Дерзкий, конечно, заголовок – перекликается с названием известного романа Александра Исаевича Солженицына. Но хоть и в несравненно меньшей степени, я испытал нечто похожее.
…Настал день очередного посещения мною медицинского центра. Добротное учреждение, возглавляемое почётным попечителем нашего храма, любезно пригласившего опекаться здесь. Накануне с вечера начались сильные головные боли, продолжавшиеся всю ночь и весь последующий день. Давление 90 на 60. Приём у невролога назначен на восемь утра. На стук в дверь никто не откликнулся. В администрации сообщили, что врач неделю как болеет. Но терапевт на месте – он готов меня принять. Сразу посылает на очередное ЭКГ.
После процедуры медсестра восклицает: «Ой, не вставайте, я должна позвать врача, есть значительные изменения в худшую сторону». Врач подтверждает и настаивает на госпитализации. Подавленный, слабо сопротивляюсь: «Я же без документов, личных вещей, у меня даже тапок нет». Напрочь забыты варианты со Свято-Алексеевской и 1-й Градской больницей, а главное, про послезавтрашнюю встречу с известным травником, старообрядцем с Алтая, которого подлечить меня лично благословил митрополит Корнилий. В конце концов, соглашаюсь.
Машина скорой помощи подвозит к больнице. Кладут на каталку и длинными коридорами, постукивая колёсами, доставляют в реанимацию кардиологического отделения. Спрашивают, какие таблетки принимаю от давления. «Кто будете по профессии?» – «Настоятель храма». – «Какого?» – «Святителя Николы на Берсеневской набережной, в центре Москвы». Ноль реакции – все в одном ряду: страховой агент, бухгалтер, социальный работник, священник и т. д. Я сразу начинаю понимать, что здесь я никто и звать меня никак – я просто Сахаров, в лучшем случае Александр Сергеевич (мои гражданские имя и отчество).
«Сейчас пока мест нет – располагайтесь в коридоре на тележке. Полностью раздевайтесь, сдавайте все личные вещи». Через некоторое время другая медсестра: «Можете оставаться в нижнем белье и майке». Потом третья: «Можно и в спортивных штанах». – «А телефон? Можно я оставлю его в отключённом виде?» – спрашиваю, заранее спрятав телефон под майку. – «Ну, ладно». Через некоторое время другая медсестра: «Нет, что вы, – категорически нельзя!»
Весь коридор уставлен каталками, по нему снуют врачи, медсёстры и пациенты. Громкие восклицания, перекличка сотрудников – медицинская тематика вперемешку с бытовухой. Они как рыбы в воде, привычные. Грохот, стуки, периодически что-то падает с шумом – напоминает метро или вокзал. Толстая игла пронзает вену, резиновые примочки фиксируют сердечные ритмы. «Распишитесь в согласии на предоставление личных данных». Я: «А можно я не буду расписываться?» Медсестра: «Распишитесь, всё равно мы уже всё заполнили». Озвучивают новый вариант – в той же палате, где шло оформление, есть свободная койка.
В палате две грузные пожилые женщины, едва прикрытые простынями, между ними упомянутая свободная койка. Я в шоке. «Ах, да, есть ещё одно место в другой палате. Поедем к “невестам”!» – бодро пытается шутить медсестра. Угловая комната без дверей. Внутри две женщины – пожилая, она почти лежачая, другая помоложе. Они в шоке, я вдвойне. Пожилая громко возражает против нахождения в палате мужчины. Реакция медсестры: «В больницах нет пола. И в других палатах есть мужчины вместе с женщинами. Очень много больных – их как-то надо устраивать». Медсестра устанавливает две небольшие перегородки – они чуток загораживают нас друг от друга. Пожилая постоянно возмущается: «Что за больница?! Где врачи? Почему к нам никто не приходит, не дают лекарств? Даже сигнальных кнопок нет – никому не дозвонишься!» И ещё: «Я на судно здесь ни за что не сяду! По стенке буду ползти, а дойду до туалета».
Туалет рядом – он общего пользования, обе кабины внутри не закрываются. Картины, достойные кисти Босха. Я почувствовал себя студентом семинарии, попавшим в советское время в стройбат как неблагонадёжный элемент.
Пару часов лежал в полузабытьи, потом стал «очухиваться». Пронзительное чувство изолированности и оторванности, неизвестности будущего. «Нельзя ли мне сделать короткий звонок?» – негромко прошу медсестру. Та молча отворачивается и уходит. Вообще, медсёстры отвечают как бы нехотя, отрывисто и недостаточно вразумительно. А ведь как важно попавшему в стрессовую ситуацию пациенту, оторванному от привычной будничности, услышать умиротворяющее мурлыкание банальностей. Для сотрудников они привычны, но для попавших в больницу пациентов они действуют как успокоительные таблетки.
Я привык к уединённой жизни, в больницах всегда находился в отдельной комнате. На приходе любой шум, громкие разговоры в храме до и после службы, шорохи во время отдыха мне доставляют дискомфорт. Здесь же ежесекундный гул, не позволяющий расслабиться. Вдруг меня накрывает волна паники, страха, ощущение заброшенности – я в яме, туннеле, шахте, замурован в каземате. Только три часа я здесь – впереди долгий вечер, безсонная ночь, наверняка храп соседок.
