Восхождение
Идя по тернистой тропе лейтенантской прозы, читатель в равной степени мог ощутить тяжесть военного креста – ежедневного труда, и постигнуть бездну самоотверженности, заложенную в недрах человеческого духа.
Окопы Виктора Некрасова взорвали тогдашнюю реальность: правда войны была настолько сильна, что любая лакировка становилась посмешищем. Сила в правде, а правда открытого Некрасовым метода была слишком значительна, чтобы нуждаться в подтверждениях или опровержениях. Жёсткость реализма приобретала новое звучание – уже надолго.
«Батальоны просят огня» Юрия Бондарева; «Пядь земли» и другие повести Григория Бакланова выстраивали галерею военных лет, открывали ретроспекцию, страшнее которой не было, ярче которой не придумать.
Книги Константина Воробьёва, Василя Быкова, Виктора Курочкина, каждая по-своему, с особым авторским видением открывали новые ракурсы войны. Окопная правда была жизненна в той же мере, в какой и метафизична, ибо
смерть стояла за каждым днём войны, и, видя её в упор, приходилось её не замечать, чтобы побеждать.
Внимание к детали, точность и сочность описаний точно вынимали книги из реальности, фиксируя то, что не может подлежать забвению. Писать просто и строго – что может быть выше? Так фокусируется луч вечности в любом кратковременном жизненном отрезке, даже таком длительном и великом, как Вторая мировая.
Новаторский
вектор
Виктора
Некрасова
Золото фактов, залитое кровью, должно было превратиться в платиновую литературу. Война, отражённая повседневностью, будничностью тяжёлой работы, с правдой каждого дня и счастья, что пока ещё жив. Так явились «Окопы» Виктора Некрасова. Окопы, определившие направление в литературе, но и шире – во многом и само движение литературы.
Жизнь, увиденная через призму войны, страшнее, чем означенная через любые другие призмы. В её недрах всё определяется верой, правдой, любовью и долгом. Иного нет, ибо жизнь вообще сводится к нескольким корневым понятиям, и то, насколько человек может соответствовать им, и делает его человеком. Подвиги совершались каждый день, но воспринимались ли они таковыми? Железный морок Сталинградской битвы был расплавом стали, смерти, земли, надежды, и победа в ней участниками её виделась, вероятно, иначе, чем через десятилетия была увидена историками.
Квант высокой простоты и ясности, заряжавший каждую фразу повести Некрасова, прожёг грядущее, как образец, которому стоит следовать. Сухость фраз определяется их правдивостью, а их компактность и ёмкость
создают иллюзию присутствия читателей там, где они присутствовать не могли физически.
Послевоенные трудности носили окрас подлинной трагедии, что хорошо воплощено было в повести «Родной город», где вернувшемуся с войны разведчику сложно понять и принять происшедшее, но невозможно не считаться с ним, чтобы продолжать жить дальше.
Жизнь всегда остаётся жизнью, какой бы она ни была.
Различные её аспекты попадали в поле зрения Виктора Некрасова, по-разному толковались им, но выжившему в недрах войны уже невозможно было уйти от самой важной темы, не возвращаться к ней...
Правда
Юрия
Бондарева
...План был хорош, форсирование Днепра необходимо, но война вносит свои жестокие коррективы. И полковник Иверзев, в срочном порядке отзывающий все полки, в том числе и артиллерию, вынужденно оставляет батальон без огневой поддержки…
Наждачная правда войны в повести Бондарева «Батальоны просят огня» продерёт по сердцу читателя состраданием, пробуждая понимание подвига. Ибо из нескольких сот солдат батальона останутся пятеро, и Иверзев пойдёт сам поднимать солдат в атаку.
Жертвенность как высшее начало в человеке густо и ярко выявлено войной. Больше того, такое непопулярное в советские времена словосочетание, как «духовный рост», проявлялось каждым днём войны, бывшим, по сути своей, преодолением себя, своей человеческой природы.
Повествование Бондарева живописно в той мере, в какой необходимо восстановить все детали: от скрежета стали до смертного ужаса, накатывающего на всех: и совершающих подвиги, и проявляющих трусость.
И снег будет горяч, и будет взрываться под ярость стрельбы. Снег будет пламенеть реальной запредельностью, в которой необходимо не только выжить – выиграть.
Как писал Кульчицкий «Война – совсем не фейерверк, а просто – трудная работа…» Это же высветлено, показано, укоренено военными произведениями Юрия Бондарева, не позволяющими перечёркивать память, сколь бы многим теперь этого ни хотелось.
