Если мы верим в Бога и если знаем, что Бог есть любовь, то должны быть исполнены этой любви. Но как подняться до любви к врагам? Любить их? За что? Хотя так рассуждаю: самый мой главный враг – я сам. Но я же себя люблю. Хотя любить не за что.
Открылся преподобный Ефрем Сирин. Все мы знаем его молитву «Господи и Владыко живота моего», а вот его назидание о любви раньше не встречал. Выпишу для памяти:
«В ком нет любви Христовой, тот враг Христу. В ком нет любви, тот ослеплён умом, тот друг диаволу, тот изобретатель всякого лукавства, тот заводчик ссор, тот друг злоречивых, собеседник наушников, советчик обидчиков, наставник завистников, работник гордыни, сосуд высокомерия. Одним словом, кто не приобрёл любви, тот орудие противника, блуждает по всякой стезе и не знает, что во тьме ходит».
Крепко сказано.
А мы всё мировое зло ругаем да своих либералов. А сами?
Это «а сами» очень полезно для борьбы за чистоту наших помышлений. Ведь это мы сами завистники и лицемеры, клеветники, сосуды, полные грязи душевной и сердечной. И разве мы не участвуем в умножении мирового зла? Ещё как! Видим растущие его размеры и только то и делаем, что помогаем ему.
Сижу и пишу это на родине в своём доме в Крещенский сочельник. Собираюсь на вечернюю службу. Это сегодня. А завтра, рано утром, поеду ещё в другую церковь. Здесь отец Владимир, в той – давний знакомый отец Александр.
Уже день прошёл, день строгого поста, уже проклюнулись и тут же скрылись звёздочки, уже и чаю попил. Но думаю не о еде, а о том, что надо будет после Великого водоосвящения идти крестным ходом на реку и погружаться в прорубь. И, честно говорю, страшусь. Да ещё и погода такая: не зима, не весна, не осень. Температура качается то в минус, то в плюс. Туман, мокрый снег, промозгло. В окно поглядел: звёздочки в тучах утонули. Что ж, что заслужили, то и получаем. У Иоанна Златоустого есть проповедь о зависимости погоды от нравственного состояния общества. То есть что в народе, то и в погоде.
В тот, первый здесь после огромного перерыва Крещенский ход какие были звёзды, какой мороз! Как хорошо выразил свой восторг мой добрый друг, участник его, поэт Анатолий Гребнев:
Какие звёзды над селеньем,
Какой высокий небосвод…
Сияние во всей Вселенной:
Идёт Крещенский крестный ход!
Толпой искрящейся проходим,
Свеча у каждого в руке.
Как Млечный путь, поток народа
Стекает медленно к реке.
Именно так было: двигались наши свечечки, как земные звёздочки. Но тогда был общий порыв к Богу, к вере, вот и награждал Господь небом в алмазах, русским морозом. Сейчас слабеет вера, и погода раскисла. Когда это бывало – оттепель на Крещение?
Всё: колокол! «Первый звон – с постели долой, второй звон – из дома вон, третий звон – в церкви поклон». Людьми сказано, людьми проверено.
Потом допишу.
Вернулся. А что дописывать, дописывать нечего, ведь не дошёл до проруби, до иордани, до родной реки, струсил. Полночь скоро. А они, остальные, пошли. И идут.
Склонный ко греху самооправдания, пытаюсь разобраться в своих ощущениях. Был на службе, читал Шестопсалмие, помогал певчим. Прошло и Великое освящение воды. А сам, стыдно сказать, находил причины, которые бы меня извинили за то, что спасовал перед погружением в ледяную купель. Тут всё сошлось. Шёл в храм, встретил давнего знакомого, здоровенного мужичину. Он сказал, что ночью пойдёт на реку.
