка-комиссарша, — поняла Лиза.
—А ты здесь одна? Остальные умерли? — спросила Зинка.
—Соседи умерли. Мама и тётя Маша на работе, а я одна.
—Понятно, — Зинка бросила взгляд на стоящую около больной иконку и неожиданно перекрестилась.
—С фронта я, понимаешь, — объяснила она Лизе, — а там неверующих нет. Ох, и дура же я раньше была! Стыдно вспомнить.
Зинаида взяла с полки книгу и сунула её в буржуйку:
—Сейчас есть будем, у меня недельный паёк с собой. Только я тебе много не дам, а то помрёшь.
Она пошарила заскорузлыми пальцами в кармане шинели и выудила оттуда спичечный коробок.
—Потерпи, Лиза, потерпи, — приговаривала Зинка. — Ты давно болеешь?
Лиза кивнула:
—Давно. Наверное, умру скоро.
—Ты это брось! Тебе ещё жить и жить. Вон у тебя какая Хранительница, — Зина кивнула головой на икону. — Поверишь ли, а я себе сама крестик сделала.
Девушка распахнула ворот гимнастёрки и показала Лизе неуклюже скрученный из проволоки крестик. Страшно на фронте без Бога. Да и не на фронте страшно.
Когда пришли с работы мама с Марьей Петровной, раскрасневшаяся Лиза уже сидела и сосала кусочек сахара, а Зинаида шумно и умело кромсала зазубренным топором оставшийся у соседа комод.
—Что стоите, как неродные? Заходите, — улыбнулась она им, —будем кушать. Вон, Лиза уже бульона из тушёнки напилась.
Через два дня Зинаида снова ушла на фронт. В дверях повернулась, сквозь заклеенное наискось бумагой окно долгим взглядом посмотрела на зияющую дыру напротив дома и, смущаясь, сказала:
—Эх, стояла бы здесь наша церковь, было бы куда сходить свечку за здравие поставить. Я ведь на Невский пятачок откомандирована, а оттуда живыми не возвращаются.
Лиза понемногу вставала на ноги.
Поздней весной в город по реке Неве приплыло спасение: излюбленное ленинградское лакомство — пахнущая свежим огурцом, маленькая рыбка корюшка.
В ту весну Лиза часто брала в руки икону, подходила с ней к окну и ждала, когда лучик солнца скользнёт по лику Богоматери, отразится от золота нимбов, и вся икона вдруг вспыхнет, засияет радостью, и сразу станет ясно, что жизнь продолжается.
Лиза повзрослела и превратилась в уважаемого всеми доктора Елизавету Сергеевну, вышла замуж, вырастила детей, внуков, схоронила маму и Марью Петровну.
С той весны прошло ровно шестьдесят лет. И вот теперь на месте разрушенного храма какие-то неведомые ей люди поставили большой поклонный крест. Значит, об этом храме помнит не только она, свидетельница тех событий.
—Надо спросить в детском садике, — решила Елизавета Сергеевна. — Ведь крест поставлен на их территории, значит, они точно знают, для чего это сделано.
Утром спросила у заведующей о том, кто поставил крест. Та ответила:
—У нас тут образовался приход снесённой церкви, а в одном зале мы сделали часовню. Пойдёмте, посмотрим.
Она ввела Елизавету Сергеевну в просторную комнату, где по стенам были развешаны иконы, а на столах под стеклом лежали найденные в архивах репродукции храма.
—Нам даже вернули церковные книги, заполненные рукой бывшего настоятеля церкви св. Царицы Александры отца Михаила, — сказала женщина. — Это такая радость! Приходите к нам
на службу. Будем ждать.
На следующий день Елизавета Сергеевна принесла во вновь открытую часовню икону «Всех скорбящих радость».
—Это вам, — коротко сказала она заведующей. — Я обещала своей маме, что сохраню её и отдам обратно.
Ирина БОГДАНОВА