Наше время я бы назвал днями тоски. Тоски по свету, чему-то спокойному, доброму. Показывающему тебе, что есть в мире вещи поважнее взаимных проклятий, подозрений, санкций, войн и даже масок с вакцинами и карантинами. Свет нужен сердцу: без такого сердечного, тихого света даже самое яркое солнце – не более чем сжигающий тело астрономический объект.
Кстати, о теле. Недавно смог убедиться, что не всё, оказывается, в нашем скорбном мире испепеляюще уныло. И далеко не все поддались тоске. Тело это предстало в виде заболевшего отца одного из моих друзей. Старенький уже отец – под 80. Инсульт был неприятной добавкой к старческому, увы, слабоумию, которым отец страдал уже несколько лет.
«Что малый, что старый, – говорил друг, вздыхая. – Бегаем теперь за отцом, как за маленьким ребёнком: то маму пойдёт искать среди ночи, то погулять захочет без нас – потом его ищи-свищи. А тут ещё инсульт этот,чтоб его».
Дедушку привезли в больницу, там у меня, по счастью, жена работает, поэтому, когда позволяет время, присматривает за ним. Говорит, это нисколько не сложно, потому что к дедушке пустили в палату его супругу, которая полностью взяла на себя заботу об уходе за ним – об остальном уж медики пекутся, дело понятное.
Рассказывает, что, когда заходит к нему в палату спросить, как дела, не нужно ли чего, всегда видит, как рядом с ним хлопочет бабуля: то кормит-поит, то книжки читает, то просто о чём-то рассказывает, вспоминает разные истории из их жизни.
«А помнишь, как мы с тобой тогда в лес ходили?», «Помнишь, как старший заболел, а ты себе места не находил?», «А как на рыбалку все вместе ездили, помнишь?» – такие вроде бы незатейливые, но очень добрые воспоминания. И жена говорит, что это не только воспоминания, а самая настоящая действительность, что самое-то главное в жизни этих стариков не пропало, не исчезло в прошлом, а вот оно – живое и мощное. Любовь, короче. Настоящая. Не эгоистичная в стиле «А что мне за это будет» или «Я тебя люблю, потому что…», а выросшая и воспитанная на протяжении всей жизни.
Не удержался и процитировал «Песнь песней»: «Крепка, как смерть, любовь… Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют её. Если бы кто давал всё богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презрением». Жена взглянула на меня и закончила рассказ:
– Вот-вот. Захожу недавно в их палату снова, посмотреть, всё ли в порядке. Вижу – дедушка спит, а бабушка куда-то засобиралась. Спрашиваю, чего такая спешка. «Дак, милая, я ненадолго только отлучусь, я быстро: мне только на химиотерапию и обратно».
То есть больная раком бабушка ухаживает за мужем, у которого инсульт и деменция, весь день проводит у своего любимого, а когда тот заснёт, выхватывает какой-то час на собственное лечение. «Иначе, – говорит, – помру, а мне его одного оставлять жалко. Кто будет его жалеть?»
Я стою, реву, а она меня ещё утешает: мол, жизнь такая штука, что в ней всяко быват, но, если ты кого жалеешь, а он тебя, тогда и помирать не шибко страшно. Потому что, мол, любовь всего сильнее.
Я попытался было вставить филологическое: в северных наших говорах «жалеть» – синоним «любить», но быстро скукожился, потому что и так вроде бы всё понятно.
Мы сидели на кухне, младший играл на баяне, средняя воспитывала кота, старшая с умным видом читала учебник немецкого. Очень нам хочется, чтобы и они умели жалеть друг друга. В самом правильном смысле, хоть это и диалектное. Да и самим научиться не вредно. Куда, спрашивается, в наши дни без любви-то.
Пётр Михайлович ДАВЫДОВ