– Я всю жизнь моржеваньем занимаюсь. В секции был зимнего плавания. Оттого и здоровый. А нынешние хиляки раз в год залезут, выскочат – и герои. Нет, ты проплыви туда-сюда метров хотя бы полсотни. У нас тренер был чемпион мира по плаванию в ледяной воде, проплыл между Чукоткой и Аляской.
– Будешь на службе? – спросил я.
– Зачем? Я ещё домой зайду, сериал посмотрю, а к одиннадцати подгребусь. Надо же пример показать: в прорубь первым ломанусь.
Пришёл в храм. Помогал певчим. Читал тексты из Священного Писания при Великом освящении воды. А мне, повторяю, в пять утра надо быть готовым: заедет батюшка Александр и повезёт в свою церковь тоже на Крещенскую службу, на литургию. А если я вернусь с реки в третьем часу ночи, то спать почти не придётся, и какой будет из меня помощник на службе? Это я себе всё оправдания ищу.
Нет, не спится, стыдно. Они идут, идти километра полтора-два, там молебен, погружение для отважных, потом обратно. Сегодня отец Владимир, когда я попросил у него благословения, идти на реку или не идти, погружаться в крещенские воды или нет, ответил даже резковато: «Решайте сами. Что вы все свои проблемы наваливаете на священника?»
Он прав, конечно. Всё нам хочется с себя ответственность снять. У него самого проблем выше крыши. Главная – купель. Всегда делали метрах в двадцати от берега, нынче лёд слаб, опасно на него выходить, вырубили купель в виде креста прямо над отмелью. Воды по пояс. Раньше всегда по грудь.
В результате сижу в тёплом доме, а они идут. Дорога трудная, разбитая машинами, тающий лёд под ногами. И по-прежнему дождь со снегом. А я ещё и в лужу наступил. Ногу промочил. Сухие ботинки есть, но в них нога в шерстяном носке не влезет. А без шерстяного замёрзнет. Это я всё себе оправдание нахожу.
Крещение. Ничего себе крещенские морозы. А нынче никаких не было: ни варваринских, ни никольских, ни рождественских. Будут ли афанасьевские, сретенские?
Да что же это я сижу и что думаю? Надо же хотя бы облиться водой из-под крана: после молебна с водосвятием крещенская вода – Великая агиасма, сейчас вся вода на планете освящена во всех источниках, любая вода милостию Божией чудодейственна. Во всех источниках – в реках, озёрах, водопроводе!..
Налил ведро воды почти полное. Стыдливо долил в него из горячего чайника, чтоб не так холодило, я же не морж из секции зимнего плавания. Разделся, вышел и у крыльца, стоя на мокром снегу, троекратно, во имя Отца и Сына и Святаго Духа, облился.
Всё, спать! Будильник на полпятого. А батюшка Александр, сколько его помню, а помню двадцать два года, встаёт в три часа, ежедневно вычитывает большое молитвенное правило.
Но какой сон, когда стыдно: эх ты, раб Божий, не пошёл на иордань! Представил улицы, по которым идут, – Троицкую, Промысловую, Набережную. Да-а, отличился. Глянул на часы. Какой спать: уже и батюшка стоит на молитве. И скоро за мной заедет.
Нет, надо, надо вставать. Где тут у меня Правило ко причащению? «Что воздам Господеви о всех, язе воздаде ми? Чашу спасения прииму и имя Господне призову, молитвы моя Господеви воздам пред всеми людьми Его».
И литургия прошла. И, слава Богу, причастился. «Ещё верую, яко сие есть самое пречистое Тело Твое, и сия есть самая честная Кровь Твоя». Да, верую и исповедую.
На исповеди признался, что струсил, не пошёл со всеми на реку. Батюшка сказал на это:
– Ты не со всеми не пошёл, ты почти со всеми остался. Нынче одна десятая, не больше, против прошлых лет, пошла на реку. Помнишь ведь, как ходили. А первый-то раз какой морозище был. А не испугались, пошли. Не счесть, сколько шло. И ни одна свечка не погасла. Сейчас меньше, вера слабеет, остаётся и крепнет в немногих, а любопытные отстали.
