Ответы протоиерея Александра Шаргунова

У меня вопросы чисто богословского характера. Что значит призыв апостола Петра «возрастать в познании Бога», если Бог непознаваем? Что значат слова, которые Церковь поёт за Великим славословием: «Во свете Твоем узрим свет»? Однажды на Пасху, много лет назад, мне было дано увидеть каплю этого света.

А потом все снова возвратилось в обычное состояние, которое длится до сих пор. И меня иногда даже посещает сомнение: действительно ли это было со мной? А иногда даже приходит мучительный помысел: вот умрёшь, а там никакого света нет. От этого приходит невыносимое как ад ощущение полного одиночества. И будто кто-то насмешливо говорит: «Вечный покой? Но ведь жизнь — это движение».
Ю. Садовский, г.Керчь

Бог даёт Себя познать и иногда прикоснуться к Себе, но Он остаётся непознаваемым, непостижимым. Душа знает, что Бог здесь. Она не может в этом сомневаться. Однако, если попытается подойти к Богу еще ближе, чтобы видеть совсем близко, чтобы постигнуть Его, ощутить Его, она окажется перед терновым кустом, о который может пораниться.

Самые обычные земные предметы помогают нам понять откровение о Боге. В пустыне купина была горящей и не сгорающей. Пламя было больше в душе Моисея, чем в купине. Купина горящая и не сгорающая, как учит нас святая Церковь, — прообраз Присно-девства Божией Матери, через Которую явился Спаситель мира, и тайны Евхаристии. Бог не есть зримое присутствие, не есть огонь горящий, ибо ничто не может совершенно изъяснить Его. Он никогда не есть то, что я вижу, никогда не есть то, чего я касаюсь. И одновременно в том, что вижу, — я вижу Его, и в том, чего я касаюсь, касаюсь Его. Моя вера, просвещённая Божественною благодатью, касается Его и видит Его. И это прикосновение истинно, истинно это видение, истинна эта встреча. Я не могу в этом сомневаться. Может быть, я буду сомневаться потом. Но теперь, как я могу в этом сомневаться? Бог всегда за пределами того, что Он являет о Себе. Столь высоко благодатное знание, что Бог остаётся за пределами всякого определения, всякого ограничения.

Все святые свидетельствуют, что свет благодати даётся, чтобы мы лучше увидели свою тьму, и учились в течение всей жизни, по дару Христа, подлинному покаянию. В час исхода души верные Господу будут восходить в познание Бога с бесконечной быстротой откровения Божественной любви. «Во блаженном успении вечный покой», — молимся мы о наших умерших. Но вечный покой может быть только в этом бесконечном движении познания Божественных тайн. Это будет великий свет.

Ныне же всякое явление нам Бога несёт в себе свидетельство того, что Бог бесконечно больше. Самое великое откровение света — в то же время раскрытие непознаваемого. Во свете открывается тьма. В этой жизни чем больше душа познаёт Бога, тем больше в этом свете она узнает, как далека от Него. Вот почему преподобный Серафим Саровский стоял тысячу дней и ночей на камне, взывая: «Боже, милостив буди мне, грешному!» И преподобный Силуан Афонский без конца повторял в своих писаниях: «Скучает душа моя о Господе».

Если душа не может ничего видеть, то это оттого, что конец её пути — в Мiре, к которому её зрение ещё совершенно не приспособлено. Чтобы начать хоть что-то различать в нём, надо прежде хорошенько промыть свои глаза слезами покаяния. Если душа сознаёт себя одинокой, то это оттого, что общение с Богом совершенно отличается от общения с человеком. Бог, как говорят святые отцы, — это Тот, Кто абсолютно «Другой». Его можно увидеть только в Его свете. Его можно любить только в Его любви.

