Это было осенью 1988 года. Мне в руки попал журнал «Огонёк» с фотографией Александра Башлачёва, с его стихами и посмертной рецензией, написанной Булатом Окуджавой. В этой рецензии что-то говорилось о том, что молодой поэт должен входить в литературу не со сборником «причёсанных» стихов, а с мешком, набитым «гвоздями». Такой вот образ. И он запомнился. А ещё стихи. Потрясающие, обескураживающие… Может быть, тем более обескураживающие, что автор их совсем недавно, меньше года назад, промозглым февральским днём шагнул из окна питерской многоэтажки.
Тяжело всё это… мы знаем, что за тема – самоубийство… Но этот случай… Он с самого начала казался каким-то особенным, отдельным, что ли... И всё время саднила боль, чувство нелепости произошедшего, досадной и трагической, но всё же – ошибки… И в то же время закономерности… Трудно было всё это осознать, осмыслить… Тогда, осенью 1988-го, я всё ходил и думал, почти наяву представлял: вот ведь ещё недавно он был живой, и я мог бы с ним увидеться, поговорить, услышать «вживую»…
Но тогда я ещё не слышал его песен.
А потом, уже через год примерно, я помню себя на каком-то «флэту», укуренным, что называется, «вусмерть», и древняя старушка – бабушка хозяина квартиры, рассказывает мне о своём чуть ли не крепостном детстве. Я слушал её, а слышал только одно – песни СашБаша. Его пластинка «Время колокольчиков» звучала фоном, пробиваясь через разноголосицу прокуренной тусовки. Я слушал и плакал, и старушка, раззадоренная моей сентиментальностью, вспоминала новые и новые подробности своего сурового детс т в а … Хозяин дома – Вадик по кличке Остап каким-то чудом прозрел моё сердце и подарил эту пластинку в чёрном потёртом конверте с растерянной и пронзительной статьёй Артёма Троицкого.
И я слушал… слушал снова и снова, не понимая, как такое чудо могло случиться и остаться почти незамеченным в полуофициозном поэтическом шуме «свободных» перестроечных лет? Я слушал Башлачёва в записи, а когда пластинки не было рядом – он звучал во мне. Я жил им, носил его в душе, пока шёл по улице, ехал в автобусе, разговаривал с кем-нибудь – всё время во мне звучал Башлачёв горением своим, болью и поиском правды, правды во что бы то ни стало, благодаря и вопреки всему… Я спасался им от безсмысленности существования. И он был жив – Сашка, он продолжал мучительно и неотвязно искать ответ на главный вопрос: «Зачем?» Искал и не собирался сдаваться.
Потом я помню Мангуп, и я, не боясь, что меня услышат соседи, не боясь, что не поймут и станут барабанить в стену – рвал сердце и связки, орал, хрипел, пел как мог песни СашБаша, и даже, как он, пальцы разбивал в кровь о жёсткие металлические струны… Не специально, нет, но по-другому было никак… как будто я становился на время поверенным в его посмертных делах. Как будто должен был непременно донести до всех то, что он хотел сказать. Непременно до всех… Наивно, конечно, самонадеянно, но это от избытка сердца шло.
Песни входили одна за другой в мою жизнь, заполняли её, становились её частью. И вот пришло время песни «Всё будет хорошо».
Я тогда дошёл до грани. До грани приятия реальности, до грани поиска смысла… До той грани, за которой – смерть или новая жизнь… «Всё будет хорошо» – пел Сашка как будто здесь и сейчас, от сердца к сердцу. Всё будет хорошо, братишка, – говорил он. – Не смотри на меня, я… ну, так получилось. Кто-то же должен идти первым… по минному полю, чтобы другие прошли. Но у тебя будет всё хорошо!
Обязательно!
И я верил, знал, что так и должно быть, потому что на другое я просто не имею права, как не имею права на предательство самых близких, дорогих людей… особенно тех, кто уже ушёл, попросив за них продолжить что-то неотменимо важное.
И вот меня сорвало осенним ветром, вместе с листвой и безсвязными мыслями, с обрывками надежд и планов, вместе с горьковатым дымом и пронзительной строгостью заоблачной синевы… Меня сорвало и понесло, как высохший, палый лист. И в Харькове, на «флэту», где я остановился проездом, оказалась чудом такая же точно пластинка – чёрный конверт, с которого внимательно и строго смотрел СашБаш… И я всё слушал, слушал эту песню, как колыбельную, как заклинание, как наказ…
Всё будет хорошо!
Я приехал в Оптину осенним промозглым днём. И это был первый день моей жизни. Другой, новой… И случилось это, я знаю точно, во многом благодаря Саше. Это я могу сказать с полной уверенностью! Господь сжалился надо мной и привёл меня в Оптину голосом Башлачёва, спас от смерти. Это удивительно, но это правда! И это не метафора. И у меня было отчётливое ощущение, что Башлачёв привёл меня туда, куда он пришёл бы сам, если бы знал обо всём, что будет потом… после того рокового шага… Из окна.