Когда завтракали, вспоминали воскрешение веры православной перед Тысячелетием Крещения Руси и во время его празднования, потом её укрепление, а сейчас вот опять ослабление. Испугались враги Христовы, навалились всей мощью своей пропаганды, богатства, стараясь на корню разрушить возрождающуюся веру. И немалого добились.
– Но и сами люди виноваты. Я их не оправдываю. Не ходят в храм, а прижмёт, сляжет, сразу бегут, зовут к нему. Иду, куда денешься. Жалко же. Говорю: лежишь? Ждёшь, когда в церковь понесут? А чего же раньше своими ногами не приходил? Хочешь, чтобы тебе лучше было? Ты молись, чтоб хуже не было.
Как было не вспомнить 90-е годы. Убивали Россию, но, сопротивляясь этому и вселяя в сердца надежду на спасение, крепла вера православная. Возрождались её зримые признаки – церковные здания, молебны, крестные ходы. Вспомнили ту зиму, когда делали первую после долгого перерыва крестообразную прорубь, называемую иорданью. Ночью пошли. Впереди отрок Даниил с большим ручным колоколом звонил всю дорогу, потом отрок Александр с фонарём, потом аз грешный с крестом, далее хоругви, иконы, батюшка Александр, певчие и молящиеся со свечами.
Морозец был знатный. Обледеневшую бороду помню и густой пар от дыхания. Руки, держащие крест, онемели до безчувствия. Но как-то потом ожили. Ещё был молебен у купели. Пророка Исайи чтение: «Почерпите воду веселия от источник спасения». И множество раз спетая молитва: «Во Иордане крещающуся Тебе, Господи, Троическое явися поклонение». То есть в Богоявления было явлено пришествие на землю Святой Троицы: крестящийся Иисус Христос, Святой Дух в виде голубине и Родителев глас, именовавший Христа возлюбленным Сыном. Звучали всегда укрепляющие слова из 26-го псалма: «Господь просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюся? Господь защититель живота моего, от кого устрашуся»?
Вот и заключительный возглас батюшки, крестящего воду, от которой, «яко дым кадильный», поднимается пар: «Сам и ныне, Владыко, освяти воды сии Духом Твоим Святым». Опять вспоминаются стихи: «Восходит пар от Иордани и серебрится на Кресте». И заключительная строфа:
Высокий свет Богоявленья!
И лёгкий, радостный, сквозной
Дождь благодатный окропленья
С твоей сливается слезой.
Так отрадно тогда было, такая луна! И в самом деле – ни одна свеча не погасла. А горело их множество. Хорошее сравнение у поэта: наш крестный ход как земное, зеркальное отражение небесного Млечного пути.
Тогда я меньше страшился крещенской купели. Не только от того, что был моложе, а от того, что сильнее молился, впечатления были свежее. Но всё-таки и тогда побаивался. Чтоб успокоиться, твёрдо сказал себе: «Как батюшка благословит, так и поступлю».
Вот уже троекратно погружён крест в тёмную воду реки моего детства, уже окропляющие капли освящённой воды летят с батюшкиного кропила, взлетая радугой над людьми и быстро замерзая на их одеждах. Вот уже я с робостью и тайной надеждой, что батюшка пожалеет меня, спрашиваю: «Как, батюшка, благословите погружаться?» И батюшка вдохновенно и весело крестит меня: «Обязательно!»
И много же тогда было желающих испытать себя омовением в холодной ванной. И на следующий день люди всё шли и шли к иордани, и многие окунались.
Крещенская прорубь – это символ умирания и воскресения. Страшно войти в неё, страшно окунуться с головою, да не один раз, а три: во имя Отца и Сына и Святаго Духа. И как же животворно, ликующе потом ощущать согревающий жар омовения. Даже и одеваться не спешишь.