Весть
Бориса
Васильева
Зори могут быть тихими, но сила тишины рвётся наплывающим гулом противоестественного явления – войны. Самое известное произведение Васильева, открывая ретроспекцию женских судеб, проводит линию военной работы,
где геройство совмещено с заурядностью, где решение – не пущу врага! – исходит не от командования, а является свободной волей людей, защищающих свою землю.
Сержант Васков в той же степени прост, сколь и стоек, так же хозяйственен, как и спокойно относится к смерти, зная: надо решить задачу, и это решение будет стоить жизни.
Молодая вдова и дочь офицера, студентка, дочь лесника, сирота. Отношения их, сближенные военной ситуацией; прописи жизни и адские напластования войны; формулы отваги и мерцающий призрачно алый знак победы – всё соединяется ясным, чётким, лаконичным языком повествования писателя Бориса Васильева. Истинный шедевр.
Серия исторических повествований, рассказы, охватывающие реальность с различных сторон, повести... Борис Васильев кажется неисчерпаемым, хотя и одних «Зорь» хватило бы для славы.
Высокая проза
Василя Быкова
Интеллигентный Сотников мягок, а мягкое побеждает твёрдое, как утверждает старый китайский трактат, вряд ли многим известный на самой страшной войне. Экзистенциальная драма завязывается страшно и круто: морские узлы в сравнение с нею – пустяки.
Кашель выдаёт Сотникова, примирившегося с мыслью о смерти, но не желающего её принимать с покорностью. А с думою о другом – с просьбою отпустить Рыбака. Мол, это он, Сотников, ранил полицая.
«Мёртвым не больно» – таково название одной из повестей Василя Быкова, и эта страшная формула выражает ту сущность, которой не должно бы быть, как и войны. Однако она есть. Как есть проза Василя Быкова, свидетельствующая о силе, которая одолевает любую смерть. Те, кому не больно, убраны в землю или остались гнить на ней, чтобы другие двигались вперёд, зная, что в любой момент могут стать пищей смерти.
А не такова ли вообще жизнь, чья бездна сгущается войной до чёрных кругов, плывущих в сознанье? Нет, жизнь – солнце, мёд и радость. И в ней мы способны обойтись без войны. Но если она есть, то нельзя обойтись без литературы о ней – высокой прозы Василя Быкова.
Величественные ромбы
Анатолия Ананьева
Три дня войны могут показаться тремя годами. Особенно если события разворачиваются в самом начале Курской битвы, когда уверенность в победе прослоена волнами отчаянья и даже банального страха…
Затишье на фронте – как предчувствие грозящего, ибо известно, что немцы готовы наступать. Майор Грива, никогда не участвовавший в боях; капитан Пашенцев, в чьё дело по ошибке было внесено «был в плену», живущий надеждой восстановить доброе имя офицера; бойцы Царёв и Савушкин, ночью отправляющиеся в разведку, но так неудачно, что Савушкин погибает…
А на рассвете немецкие танки идут «ромбом», страшный угол которого направлен на расположение взвода. «Танки идут ромбом» – самый известный автобиографический роман Ананьева.
Шесть отражённых вражеских атак вписаны в каждую жизнь – из тех, что сохранятся. Многочисленные отступления обнажают с жёсткой чёткостью сущности персонажей. Вот они перед вами: люди силы и страха, обычные бойцы, одолевающие махину, которую, казалось бы, невозможно одолеть…
Анатолий Ананьев писал исторические романы, книги о войне, всегда честные, лакировка не мыслилась для ветерана.
Но танки, шедшие ромбом, стиль писателя – на грани нервной обнажённости – суммарно сошлись в произведении, чья сила не слабеет, несмотря на столь круто изменившееся время.
Боль и сила
Григория
Бакланова
В двадцать один год вернувшись с войны жить лёгкостью убеждения, что всё основное в жизни уже сделано: так описывал своё состояние сам Бакланов, ставший одним из самых известных писателей военной правды.
Первые повести писателя «Пядь земли» и «Южнее главного удара» прошли через строй шпицрутенов критики: показалась слишком жёсткой военная правда, хотя самая трудная судьба ждала роман «Июль 41».
Тропы войны, чей труд проходит между подвигом и ужасом, описывались Баклановым с подробностями, какие возможны только у человека с дышащей памятью и светлым талантом.
Яма страха – и взлёты, не позволяющие в неё скатиться; простота солдатского хлеба, помноженного на чудовищность войны, вообще слишком выпукло представлены в повестях, романах, рассказах Бакланова.
Разумеется, писатель уходил за пределы военной темы, развивался в разных отношениях. Сколько важного сделал он, будучи главным редактором «Знамени»...
Но, думается, главная его сила – именно в верности военной теме как долгу.
Александр Львович БАЛТИН