Пётр Давыдов - Как я стал таллинистом

 

Светлые, иногда и смешные воспоминания помогают не только преодолевать тягучее серо-чёрное безпогодье, но и смотреть на жизнь радостнее, а то и получать уроки из простых, незатейливых историй. Например, не совать свой нос, куда не просят. Вот одна из таких историй.

Однажды мы с крёстной ехали в паломничество. Стояло совершенно жуткое время: конец 80-х годов, разваливались остатки страны. Мрак, хмарь, вонь, ужасающие дороги и ноябрьская грязища. Мы спешно покинули Таллин, где жили, – там погода была не лучше. Там даже голод наступил. Помню, крёстная говорит: «Сходи за хлебом, будь добр». А хлеба, как оказалось, во всём городе нет. Кварталов за пять удалось купить какую-то буханку – так полгорода спрашивали, где взял. Крёстной эта действительность напомнила её ссылку в Казахстан, где их семья чуть не умерла с голоду. Смотреть на всё это она категорически не хотела, и мы решили переждать это время в путешествии по святым местам.

Неприятие всего советского у неё просто биологическое, особенно хамства. Если приезжали в Москву, то, несмотря на все мои уговоры, на Красную площадь не ходили ни разу: «Пойдём только тогда, когда её очистят. Никаких мавзолеев!» Я подчинялся. «Не учите меня жить!» – заорала однажды на крёстную продавщиха в каком-то магазине. Грязный передник с жёлто-масляными разводами, три очереди, талоны, продавщиха с золотыми зубами, крёстная, перенесшая ссылки, тюрьмы, унижения: «Вас нужно учить жить, ma chere, если вы хотите, чтобы жизнь ваша была долгой и счастливой! Поверьте старой сиделице!». «Ma chere» хватала ртом воздух, бросила на прилавок подыхающую колбасу синего цвета и выдавила из себя: «Дваписят!» Крёстная торжествующе обернулась ко мне: «Видал? За удовольствия надо платить!»

В общем, мы ехали подальше от всего этого – в глубинку какую-нибудь, где сосны, печка, рассказы крёстной об отце Никоне (Воробьёве), о ссылках, испытаниях, которые всегда заканчиваются победой Христа, где добрые люди, которые, несмотря на окружающую советскость, Христа знают. Где она находила таких людей, ума не приложу. Но всегда получалось: встречали, привечали, в дом пускали, ночевать оставляли, иногда и подолгу.

В этот раз мы сразу поняли, что пришли по адресу: «У нас здороваются только после молитвы, – сообщила строгая с виду старушка в чёрном халате и белом платочке. – Но пожить пущу». «Точно – псаломщица! – прошептала мне крёстная. – Ты лучше молчи, ладно? За умного сойдёшь». После молитвы мы пожелали друг другу доброго утра. Старушка и вправду оказалась псаломщицей. А ещё регентом, алтарницей и всем-всем-всем. Рассказывала о своей жизни – тут они быстро нашли общий язык, потому что гонений отхватила и хозяйка. До тюрьмы дело не дошло, но оскорблений, издевательств и преследований было выше крыши. Переписывала от руки службы со старой Минеи, привечала священников, освободившихся из северных лагерей, не давала разрушиться храму, в котором трудилась с юности и который каким-то чудом закрытым простоял всего лет пять. Они разговаривали, я, дурачок, слушал вполуха, думая, что потом всё вспомню, ел вовсю хлеб с сахаром и исследовал большой деревянный дом. В одной из комнат обнаружил огромную кровать. Ничего себе, думаю: мы, значит, на раскладушках лежим, а тут вон оно что есть, оказывается. Да тут королевское ложе прямо. Пойду оповещу о находке.

Оповестил. Они как раз говорили о гонениях. Старушка-псаломщица подняла глаза: «Не, туда не пущу, это кровать особая. Ленина и Сталина. Не трогай её». Чувствую, крёстная начала нервничать. «Что? – говорит. – Чья кровать?» – «Дак Ленина и Сталина. Никого на неё не пускаю. Так вот, о гонениях…» – «Нет, простите. Вы хотите сказать, что здесь, на этой самой кровати, в этом самом доме ковалось счастливое будущее всего человечества? Это сюр какой-то! Ленин и Сталин в одной кровати?!» Во, думаю, здорово. И мавзолея не надо. Не зря я по дому прошёлся.

Старушка, несмотря на возраст и печальную тему прерванного моим оповещением разговора, рассмеялась: «Лена, внучка моя. Живёт в Таллине. Кровать её. Ленина кровать. Из Таллина. Скоро приедет – я кровать и приготовила. А тебе, ушастый, – обернулась ко мне, – лучше бы сходить дрова наколоть. Умеешь хоть? Вот-вот, сходи поучись». Редко я с таким рвением брался за работу. Долго дрова колол. Пока не почувствовал, что можно стало без опаски в дом зайти. Там и пирожки с рыбой поспели.
А крёстная с тех пор обзывает меня таллинистом. И правильно так-то делает.

Пётр Михайлович Давыдов