Ко времени учреждения Патриаршества Русская Церковь уже без малого полтора столетия фактически была автокефальной. После принятия Флорентийской унии большей частью архиереев Константинопольского Патриархата, в составе которого находилась тогда и Русская Церковь, ради сохранения Православия на Руси в 1448 году Собором русских епископов был избран и поставлен митрополитом Московским Иона, без утверждения этого избрания Патриархом Константинопольским, как это делалось ранее.
420 лет назад, при Царе Фёдоре Иоанновиче и святителе Иове, на Руси было учреждено Патриаршество
С тех пор, даже после падения унии на греческом Востоке, русские митрополиты посвящались самостоятельно Собором русских епископов и для поставления в Константинополь больше не ездили. После падения Византии под ударом османских турок для русских, освободившихся от золотоордынского ига, стало невозможным оставаться в церковной зависимости от Константинопольского Патриарха, оказавшегося в неволе у «агарян». Венчание Московского князя Иоанна IV на царство окончательно закрепило государственно-правовой взгляд на Московского Царя как на правопреемника византийских василевсов (царей), которые традиционно считались защитниками и покровителями Вселенского Православия. Между тем, в Византии симфония Церкви и государства, или священства и царства, если употреблять собственно византийскую терминологию, подразумевала главным образом взаимоотношения Царя и Патриарха, потому для полноты симфонии на Руси с этих пор не доставало лишь Патриаршего титула Предстоятеля Русской Церкви. Кроме того, необходимо было уладить вопрос с признанием русской церковной автокефалии Константинопольской Патриархией и другими Патриархами Востока.
В 1589 году впервые Константинопольский Патриарх Иеремия посетил Москву. Он приехал в столицу Руси вместе с митрополитом Монемвасийским Иерофеем, архиепископом Элассонским Арсением и свитой. Тогда же в Москве по инициативе Бориса Годунова начались переговоры о статусе Русской Церкви, в которых с российской стороны участвовали Царь Феодор Иоаннович и митрополит Иов. Константинопольский Патриарх предлагал вначале даровать Русской Церкви автокефалию и поставить во главе её автокефального архиепископа. Дело в том, что на православном Востоке, в отличие от Русской Церкви, титул архиепископа выше титула митрополита, но уже потому, что на Руси тогда было несколько архиепископов, которые у нас иерархически стояли ниже митрополита, это предложение было для русской стороны неприемлемым. Переговоры шли долго и трудно, но в конце концов увенчались успехом. Константинопольский Патриарх согласился на поставление в Москве Патриарха. Им стал святитель Иов, который ранее возглавлял Русскую Церковь с титулом митрополита.
В связи с учреждением Патриаршества в Москве была составлена «Уложенная грамота» об учреждении Московского Патриархата — это один из самых важных документов в истории Русской Церкви, Российского государства, а также в сфере взаимоотношений между поместными Православными Церквами. При этом особое значение
имеет и то обстоятельство, что под ней поставлены подписи не только русских архиереев, архимандритов и игуменов, но и Патриарха Константинопольского Иеремии вместе с подписями митрополита Монемвасийского Иерофея, архиепископа Элассонского Арсения и греческого архимандрита Христофора. С формально-юридической стороны «Уложенная грамота» является документом, принадлежащим в равной мере как Москве, так и Константинополю.