Мне, привыкшему каждую минуту что-то делать, читать, слушать, смотреть, ездить, рассказывать, писать – часами бревном лежать, уставившись в потолок?! О ужас! Всё моё существо окутывает мрак и тревога. Я безпомощен – без документов, денег и телефона, я почти обнажён, у меня нет даже тапок. «Женщины, нельзя ли воспользоваться вашими тапками, чтобы пройти к врачам?» – обращаюсь я к соседкам. «У меня они одноразовые», – сухо реагирует молодая.
Быстро встаю и в одном исподнем, босиком иду по грязному холодному полу из одного конца длинного коридора в другой. Решительно заявляю: «Я ухожу!» Медсестра в ответ: «Надо дождаться врача». Я: «А когда он будет?» Она: «После конференции, часа через полтора, во время вечернего обхода». Ещё несколько раз повторяю свои вояжи мимо каталок со страдальцами и облезлых дверей. «Мужчина, туда нельзя заходить, мужчина, здесь нельзя сидеть!» постоянно слышу при этом. И ещё: «Наденьте хотя бы бахилы». Надеваю… на босу ногу. Периодически слышу выражения на «фене», проскальзывает мат.
Боже мой! Я ли это – «кандидат богословия», «член Союза писателей», «духовник Союза православных братств», «известный церковный общественный деятель», «пастырь с 35-летним стажем служения»?! Взлохмаченный, в маске, в одних трусах и майке, в бахилах на босу ногу, с тревогой в глазах мечусь по длинному коридору. Не есть ли это прообраз предстоящих мытарств, на которых мы, обнажённые от добрых дел, будем истязаны в том «яже соделали»? О, как я жалок и презрен в своём неприглядном виде, с затравленными глазами...
Появляется врач. «А вы у нас выписываетесь? – спокойно спрашивает она. – Сейчас мы всё оформим. Только выписываться будете в соседнем отделении». Она мудрёно называет отделение, в названии звучит слово «ковид». Я напрягаюсь. О Господи! У меня же брали тест на него, когда попросили показать язык и тыкали в нос. А вдруг будет положительный результат и меня замуруют здесь на несколько недель?! Следующая загадочная фраза врача повергла в ужас: «От нас так просто не уходят». Что это значит? На опыты, на органы?!
Панические настроения резко подскочили. Боже! Как же вырваться, как прорваться отсюда, куда бежать босиком, в трусах и майке?! А где вещи, документы? Как их заполучить – ведь я ещё не получил ту одежду, в которой был сюда доставлен. Наконец, заезжает каталка, и я, к удовольствию моих «сокамерниц», прощаюсь с ними.
Везут в соседнее отделение. Здесь также много пациентов, бредущим по коридору, подобно теням, некоторые сотрудники в антиковидных скафандрах, ощущается запах дезинфекции. Здесь мне предстоит получить личные вещи, медсестра молча удаляется. Я ей вдогонку: «Скоро ли вернут вещи?» Она скупо в ответ: «Ждите».
Проходит час, другой, а одежды всё нет. Становится прохладно. Периодически подхожу на пост и патетически восклицаю: «Долго ещё?», «Может быть, меня забыли?», «Я уже мёрзну!» Не поднимая головы, отвечают: «Ждите», «Заявка зафиксирована», «У нас одна сотрудница занимается выдачей личных вещей на всех четырнадцати этажах»(!). Держусь изо всех сил. И молитва, постоянная Исусова молитва и в палате, и здесь. Призываю на помощь Богородицу и всех святых. Жалостно прошу у одного из пациентов телефон на минутку. Помню только два телефонных номера – своего храма и гостиной в доме причта – увы, в ответ длинные гудки. Наговорил на автоответчик: «Срочно приезжайте, вызволяйте, спасайте!» С третьей попытки добиваюсь у сестры-хозяйки получения тапок.
Наконец, появляется долгожданная сотрудница. Получив свои вещи, быстро одеваюсь. Прощаюсь с медсестрой на посту. Сидя спиной, она молча кивает. Усталый врач на мой вопрос о выписке отвечает: «Сегодня не успею, очень много пациентов, буду делать выписки всю ночь – приходите завтра». Мчусь по длинным коридорам и переходам больницы, всё ещё не веря, что свобода возможна...
Вырвался наружу. Свежий воздух даёт приток жизненных сил. Ушлый кавказец предлагает заказать такси – нет, не надо, это мы уже проходили. В машине, захлёбываясь от волнения, рассказываю о своих злоключениях прихожанке, заказавшей такси. Приехав в храм, звоню знакомому священнику: «Всё, что я раньше тебе рассказывал о своих операциях и госпитализациях, ни в какое сравнение не идёт с тем, что я пережил сегодня». Врач общины, выслушав мой рассказ, не решается журить меня за мой побег.
Далеко за полночь писал эти заметки, с волнением излагая пережитое. И очень рад, что не сорвался и никому не нагрубил. Во многом причины трудностей объективные: большой наплыв больных, много тяжёлых, болящие люди часто бывают капризными и назойливыми, им всегда не хватает внимания. Но врачи же не могут разорваться...
Случайно ли то, что со мной произошло? Как верующие люди, мы знаем, что случайностей не бывает. Мне была показана малоизвестная сторона жизни. Я получил большой урок смирения, ощущение бренности и зыбкости нашего земного бытия. И сделал вывод о необходимости более внимательного и терпеливого отношения к людям. А врачам и медсёстрам – низкий поклон за их подвижнический труд. Они в этом аду каждый день.
Игумен Кирилл (Сахаров)