Я хотел бы поделиться с Вами наблюдением над интересным явлением. Люди в большинстве своём живут теперь так, будто смерти нет. И очень стараются, чтобы ничто не напоминало о ней. Еще недавно траурные чёрные одежды в течение года были обыкновенным явлением. А теперь на Западе чуть ли не официально запрещено совершать похоронные процессии и даже так называемые гражданские панихиды в общественных местах. Чтобы ничто не отравляло человеку существование. В связи с этим у меня вопрос. Почему (не из-за экономического же кризиса только!) главное, что характеризует современное общество, — это глубокое уныние? Жизнь, как известно, никогда не была лёгкой, но такой, как сейчас, кажется, никогда не была в истории человечества.
Д.А.Шипуля, г. Одесса

 Не зря говорят, что память о смерти — это память о Боге, Которого мы потеряли. И потеряли, казалось, навеки, пока не пришла Пасха Христова. В этом смысле люди стали людьми с того момента, когда они начали погребать своих умерших. Гробницы — первое свидетельство человечности с тех забытых времен. Человечество начинается с молитвы за умерших, с этого, может быть, самого древнего обряда. Этот обряд показывает, что когда погребают тело, выражают тем самым веру, что в землю опускается что-то живое. Дыхание, рождённое в этом мiре, который умерший любил, его желание, продолжается в вечности.

Посмотрите, например, на Древний Египет — даже он, исполненный беспросветной языческой (египетской!) тьмы, инстинктивно устремлялся к Пасхе Христовой. В течение сорока веков вся жизнь Египта строилась вокруг тайны смерти и связи с потусторонним мiром. Знаменитые пирамиды, мумии, набальзамированные тела, гробницы, погребальные сокровища, Книга мертвых — потрясающие памятники этой исчезнувшей цивилизации. Пирамиды и гробницы до сих пор поражают нас. Человеческое общество, несмотря на то, что оно утратило истинное боговедение, жило тогда этой жизнью как переходом в иной мiр. Гробница была подобием стража, стоящего на часах, .соединяя этот мiр с мiром невидимым.

Человеческое существо для египтян было сложной личностью, его тело имело не только физическое измерение. За пределами запечатанной гробницы тело продолжало свой путь в вечности. Посмертная участь определялась добрыми или злыми поступками на земле, начиная с рождения. После смерти следовал суд: на весах Справедливости взвешивались помыслы и дела. Человек мучился страхом, что после его смерти должные обряды не будут исполнены.

И у древних эллинов в поэмах Гомера мы видим, что уныние — это синоним непоправимого действия, непогребения умершего. Здесь, может быть, главная связь между унынием нашего века, нашей почти всецелой погружённостью в этот чувственный мiр и смертью. Невозможно не видеть эту связь между унынием и забвением священного. Мы знаем правило христианской жизни: «живи так, как если бы тебе предстояло умереть сегодня вечером», «имей каждый день перед глазами твоими смерть, и ты не допустишь никакого низкого желания». Замечательно слово святого Иринея Лионского: «Живи, умирая, если хочешь, умерев, ожить». Мы должны осознать это особое положение человека как того, кто должен умереть. Это очевидно, когда приближается конец.

Но это должно быть также очевидным по отношению к каждому мгновению нашей жизни. Чем больше мы живём, тем больше умираем. С каждым мгновением открывается нам всё большая возможность приобщиться вечности, а мы этим даром совершенно не пользуемся. Каждую минуту мы стоим перед выбором между добром и злом. Делая истинный выбор, мы отвергаем другое, что могли бы осуществить, сделав другой выбор. Сделать истинный выбор — значит умереть. Умереть для греха. Но эта смерть делает нас живыми. Она даёт несокрушимую радость. То, что истинно на личном уровне, так же верно на уровне коллективном. Трагедия мiра, его главный кризис заключается в том, что он отказывается смотреть смерти в лицо.

Смерть — первая тайна. Она ставит человека на путь узнавания других тайн, возводит человека от видимого к невидимому, от преходящего к вечному, от человеческого к Божественному. Может быть, при виде смерти человек впервые задумался о высоте своего призвания. И начал надеяться обрести то, что даётся только смертью Христовой и Его Воскресением.