В этой грамоте воспроизводится идея старца Филофея о Третьем Риме, что придаёт документу характер памятника политической, юридической и богословской мысли. В уста Патриарха Нового Рима в «Уложенной грамоте» влагается следующая речь: «Воистину в тебе, благочестивом Царе (имеется в виду занимавший тогда царский престол Феодор, сын Ивана Грозного — В.Ц) Дух Святый пребывает, и от Бога сицевая (таковая) мысль тобою в дело произведена будет (речь идёт об учреждении в Москве Патриаршества — В.Ц.). Праве и истинно Вашего благородия начинание, а нашего смирения и всего Освященного собора того превеликого дела свершение. Понеже убо ветхий Рим падеся Аполинариевою ересью, вторый же Рим, иже есть Константинополь, агарянскими внуцы от безбожных турок обладаем, твое же, о благочестивый Царю, великое Российское царство, третей Рим, благочестием всех превзыде, и вся благочестивыя царствие в твое в едино собрася, и ты един собрася, и ты един под небесем христьянский Царь именуешися в всей вселенней, во всех христианах, и по Божию Промыслу и Пречистыя Богородицы милости и молитв ради новых чюдотворцов великого Российского царства Петра, и Алексия, и Ионы, и по твоему царскому прошению у Бога, твоим царским советом, сие превеликое дело исполнитца».
Сравним этот текст с собственными словами старца Филофея из его подлинного Послания к государеву дьяку Михаилу Григорьевичу Мисюре-Мунехину: «Да веси, христолюбче и боголюбче, яко вся христианская царства приидоша в конець и снидошася во едино царьство нашего государя, по пророчьским книгам, то есть Ромейское царство. Два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти».
Главное отличие формулы, содержащейся в «Уложенной грамоте», от соответствующего места из Послания старца Филофея заключается, несомненно, в отсутствии в ней утверждения о том, что четвертому Риму не бывать. Нам сейчас трудно сказать, каким образом в процессе составления документа эта мысль Филофея оказалась исключенной из «Уложенной грамоты»: было ли это сделано по требованию греческой стороны, или по решению самой канцелярии, изготовившей документ, потому что пророчество о том, что Москва — последний Рим и четвёртому уже не бывать, самими составителями грамоты в Москве осознавалось как неуместное в официальном церковном документе, связанном с взаимоотношениями двух поместных Церквей.
Как бы там ни было, но именно отсутствие этого существенного элемента мысли Филофея в «Уложенной грамоте» позволяет с большей основательностью принимать включенные в неё слова как выражение согласованной позиции, официально принятой иерархами не только Русской, но и Константинопольской Церкви.
Какой же смысл мог вкладываться создателями грамоты в формулу о Москве — Третьем Риме? Для ответа на этот вопрос следует внимательнее вчитаться в текст старца Филофея. Первый Рим пал из-за ереси Аполлинария. Упоминания о ней нет в приведённой цитате, но о ней говорится в другом месте Послания. Аполлинария старец связывает с учением Римской Церкви из-за опресноков, употребление которых в Таинстве Евхаристии в Римской Церкви было предметом особенно острой полемики между христианским Востоком и христианским Западом в ту эпоху, когда сохранялось ещё каноническое общение между Ветхим и Новым Римом. Впрочем, историко-догматическая некорректность Филофея не относится к делу, ибо его интересует не догматический вопрос сам по себе, — ему важно было констатировать, что в вероучении Римской церкви есть элемент ереси. Следовательно, Москва, в данном контексте Русская Церковь, в отличие от первого Рима, то есть католической церкви, сохранила в неповреждённой чистоте преданное от апостолов и святых отцов православное учение.
Падение Второго Рима объясняется у Филофея без всякого отношения к догматической проблематике. Хотя после Флорентийского Собора и завоевания Константинополя турками в Москве существовали подозрения относительно чистоты Православия у греков, впоследствии явившиеся одной из главных, если не самой главной причиной старо¬обрядческого раскола, в «Уложенной грамоте» эти подозрения, естественно, отразиться не могли, но сам Филофей этих подозрений не разделял: «Аще убо великого Рима стены и столпове и трекровныя полаты не пленены, но душа их от диавола пленены быша опреснок ради. Аще убо Агарины внуци Гречьское царство приаша, но веры не повредиша, ниже насильствуют грекомь от веры отступати». Антилатинский пассаж налицо, но ничего антигреческого тут нет, более того, в этой фразе можно уловить и элемент некоей благосклонности к самим поработителям греков, которые не принуждают их «от веры отступати».
