3 февраля – день памяти преподобного Максима Грека
Ровно 500 лет назад, в феврале-марте 1518 года, на Русь прибыл Максим Грек. Здесь ему предстояло свершить великие дела и претерпеть великие скорби. И явить разом смирение и стойкость. И стать святым. Ведь именно сочетание смирения со стойкостью и есть максима святости.
Флорентийское пламя
Он и правда был грек. Наречённый в крещении Михаилом, из знатного византийского рода Триволисов. Рождённый уже после гибели великой империи ромеев, он ещё весьма молодым человеком покинул свою балканскую родину и отправился в Италию.
Там был расцвет гуманизма. Там была заря Возрождения. То есть возрождался интерес к эллинской, языческой мудрости, и рождалась концепция «человека как меры всех вещей». Человека, необременённого ответственностью перед Богом. И потому притязавшего уже на приставку «сверх». А она, как мы знаем, имеет непременным спутником внеморализм. Ведь как иначе попасть «по ту сторону добра и зла»?
Михаил Триволис оказался во Флоренции, эпицентре поисков путей «по ту сторону». Ведь там как раз в то время жил человек, чьё имя стало нарицательным – Никколо Макиавелли. Молодой грек оказался весьма востребован в этом городе в качестве переводчика. Он открывал итальянцам врата эллинской мудрости, работая со старинными манускриптами.
Но тогдашняя столица «прогресса» в годы пребывания там Михаила в плане общественных нравов была столь свободна, что это не могло не вызвать ответной «средневековой» реакции. Её воплотил в себе пламенный проповедник Савонарола. Он обличал грехи своих соотечественников и призывал к покаянию. И призыв его был столь огненным, что великий художник Сандро Боттичелли, например, сам принялся уничтожать свои проникнутые языческим духом работы. А молодой греческий переводчик решил постричься в монахи.
Но успехи Савонаролы не могли остаться без последствий. Ведь он обличал не только мирян, но и погрязшую в грехах католическую иерархию. Тут достаточно упомянуть, что тогда во главе её стоял знаменитый своим (чисто возрожденческим) внеморализмом папа Александр Борджиа.
И Савонарола был повешен. А тело публично сожжено на костре…
Все эти события – и триумф, и гибель проповедника – разворачивались на глазах Михаила. Тогда он, наверное, и понял сущность как гуманизма, так и католицизма, с коими впоследствии сражался на страницах своих книг.
Он покинул Италию и отправился на Афон. Там Михаил умер – и родился инок Максим.
Московский лёд
В преславном и древнем Ватопедском монастыре Максим подвизался около десяти лет. И снискал славу широко эрудированного учёного-монаха. Именно поэтому, когда в обитель прибыли посланцы из далёкой Московии с просьбой от великого князя Василия III прислать переводчика, судьба Максима была решена. Выбор настоятеля пал на него. Он знал, что тот не посрамит Ватопед.
По прибытии в занесённую снегом Москву Максим взялся за труды переводческие. Русского поначалу он не знал, конечно, поэтому переводил с греческого на латынь. А московские толмачи – уже с латыни – на русский. Несмотря на такой замысловатый способ, работа шла быстро: за полтора года была переведена «Толковая Псалтырь». Со временем Максим занялся и сличением греческих оригиналов богослужебных книг с существующими русскими переводами.
Справившись с тем «фронтом работ», который изначально был ему очерчен, инок испросил у князя разрешения вернуться на Афон. И не получил его…
Знатный боярин Берсень Беклемишев пояснил ему причину. Мол, за время своего пребывания Максим узнал, каковы дела и обычаи теперь в Москве, и князь не хочет, чтобы они стали известны на Афоне из первых уст. А Берсень, который был одним из ближайших сподвижников великого Ивана III, теми порядками, что завёл его сын Василий, был весьма недоволен.
Материалы судебного дела, фигурантами которого вскоре стали князь и монах, донесли до нас их диалоги.
Иван III, говорил Берсень, был добр и до людей ласков, он любил «встречу». То есть конструктивную критику, как сказали бы сейчас. «А нынешний государь, – ворчал Беклемишев, – не таков: людей мало жалует, упрям, встречи против себя не любит и раздражается на тех, кто ему встречу говорит».
Эти слова находили у монаха сочувствие. Ведь и сам он был убеждён, что великая империя ромеев пала из-за того, что императоры не прислушивались к добрым советам и не заботились о подданных. Он писал, что василевсы «хищаху неправедне имения подручников, презираху своя боляры... вдовицы обидимыя и сироты и нищая не отомщая обидящих». От того и пришла на них пагуба.
Эти крамольные речи стали известны великому князю. Берсень Беклемишев был казнён, зимой 1525 года его обезглавили на льду Москва-реки. В память о нём москвичам осталась Беклемишевская (Мокворецкая) башня Кремля, возле которой стоял дом боярина да Берсеневская набережная…
Для осуждения же Максима созвали Поместный Собор. Ведь мало того, что он был лицом духовным, так к тому же и подданным великого князя отнюдь не являлся.