Наше время так сильно отличается от времен апостолов! Быть может, и проповедь христианской веры должна приобрести черты современности: использовать достижения науки и культуры, быть снисходительной к каким-то смущающим нас особенностям и вкусам современной молодёжи, даже, может быть, слабостям, в общем, говорить на современном мiру языке? Иначе кажется невозможно быть услышанным теми, кто с головой погружён в «блага» и «свободы» нынешней цивилизации и не способен слышать даже о простой человеческой нравственности.
О. Труняев, г. Можайск

Разумеется, с людьми следует говорить только на том языке, который они способны понять. Но этого более чем недостаточно. Никакой новой апологетики изобрести нельзя. Прежде чем обращать других, что иногда кажется очень лёгким (по крайней мере, на бумаге), надо трудиться над собственным обращением. И, прежде всего, в вероучительном плане испытывать себя: в чём мое исповедание веры? Конкретно и точно знать, как оно может осветить мой путь, направить мою жизнь сквозь «мрачные джунгли истории»? Святитель Игнатий Антиохийский — величайший святой II века, — восходя к мученичеству, просил молиться за него, чтобы он был христианином не только по имени, но явил это делом. А блаженный Августин говорит: «Напрасно проповедуют слово Божие для других, для внешних, тех, кто не начал слушать его для себя, изнутри».

Проблема всегда только одна: как быть верующим на самом деле, а не казаться им. Углублённое осознание истины особенно необходимо для нас, живущих в культурной среде, расхристианизированной и расцерковлённой. Сколько в нашей России сейчас таких, кто по-настоящему серьёзно воспринимает имя христианина? Тем более неотложно необходимо для нас питать нашу мысль подлинно христианским вдохновением и жить им. И мы должны помнить, что благую весть поистине не всегда легко сказать. Она разделяет. Одни принимают её с радостью, другие отвергают яростно. Она мешает. И более всего мешает тот, кто является её свидетелем.

Бог не требует от нас невозможного, оно уже принадлежит Ему. Бог требует от каждого из нас давать другим то, что Он Сам дал нам. Когда мы возвращаем Ему Его дары, обогащая других, дары умножаются. Только в этом случае становится реальной притча о талантах, которую мы слышим, вступая в Пасху: «Добре рабе, благий и верный, вниди в радость Господа твоего». Что на Ваш взгляд должно быть главным в сегодняшнем миссионерстве Церкви?
В. Белов, г. Кострома

Глубокая эволюция современной «ментальности» не может не отразиться в Церкви. Вместо того чтобы закрывать глаза на происходящее вокруг нас, мы должны прежде всего откровенно сказать: то что мы видим — распад и ускорение распада. «Культурная революция» в мiре торжествует в области не только культуры, но и нравов. Так называемая «перестройка» в нашей стране, начавшаяся сюрреалистическим слоганом: «всё, что не запрещено, разрешено» (Горбачёв), быстро перешла к призыву: «запрещено запрещать», — и систематическому отвержению всех «табу».

Церковь с ее иерархической структурой и единоначалием, с её неизменным, претендующим на абсолютную истину нравственным и духовным учением, в эпоху торжества плюрализма и демократии становится некоей антимоделью в обществе. Своим консерватизмом она лишает свободы и ожесточает сердца своими запретами. Мiр старается найти в Церкви своих адептов, которые проповедовали бы в ней «свободу богословских исследований» и представили бы христианское благовестие в терминах, согласных с современными идеями. Это попытка, как мы видим в некоторых западных обществах, создания веры в Бога без Бога. «Необходимо отменить понятие «религия», направляющее в потусторонний мiр, которого не существует. Только в Мiре, и прежде всего в себе, христианин может найти Бога», — говорят они.

Что должна делать Церковь в этих условиях? Во-первых, все инициативы, исходящие от «передовых» клириков или неких «групп мирян», должны быть под контролем Церкви. И, во-вторых, мы должны помнить слова, сказанные одним исповедником в годы гонений: «Нет в святой Церкви более великого сокровища, чем святой священник».

Протоиерей Александр Шаргунов