Есть мнение, что Саша был крещён, точно это неизвестно. Но, во всяком случае, его творчество глубоко напитано Православием, христианскими образами, хоть он и не принимал Православие во всей полноте, даже боролся с ним, вернее, с тем, что не понимал, не принимал в православной традиции. Но в этой борьбе, которая напоминает борьбу Иакова с Богом, присутствует напряжённый момент абсолютной искренности, желание разобраться, понять, а не принимать бездумно и пассивно уже готовые формы. В этой своей борьбе он зачастую был дерзок, несправедлив, но никогда – лукав. Он действительно и безоглядно искал Истину. Но понять и принять всю полноту православной традиции не успел. Именно не успел, я так думаю.
Я глубоко убеждён, что именно это и сгубило Сашу. Потому что без Православия, без жизни полноценной в нём, невозможно осмыслить и преодолеть всё то темное, что присутствует в нашей русской жизни с избытком. И на этом Саша сломался. Есть одно его интервью, довольно долгое, часа полтора, где он говорит очень эмоционально и напряжённо о важных вещах. Но есть в этом интервью один момент, который подтверждает то, о чём я говорю. Там Саша говорит о свете, о том, что его – Сашина миссия быть проводником, хранителем этого света, и вот интервьюер, уж не помню его фамилию, задал вопрос: «Саша, а что ты будешь делать, если этот свет закончится? Не в глобальном смысле, а в личностном… в твоём конкретном случае?» Очень важный и точный вопрос. И вот Саша как-то даже запальчиво и самоуверенно стал говорить, что нет, не закончится свет, что он – Саша – владеет ситуацией и не упустит этот свет. Вот это ключевой момент… недостаток смирения, веры, упования на Бога… наивная уверенность в своих силах. А случилось, в конце концов, именно то, о чём у него спрашивали.
У него был взят тот дар, который был ему дан, и опыта смирения не было, не обнаружилось… наступила пустота, и эту пустоту можно было преодолеть только верой и упованием, а самонадеянность в этой ситуации была обречена. Думаю, в этом трагедия Саши, подлинная трагедия, потому что он, несомненно, был очень чуток духовно и прозорлив… Не понимая, может быть, сам, говорил временами от Духа Вышнего и духом, но тут же, в следующий миг, и от дьявола…
Бесовщина пробивалась в его песнях… шла такая брань, в которой рано или поздно Саша должен был занять сознательную позицию. То есть не просто быть проводником этих разных энергий откровений и сил, а осознать своё место в этой борьбе. И вот это могло произойти только с позиции православной веры. Тогда, возможно, творчество его закончилось бы на тот период… Но началось бы что-то другое.
Другая жизнь. Но до этого можно было дотянуть только с Божьей помощью. Только так и никак иначе…
Об этом не принято говорить, но ведь и самоубийства бывают разные. Одни люди уходят из этого мира в полном неверии, в отчаянии… иногда в ненависти ко всему миру…
Иные с верой в Бога, но в ненависти к Нему, как ни страшно это звучит… условно говоря, «возвращая билет»… Но бывает и так, что человек не выдерживает испытания того или иного… душевного или телесного…. Не вынес, запутался, потерялся… может быть, от самонадеянности своей, от маловерия… – это другой вопрос. Но маловерие – это всё же не неверие и уж тем более не ненависть к Богу. Словом, не наше дело предвосхищать суды Божии. И если Церковь не отпевает самоубийц, то прежде всего потому, чтобы ещё раз показать нам, живущим, насколько тяжек этот грех в принципе… страшен, потому что в любом другом грехе можно покаяться, а в этом – уже нет, поздно. Покаяние, сознательная перемена жизни возможна только здесь, в земной жизни. Но это не значит, что участь всех самоубийц одинакова.
Бог нелицеприятен, и Он один знает бездну всех обстоятельств, устроение души, состояние её и причины ухода…
Нам же можно, думаю, от избытка любви и сердца молиться, просить о человеке, и Церковь говорит, что вечная участь человека до Страшного Суда не решена окончательно и мы – живущие, можем любовью своей, смиренным прошением, молитвой ко Господу, милостыней – участвовать в загробной участи каждого человека, а тем паче такого человека – который искал всем сердцем правду, искал, что называется, без дураков, на самом деле, как иные ищут славы, денег, успеха… И даже если он где-то запутался, оказался уловлен, омрачён и погублен внешне, но душа его… душа его искала правду так истово, как надо бы всем нам искать… И хочется верить, что нашла.
Что делать, если человек дорог, даже если он так страшно, неправильно ушёл из этого мира?.. Что делать, если ты знаешь, что этот самый человек действительно помог тебе когда-то самому избежать смерти и это не выдумки… Неужели забыть? Но сердце с благодарностью призывает к другому: молиться – пусть даже не так, как молятся за других, пусть даже с большим сокрушением и болью, но всё же молиться…
Я верю, что Саша не погиб так страшно и окончательно, как это кажется. И я знаю, что через него Господь неведомыми судьбами призвал меня и многих других к Себе, а значит… значит есть надежда, что всё будет ещё хорошо! Только бы нам помнить, что без Тебя, Господи, невозможно творить ничего!