«Изнемогшее печалию сердце свыше крепостию Твоею утверди»
Эти строки – фрагмент из написанного Максимом Греком на стене своего узилища «Канона Божественному и покланяемому Пресвятому Духу Параклиту».
Афонский монах пострадал не только за «вольные» беседы с боярином Беклемишевым. К нему и у князя, и у некоторых церковных иерархов были другие, более весомые, претензии. Прежде всего, Максим был опасен тем, что за недолгое время пребывания в Москве стал безспорным интеллектуальным и духовным авторитетом не только для многих монашествующих, но и для представителей русской элиты.
Он безоговорочно поддерживал нестяжателей, последователей святого Нила Сорского, в их споре с осифлянами, именовавшимися так в честь святого Иосифа Волоцкого. Нестяжатели считали, что никакие благие намерения не оправдывают монастырского владения сёлами.
Но то был в первую очередь внутрицерковный спор, из-за которого у Максима было немало врагов в среде клира. Однако у князя была и другая, весьма чувствительная для него причина осудить инока. Дело в том, что Василий планировал развестись со своей супругой Соломонией Сабуровой. Некогда она были избрана им из сотен «царских невест» в ходе смотра, впервые практиковавшегося на Руси. Это был византийский обычай, принесённый матерью великого князя, племянницей последнего императора ромеев Софьей Палеолог.
Но развод был делом неслыханным для православных. Ещё один собеседник Максима, князь-инок Вассиан Патрикеев, именно в таких терминах и дал ответ государю, когда тот сделал запрос о допустимости расторжения брака. Того же мнения был и монах-афонит. Потому оба они и отправились в заточение.
Василию нужен был наследник. А Соломония была неплодна. И он, вопреки церковным канонам, насильно заставил её постричься в монастырь. Его не остановило грозное пророчество Патриарха Иерусалимского Марка: «Будешь иметь злое чадо, и царство твоё наполнится ужасом и печалью!.. опустошит царство своя, аки тать нощная, аспид полунощныя и василиск диавольския». Князь женился на молодой красавице Елене из литовского рода Глинских. От этого брака и родился Иван Грозный…
А Максим, обвинённый не в противлении воле властителя, а в неких сознательных искажениях при переводе священных текстов, в кандалах был отправлен в заточение в Иосифо-Волоцкий монастырь. Согласно его житию, преподобный терпел там от «идеологических противников» оскорбления, побои, морение смрадом и дымом. Бывало, он надолго терял сознание. Самым же страшным для него было, конечно, отлучение от причастия.
Но Господь не оставлял праведника. В темнице его посетил ангел, изрекший: «Терпи, старец!» И он терпел.
Царь и инок
Через шесть лет Максим снова был вызван на суд. Дело в том, что за него ходатайствовали восточные Патриархи. И чтобы отказать им, снова требовалось подтвердить возведённые на него напраслины.
На этом судилище Максим Грек смиренно каялся в том, что, возможно, им, по недостаточному знанию русского языка, допускались ошибки. Но никакого еретического умысла он не признавал. Согласно новому приговору, он был отправлен в Тверской Отрочь монастырь. Там режим был немного смягчён. Ему разрешено было писать. И он писал свои богословские сочинения, исполняя свой долг христианский, во славу Божию используя данный ему талант.
После смерти великого князя Василия восточные Патриархи вновь просили позволить Максиму возвратиться на Афон. И снова – отказ. И лишь более чем через четверть века заключения, в 1551 году, по ходатайству митрополита Макария, Троицкого игумена Артемия и ряда представителей знати новый владыка Руси царь Иван Васильевич освободил преподобного из тверского заключения и позволил ему поселиться на покое в Сергиевой обители.
Через два года сам Иван посетил здесь Максима Грека и долго с ним беседовал. И вот что поразительно – годы мучений не заставили старца смириться, не научили его предавать Правду Божию, которая не в обрядах, но в милости проявляется. Максим заявил, что царю первым делом не в задуманное им паломничество по монастырям отправляться надо, а позаботиться о сиротах и вдовах воинов, погибших при взятии Казани. А иначе – ждёт его беда.
Царь не внял словам старца. И во время паломничества, при сходе с ладьи на берег, нянька уронила в воду сына царя, младенца-первенца Димитрия. Тот мгновенно захлебнулся…
Зимой 1556 года преподобный мирно почил о Христе. В Троице-Сергиевой Лавре ныне пребывают его святые мощи. И каждый может приложиться к ним и испросить себе смирения и стойкости.
Академик Дмитрий Лихачёв называл Максима Грека «первым интеллигентом на Руси». Добавим, что обращение к его трудам, его жизненному подвигу могло бы стать подлинным лекарством для нашей безбожной интеллигенции. Могло бы…
Святой Максим Грек среди прочих выдающихся личностей нашей истории изображён на памятнике «Тысячелетие Руси», возведённом в Новгороде в 1862 году.
Византийский интеллектуал, ставший русским святым.
Дмитрий Борисович
ТАРАТОРИН