В послании, правда, есть и другое: «Девятьдесят лет, како Гречьское царство разорися и не созиждется, сия вся случися грех ради наших, понеже они предаша православную греческую веру в латынство». Но, с одной стороны, это обвинение в предательстве веры, очевидно, относится всё-таки не ко всем грекам, а к униатским деятелям Ферраро-Флорентийского Собора, а с другой — ссылка на грехи не одних только греков, но и «грехи наши», то есть всех нас, говорит сама за себя. Речь идёт о всеобщей греховности как исконной причине и личных бед и общественных, исторических катастроф. Предателей православной веры на Соборе во Флоренции осуждали и сами православные греки — последователи св. Марка Ефесского, не могли они отрицать и мысль о всеобщей греховности, поэтому не должны были усмотреть в этих словах ничего антигреческого. Таким образом, единственный смысл упоминания о падении Второго Рима и у Филофея, и в «Уложенной грамоте» заключается в констатации факта завоевания Константинополя османами и прекращения существования православной Империи на Босфоре. Следовательно, Москва, здесь уже не в смысле Русской Церкви, а Российского царства, потому стала Третьим Римом, что здесь — православное и независимое от иноверных властей государство.
Но это, конечно, не всё, что мы можем почерпнуть из идеи Третьего Рима, как она выражена и в посланиях старца и в «Уложенной грамоте» об учреждении Патриаршества. Косвенным образом само именование Москвы Третьим Римом содержит уже идею о том, что Рим непреходящ и вечен, ибо после падения одного Рима возникает другой, или лучше сказать, тот же Рим, но уже на ином месте.
Таким образом, можно сделать вывод: идея преемства Москвы Новому Риму, присутствующая в «Уложенной грамоте», включает в себя мысль о том, что Церковь Русская хранит в чистоте православную веру, что Россия — это православное самодержавное государство и что политическим центром православного мира является Москва.
В мае 1590 года Патриарх Иеремия созвал в Константинополе Собор, в котором участвовали Антиохийский Патриарх Иоаким и Иерусалимский Софроний. Рассказав собравшимся иерархам о богатстве и величии Московских церквей, щедрости и благочестии Русского царя и о просьбе его устроить Русское Патриаршество, он просил Собор утвердить «Уложенную грамоту» о поставлении в Москву Патриарха. Восточные Патриархи признали это дело «благодатным и благословенным» и приняли постановление. Грамоту подписали Патриархи: Константинопольский, Антиохийский, Иерусалимский (Александрийская кафедра тогда не имела Патриарха) и участвовавшие в деяниях Собора 42 митрополита, 19 архиепископов и 20 епископов.
В соборном акте Русский Государь назван «единым ныне на земли Царём, великим православным», но никакого упоминания о Третьем Риме нет. Причины тому могли быть разными. Среди них, несомненно, и та, что на этом Соборе решался вопрос сугубо церковный, и, в частности, Восточные Патриархи не пожелали поставить Патриарха Московского впереди себя, вслед за Константинопольским, как надеялись в Москве. Московскому Патриарху было указано 5-е место, после Восточных Патриархов. Между тем, согласно 3-му правилу II Вселенского Собора, «Константинопольский епископ да имеет преимущество чести по римском епископе, потому что град оный есть новый Рим». Если бы Москва на Соборе в Константинополе была официально признана Восточными Патриархами Третьим Римом, то, по логике Отцов II Вселенского Собора, надлежало бы отвести ей должное место. Но соблюли лишь деликатность по отношению к Российскому Царю — покровителю и защитнику православных на Востоке. Его признали единственным православным царём. В Москве таким решением о месте Русской Церкви в православном мире не были довольны, но смирились.
Это место Русская Церковь занимала и в синодальную эпоху, после упразднения у нас Патриаршества, занимает она его и ныне, в новейший период своей истории, после восстановления Патриаршества, хотя по числу своих чад она значительно превосходит все остальные вместе взятые.
Протоиерей Владислав ЦЫПИН