Дело служения ближним охватывает всю Россию. У Церкви свыше 300 сестричеств милосердия, 79 приютов для беременных женщин и матерей с детьми, 211 центров гуманитарной помощи, более 60 богаделен – круглосуточных центров ухода за одинокими пожилыми людьми, более 400 проектов помощи людям с инвалидностью, более 300 проектов помощи зависимым людям, более 90 приютов для бездомных и 14 автобусов милосердия. Отдельное направление – подмога нуждающимся во время эпидемии – лекарствами, продуктами, участием…
За всем этим огромным и нарастающим делом стоит 70-летний монах, владыка Пантелеимон (ШАТОВ), человек смиренный и непубличный. Тяжеленных забот у него много послушаний, как принято говорить в Церкви. Епископ Орехово-Зуевский, викарий Патриарха, председатель Синодального отдела по благотворительности, духовник Свято-
Димитриевского училища сестёр милосердия, руководитель православной службы помощи «Милосердие», председатель Больничной комиссии Московской епархии и прочая, и прочая…
Он очень редко даёт интервью, а вот сейчас согласился на разговор.
– Я помню, когда я был человеком неверующим, – откровенно сказал мне владыка, – и работал в больнице санитаром, мой первый покойник, которого я выносил, произвёл такое на меня тягостное впечатление, что я хотел с этой работы уйти, и мне было ужасно тяжело
сталкиваться со смертью, со страданием людей…
Действительно, родившийся в нерелигиозной семье, после армии он работал в больнице, остался, несмотря на испытание страданиями и смертями, и там же пришёл к вере. В 1990 году отец Аркадий Шатов, будущий епископ Пантелеимон, стал настоятелем больничного храма при Первой Градской больнице Москвы. Вскоре он создал на приходе первое в тогдашней России сестричество милосердия.
– Но ведь каждый приход и должен быть такой школой любви, – говорит он убеждённо. – Каждый приход и должен быть огоньком, который согревает и светит. И каждый верующий во Христа человек должен этой любовью светиться, конечно.
Он называет своё многотрудное служение – службой одного окна, куда могут обращаться все несчастные: безпризорники, бродяги, сироты, инвалиды, старики, больные детки и одинокие мамочки. Таких светлых окон становится, к счастью, больше.
Спрашиваю:
– Почему так мало говорят в медиа о добрых делах Церкви?
– Почему мало говорят? – повторяет он. – Потому что, мне кажется, у очень многих людей задача создать образ Церкви со священником из сказки Пушкина, с жадным, сребролюбивым. Но всё-таки большинство-то священников – очень хорошие. И в Церкви действительно сейчас, кроме священников, есть очень большое количество мирян, добровольцев. У добровольца другой взгляд на ситуацию: он часто является связующим звеном между больным и врачом.
– Добровольцев, неравнодушных людей становится всё больше?
– Вы знаете, вот за эти месяцы, страшные, наверное, месяцы, как раз в это время в Церкви появилось очень много новых людей и новых социальных инициатив, новых проектов. Церковь стала гораздо масштабнее и больше помогать людям, которые нуждаются. Становится больше людей, которые участвуют в делах милосердия. Это очень хорошие люди. Вот у нас есть одна девушка, она была актрисой. Но вот потом она решила оставить своё ремесло, пришла и стала работать санитаркой просто в больнице. Ухаживать за детьми. Теперь она директор этого заведения… Каждое начинание основывается на каком-то человеке.
Всегда какой-то человек, который горит. Я часто повторяю: заменимых людей нет.
Их тысячи и тысячи, и не у многих на слуху имя этого благообразного седобородого человека с мальчишеским смехом, который денно и нощно руководит сложнейшим, живым, мощным движением русского милосердия: епископ Пантелеимон (Шатов). Чураясь медийности, он тихо и настойчиво работает спасателем и утешителем. То в «Ангаре спасения» с бездомными, то в «Доме для мамы», то в детдоме, то в «красных зонах» ковидных госпиталей. Страна плохо знает своих подлинных героев.
– Владыка, а почему лично вы выбрали делом своей жизни служение другим людям?
– Во-первых, я очень грешный человек. И когда я могу что-то сделать для другого, самую малость, у меня немножко совесть успокаивается. А во-вторых, у меня нет таких талантов, чтобы ярко проповедовать или писать иконы, или петь на клиросе… У меня этого ничего
нет, поэтому, помогая нуждающимся, я чувствую, что здесь можно быть и не очень красивым, и не очень хорошо проповедовать, и не очень хороший голос иметь. Здесь главное – сочувствие и сострадание. И когда ты видишь боль другого, то, конечно, это растопляет твоё собственное сердце. Когда ты болеешь, сама болезнь делает тебя лучше. А вот если ты не болеешь, нужно обязательно приобщаться к страданию другого. Ведь за всей этой кажущейся несуразицей, грязью жизни есть и что-то другое, есть какой-то смысл глубочайший. Приходишь в детский дом для детей-инвалидов – и вот лежат эти детки, изуродованные болезнью. Детки, которые теряют человеческое обличье даже. Такие изломанные, искорёженные. Я как-то пришёл после пасхального богослужения и посмотрел на них, посмотрел в их глаза и в них увидел какой-то удивительный свет и радость. И вот за всем за этим есть иное что-то. Вот такое очень радостное.