Прошло несколько лет после написания этого текста, и вот в моей жизни произошла история, буквально потрясшая меня своей очевидной мистичностью.
В то время я сотрудничал с интернет-изданием «Православие.Ру». Писал какие-то тексты, и их печатали. Естественно, приходилось общаться с редакторами этого издания, и в какой-то период я вступил в переписку с редактором по имени Анастасия (Анастасия Рахлина – постоянный автор «Русского Дома». – Прим. ред.).
Уже несколько текстов мы подготовили с ней и опубликовали, когда я вдруг узнал, что Анастасия Рахлина – это вдова Александра Башлачёва… Сказать, что для меня это был шок – это ничего не сказать. Это был момент духовного откровения, прикосновения к тайне Божественного Промысла! Для меня и радость, и благоговение с изумлением, и страх Божий – всё смешалось в этом удивительном знакомстве и в этом общении...
Однажды Анастасия, как о чём-то обыкновенном, сообщила, что у неё обнаружен рак и просила молиться о ней.
Мы молились как могли, и вот в какой-то момент Настя захотела приехать в Крым и поклониться мощам святителя Луки.
И действительно, она прилетела в Симферополь – буквально на день. Помолилась у мощей дивного угодника Божьего, а потом мы встретились с ней и провели несколько часов в добром и радостном, светлом общении.
И вот буквально в тот момент, когда мы встретились с Настей во дворе Свято-Троицкого монастыря, ко мне подошла незнакомая женщина и спросила, что она может сделать, чем помочь в духовном отношении своему умершему давно, но некрещёному отцу. Она спрашивала с болью, и я, желая её утешить, стал говорить о том, что участь некрещёного человека в вечности, конечно, тяжела, мы знаем это со слов Самого Господа. Но мы также знаем, что судьба никого не решена окончательно до Страшного Суда и можно предположить, что окончательная участь наших некрещёных родных во многом зависит от нас самих, от нашей жизни…
И если мы будем действительно стараться жить по-божески, воздыхая от самого сердца за наших несчастных родных, если мы будем милосердны и сострадательны к ближним, с памятью о своих близких, то, возможно, милость Божия распространится, повлияет неведомым образом и на них… Так я говорил, стараясь утешить и ободрить эту женщину. И в какой-то момент я заметил, что Настя слушает меня внимательно, и мне подумалось, что она сейчас размышляет и о своём участии, о своей посильной лепте в загробной участи и вообще в духовной судьбе Саши Башлачёва, их сына Егора, да и других родных…
В этот день Настя побывала у нас дома, познакомилась с моей матушкой и младшей дочкой. Мы тепло и искренне пообщались, а вечером отвезли Настю в аэропорт и проводили в Москву. На прощание она подарила нам написанную ей книгу об убиенном на Северном Кавказе иерее Игоре Розине. Вообще, Настя была очень непосредственным, светлым и жизнерадостным человеком. Об этом свидетельствует и дарственная оптимистическая надпись на книжке, которая гласит: «Дорогим батюшке и матушке с благодарностью, надеждой на долгую дружбу и просьбой о молитве».
Между прочим, когда мы сидели у нас на кухне, я рассказал Насте и об этой истории с песней СашБаша «Всё будет хорошо». О том, как она поддержала меня в самый трудный момент жизни, как я благодарен Саше, чувствуя, что во многом благодаря его творчеству я оказался в спасительном для меня месте. Через пару недель Настя выложила у себя на страничке во «ВКонтакте» смонтированное ей видео о семье святых царственных мучеников в сопровождении этой песни. Как-то всё мистически переплелось в этом видео: и Сашина боль, искание правды и его трагический уход, и любовь Насти к семье царственных страстотерпцев, и надежда на неизреченное милосердие и любовь Бога к нам – стремящимся выжить духовно в этом больном и греховном мире…
Прошло ещё какое-то время, мы изредка переписывались с Настей, она с радостью сообщила, что после молебна у мощей святителя Луки её здоровье улучшилось. Мы все были рады и надеялись на полное выздоровление, но… Промысл Божий о ней был иной, и ей нужно было уже взойти на свою Голгофу. Болезнь возвратилась, и вот в какой-то момент я узнал, что Анастасия приняла монашеский постриг с именем Иулиания. Какая же это была радость, какое ликование духовное и для самой Насти, и для нас всех! Это был естественный и вместе с тем долгожданный момент в её восхождении к Богу, в её стремлении ввысь. Она всё меньше уже хотела думать о земном и всё больше была сердцем и душой устремлена к Богу…
Последний раз мы обменялись сообщениями в светлые Пасхальные дни. Я поздравил её от имени нашей семьи, и Настя тоже поздравила нас со светлым Христовым Воскресением!
А ещё через какое-то время я узнал, что Настя в тяжёлом состоянии находится в реанимации. Второго июня 2018 года она скончалась…
Что сказать… И скорбно, конечно, было узнать об этом. Но и радостно, поверьте, потому что сердцем, душой чувствуешь – человек доблестно и светло завершил свой земной путь и хоть нуждается в наших молитвах, но верим, что сподобится от Господа неизреченной радости общения с Ним в вечности!
Священник
Димитрий ШИШКИН