– Батюшка, тут какой-то странный звонок! – Моя помощница встретила меня с широко раскрытыми глазами.
– Звонят с Арбата и спрашивают, чем можно помочь умирающему коммунисту?
Мой храм, в который чуть более полугода назад до описываемых событий определён я как настоятель, находится на Преображенке, а, следовательно, самый центр Москвы – явно не мой диоцез [1]. Но это не так важно – было бы желание со мной встретиться, и посему вопрошаю:
– Он крещёный?
– Похоже, что да, – отвечает моя помощница.
На неё саму опосредованно вышли некие дальние знакомые, зная, что она трудится в Церкви.
– А умирающий-то готов меня видеть?
Повисает пауза, и начинается обзвон. Время довольно позднее – я только что закончил вечернее богослужение. До ушей доносятся переговоры, в которых своими репликами, дабы уточнить ситуацию, участвую и я в качестве третьего собеседника:
– Батюшка готов приехать и причастить, – помощница начинает зондировать почву.
– А он не испугается? – На том конце, понятное дело, малоцерковные люди, но чего требовать от родственников высокопоставленного коммуниста? Идёт сентябрь 2017 года – почти три десятка лет, как «разрешили» веровать в Бога, но, увы, далеко не все наши сограждане всерьёз вошли под покров Матери-Церкви.
– А что с ним? – вступаю в разговор я.
– Рак лёгких четвёртой стадии… еле дышит…
– И чем вы боитесь его испугать? Человек явно находится на смертном одре. Ещё немного – и он переступит черту вечности.
Вы спросите у него, желает ли он видеть священника или нет? – Для меня не имеет большого значения, чем человек жил до сих пор – куда важнее, к чему он пришёл в конце своей жизни.
Там, откуда звонят, ощущается какая-то суета, и, в конце концов, мне докладывают, что больной меня ждёт.
Благо в нашем храме всегда хранятся Святые Дары с Кровью Христовой: иногда немощного возможно бывает причастить только именно Кровью – Частичку Тела Христова тяжко болящий не всегда способен проглотить. Беру походную чашу и всё необходимое и отправляюсь в путь – метро, слава Богу, ещё функционирует.
От «Кропоткинской» до Власьевского переулка совсем недалеко. Прихожу по указанному адресу. Явно цековский дом.
Пропускают не сразу – только после переговоров. Поднимаюсь на этаж. Встречает меня довольно растерянная супруга. Пока облачаюсь, спрашиваю:
– Как хоть зовут-то?
– Юрий.
– Юрий или Георгий? – переспрашиваю я.
Мне очень важно, каким именем был наречён человек – в конце концов, не просто так имя, данное при крещении, называют святым именем. Супругу мой вопрос явно ставит в тупик.
Выяснив, что родился он в начале Великой Отечественной в сельской местности (вера там сохранялась лучше, чем в столице, а во время войны, после жутких гонений 1930-х годов, пошли явные послабления), понимаю, что крещён он, наверное, вскоре после своего рождения и, скорее всего, священником дореволюционной закалки, а такие строго хранили устои веры.
Значит, Юрием[2] его вряд ли бы окрестили…
Выхожу в коридор. В перспективе видна открытая дверь и ложе, на котором возлежит умирающий.
– Раб Божий Георгий? – ничем не рискуя, достаточно уверенно взываю я, ибо если там не раб Божий, то я тут явно не нужен.
Ответ превосходит все мои ожидания:
– Я! – Так мог ответить только тот, кто услышал Божий призыв, кто на самом деле готов ко встрече с Богом. Как же чётко соотносится это с библейским: «Бог искушал Авраама и сказал ему: Авраам! Он сказал: вот я» (Быт. 22, 1). Контакт был налажен.
Я вошёл в комнату. Мне как бывшему реаниматологу было совершенно ясно, что человеку осталось не более нескольких часов. Священнику в такой ситуации важно понять, насколько серьёзно относится сам человек к его посещению. Но в данный момент подопечному, прежде всего, хотелось выговориться – слишком много боли переполняло его душу.
Коммунист, всю свою жизнь служивший Отчизне верой и правдой, оказавшийся в жерле перестройки, понимал, что руководство страны, с которым сам он непосредственно контактировал на самых верхах власти, совершило предательство. Он страстно желал обособиться от этой вакханалии.
Всё вылилось из него ещё до того, как мы приступили к Таинству исповеди и причастия. Но мне важно было знать, имеет ли он сам хоть какое-то отношение к церковной жизни, и я спросил:
– А вы когда-нибудь причащались?
Вопрос застал его врасплох. Вся его жизнь прошла в той среде, где о Боге не то чтобы не помышляли, но и помышлять-то было запрещено. Он съёжился. Какая-то тень покрыла его измождённое лицо. И вдруг он резко открыл глаза и, невзирая на всю свою немощность, приподнялся от подушки и с великой радостью воскликнул:
– Бабушка причащала! – Этим он как бы хотел сказать: всё! я – Божий! я – Христов!
Исповедь была необыкновенно содержательной и серьёзной. Такое навсегда сохраняется в памяти – я не имею в виду деталей грехов и конкретности покаяния, мне важен тут общий настрой и воодушевление, которые свидетельствуют о стоянии грешника именно перед Христом. Человек вызывал у меня необыкновенное почтение. Я причастил его с великим удовлетворением – никакой лжи не осталось между ним и Богом!
Он скончался на следующее утро. Очень сожалею, что родственники не привезли его на отпевание в храм, в котором служу я. Но что у меня до сих пор вызывает восхищение, так это та самая его родная бабушка, которая, скорее всего, и окрестила его и которая своей любовью ко внуку сумела вложить в его сердце крупицу веры в Бога. Этого Бога мой подопечный не знал всю жизнь, но проросшее семя позволило ему встретиться с Ним в самый последний момент его жизни. Так что вопрос, крестить ли человека в младенчестве или нет и причащать младенца или нет, передо мной не стоит…
Священник Алексий ТИМАКОВ
[1] Диоцез — церковно-административная территориальная единица.
[2] Конечно, возможно крестить и с именем Юрий, в честь благоверного князя
Юрия Всеволодовича, но гораздо чаще духовным покровителем становился
великомученик Георгий Победоносец.