И приобщение к этому тоже возможно, когда ты помогаешь другому человеку, когда ты разделяешь его скорбь и его болезнь. И чем ты глубже погружаешься в это, тем ярче открывается тот свет, который за этим.
– Вы видите свет и в лицах бомжей?
– Да, да… Это удивительные люди, на самом деле. Вот они живут жизнью очень тяжёлой, очень трудной, но они живут, и смеются, и шутят, и поддерживают друг друга.
Тысячи и тысячи тех, кто по его зову помогают по всей стране – опалённым, обездвиженным, завшивленным, всяким, брошенными всеми, безсонно, терпеливо, превозмогая свою немощь, перерастая самих себя – и всё равно добровольцев пока слишком мало. Слишком робко ещё движение народной самоорганизации и самозащиты.
Спрашиваю:
– А бывает так, что нужно закрывать какой-то благотворительный проект?
– Денег всегда в обрез, всегда у нас зарплаты очень низкие. Мы жира никакого не накапливаем. Был случай на Пасху: у нас кончились вообще все деньги.
В этот же момент один замечательный человек принёс какую-то огромную сумму… Вот просто я спросил: «Ноль?» – мне сказали: «Ноль» и через два часа принесли эти деньги.
Они верят в чудеса и постоянно видят чудеса, те, кто, жертвуя временем, силами, деньгами, создают сильное и упрямое гражданское общество, которое не ждёт, пока проснётся совесть у чиновника, а само сквозь завалы горестей пробивает дорогу на подмогу стонущим.
И всё же, когда надо, они твёрдо знают и формулируют, что им нужно от государства. Например, допустить священников к больным. Уточняю:
– А кто такие больничные капелланы и зачем они нужны?
– Это больничные священники. Такие священники были всегда на Руси.
На Руси при каждой больнице был храм. Сейчас в Европе, в Америке есть священники разных конфессий, которые работают в больнице – получают зарплату от государства как врачи и помогают людям, которые находятся в болезни, в немощи, в страдании, в скорби. Помогают успокоиться, помогают не унывать, не отчаиваться. Помогают помолиться, объясняют, как это сделать. Служение, которое сейчас особенно важно в эту нашу коронавирусную эпоху, когда в больницах огромное количество людей в безпокойстве, в страхе. Каждый раз приходится решать задачу как-то заново, по-другому. Маршрута нет такого, в каждой больнице по-своему бывает.
Бывает, главный врач против, а завотделением разрешает, бывает, завотделением тоже против, но старшая медсестра договаривается и пропускает, когда нет завотделением. К сожалению, были у нас люди, которые умерли без последнего напутствия, без молитвы. Но надо сказать, что эта помощь нужна не только умирающим. Мы знаем случаи, когда люди выздоравливали. И мы знаем, как влияет духовное состояние человека на его телесное здравие.
На Западе есть специальные исследования: проверяли воздействие больничных капелланов на здоровье пациентов. И оказывается, что это помогает выздороветь – присутствие священника. У нас есть военное духовенство, есть военные капелланы, есть капелланы тюремные…
Системы больничных капелланов у нас пока не существует. Я думаю, что, наверное, нужен какой-то закон здесь.
– Давайте вместе его пробивать.
На самом видном месте у него в отделе висит икона. Люди с банальными и глумливыми лицами окружили и теснят арестованного одиночку. Новозаветный сюжет, в котором тайна человеческой истории, а иначе пусто и темно.
– Это икона «Поругание Христа». В каждом человеке поруганном, в каждом человеке осмеянном, в каждом человеке, которого как-то унизили в этом мире, в каждом есть Господь. И помогая этим людям, бездомным, инвалидам, мамочкам, которых выгнали из дома, ты Ему
помогаешь. Здесь изображён Господь в том виде, в котором он был перед своим распятием. И вокруг него смеющаяся, глумящаяся над ним толпа. Они изображены с нормальными лицами, потому что иконописец сказал, что он не хочет делать изображение, подобное Босху или Брейгелю.
– А может быть, дело и в банальности зла… В том, что это обычные, обыватель-
ские лица.
– Это тоже может быть так. Потому что сейчас человек может сохранять лицо красивым, иметь имидж, а душу очень страшную.
Но ведь проповедь света и добра обращена и к толпе насмехающихся и безсердечных, каждый из которых – это мы с вами, имеющие возможность преобразиться.
Нынче в январе исполнилось восемьдесят пять лет Николаю Рубцову и полвека со дня его смерти. Стихи его, честные и прозрачные, подходят, мне кажется, к этому разговору:
До конца,
До тихого креста
Пусть душа
Останется чиста!
Такова, наверное, награда для тысяч добровольцев по всей стране – очищение и осветление душ. И Рубцов же сказал: «Россия, Русь! Храни себя, храни!»
А как храни? А вот так – живым делом и живой совестью. И служением ближним.
Как уже бывало из века в век, в чём-то по-разному, но в главном одинаково, при Сергии Радонежском, при Серафиме Саровском, при других старцах и подвижниках, и теперь не может не продолжаться в 21-й год XXI века.
Беседовал
Сергей Александрович
ШАРГУНОВ,
писатель, депутат Госдумы РФ