Но что обязательно надо сказать о погружении – легче опускаться в прорубь, когда холодно. Объясню. На улице минус двадцать, в проруби плюс три. То есть когда ты разделся, тебя мороз продирает, начинаешь трястись, а в купели плюсовая температура, она даже согревает. А выходишь из неё – организм воспрянул от резкой смены температуры, и тебе становится даже горячо. А когда, как сейчас, на улице примерно два-три градуса, голого человека всего пронизывает, трудно выдержать. Он ныряет, а в проруби тоже эти два-три. Окончательно замерзает. Чего я и испугался.
Вернулся в свой дом, позвонил в Москву жене, поздравил с Богоявлением, сообщил, что главное в жизни счастье – причастие – состоялось. Так высокопарно и сказал. Но признался, что спасовал, не пошёл ночью на реку.
– И правильно, – одобрила жена. – Не мальчик уже, скоро восемьдесят. Сколько ты раз ходил, зачем рисковать.
– А дети, внуки были на ночной службе?
– Нет.
Выключил телефон мобильный, разобрал постель, хотел было улечься, но неожиданно сильно захотелось пройти крестным путём, которым прошли ночью прихожане храма. Хотя бы этим как-то оправдаю себя за то, что их не поддержал. Хоть в одиночку, да пройду.
И пошёл, совершенно не предполагая, что возжелаю погрузиться в купель.
Пошёл и пришёл. У реки стояла палатка, были люди. В основном молодые парни. Кто-то уже ухнул в прорубь и одевался, кто-то не решался. Воды в купели было чуть больше, чем по пояс.
И вот какая мысль придала мне смелости, та, которая всегда оживает во мне в день причастия: после причастия и умереть не страшно. Если что случится, то я же причастился.
И уже совсем решающим лично для меня было известие, что ни дети мои, ни внуки не были ни на вечерней, ни на утренней службе. И должен же кто-то из семьи, хотя бы один за всех, свершить крещенское очищение освящённой водой. Раз уже не сумел, не смог вырастить их в страхе Божием, так сам не страшись войти за них в иордань.
В палатке никого не было. Жалея, что так много приходится расстёгивать пуговиц на куртке, да ещё и молния заела, стаскивать через голову свитер, снимать рубаху, расшнуровывать ботинки, вылезать из брюк, складывать всё это на доски, укреплённые вдоль брезента и сожалеть, что не так готов к погружению, как в прежние годы. Ходить на иордань надо только в одной рубахе, сверху полушубок, на ногах валенки – всё. На раздевание и одевание по десять секунд. КАК важно великому всё о себе сказать, не думая о точности мысли и слова. Ефрейтор!
В палатку вбежали две женщины, в годах и молодая. Сразу понял, что мать и дочка. Мать причитала:
– Лена, не надо в прорубь, не надо, умоляю. Никому ты ничего не докажешь.
– Вчера Нинка и Лерка пошли с ребятами. И купались! И кто я теперь? Они же смеяться будут.
– Лена, Лена, сказали же, что даже чемпион зимнего плавания не стал прыгать.
– Так он не из-за чего-то, ему тут мелко. Где тут ему плавать? Он и не стал.
Говоря это, девушка торопливо раздевалась, швыряя одежду на руки матери. Осталась в купальнике и сразу рванулась к воде. И тут же с ходу сиганула в неё. Но только раз и без полного погружения. Выскочила с испуганным, но победным визгом и примчалась одеваться. Я увидел, как её тело на глазах стало розовым. Мама её ахала и одновременно восторгалась.
Вышел и я на доски. Тут, так промыслительно получилось, подъехала машина батюшки Владимира. Приехал с матушкой проверить, всё ли в порядке.
– Благословите!
Благословение было получено. А раз так, то и легко было войти в воду и, троекратно крестясь, погрузиться с головой…
О, Троице Святая, раздельная нераздельно, слиянная неслиянно, спаси нас!
Владимир Николаевич КРУПИН