В купе кроме меня ехал ещё монах с Валаамского монастыря, рядом с ним сидел ветеран в пиджаке, увешанном медалями и значками. Последним в купе вошёл сравнительно молодой, немного подвыпивший, похожий на современного бизнесмена мужчина.
– Что, отец, – дружелюбно спросил он у ветерана. – Наверно, на праздник Победы в Москву снарядился?
– Можно и так сказать... – ответил тот. – Съездить решил, поскольку скоро уже не с кем из наших поговорить будет. Совсем мало фронтовиков осталось...
– А вы долго на фронте были? – поинтересовался я.
– Если по календарю считать, то почти четыре года и выйдет... Ну а если по передку – то меньше. Шесть дней всего.
– Не много... – разочарованно произнёс мужчина.
– А по-моему, так очень даже много для пехоты... – сказал я. – Мой отец на войне ротой командовал, и вот я посчитал по справкам, что он всего три дня на передовой провёл. Выдвигается его рота на передок, потом сразу – атака, а дальше – ранение и полгода в госпиталях. Потом переформирование, снова наступление, снова ранение и снова госпиталь. Теперь уже на год...
– Да... – согласился со мной фронтовик. – На передке долго не жили. Только вот я вам что скажу: кому смерть назначена была, тот и в тылу от неё укрыться не мог…
Он немного помолчал, оглядывая нас, а потом приступил к рассказу...
1.
Помню, тогда наш батальон с формирования шёл, но до линии фронта ещё не близко было.
Встали мы на ночёвку в селе.
Только какое это село? Одни печные трубы да воронки.
Те несколько домов, которые целы были, начальство заняло, а нам, понятное дело, у костров располагаться пришлось. Наше отделение тоже костерок себе смастерило. Ящиков каких-то натаскали, полуобгоревших брёвен, в общем, соорудили костёр не хуже, чем у других.
Хотя, надо сказать, что бывалых солдат и не значилось у нас. Всё отделение из тыловой обслуги было сформировано.
Как уж я к ним после выписки из госпиталя попал, не знаю, только я совсем чужаком себя чувствовал.
И вот сидим мы у костра, греемся, и я тоже сижу тут…
Только чуть в сторонке…
Помню, очень мне тогда помолиться захотелось, вот и притворился я, что задремал, а про себя читаю молитвы, которые знал.
Но недолго молился я, слышу, зовут меня к самому командиру батальона.
Ну, коли зовут, надо идти.
Пошёл...
А там, в избе, настоящее заседание по мою душу устроено.
Только вошёл я, замполит объявляет, дескать, сигнал от бойцов нашего отделения поступил насчёт религиозного уклона, в котором я замечен. Всё отделение, понимаешь ли, бумагу подписало.
Ну, коли так, чего же отпираться, признаваться надо и кару принимать.
Замполит, услышав моё признание, чуть из штанов не выпрыгнул.
– Как так! – закричал. – Ты советский солдат, ты к медали, понимаешь ли, представлен, а в бабкины сказки веришь! Да ещё бойцов из своего отделения разлагаешь небылицами поповскими! Тебе не медаль надо, а под суд! В штрафбат захотел?
– Нет… – говорю. – Охоты нет в штрафбат идти, товарищ старший лейтенант. Могу и в нашем батальоне дальше службу нести… Только к вере моей это отношения не имеет!
Что замполит мне сказать собирался, не знаю, но тут взрыв прогремел.
– Что такое?! – закричал командир батальона. – Немедленно разобраться и доложить!
А замполит тем временем ещё сильнее меня стращать стал. Он уже и особиста к моему делу приладил, но тут прибегает ординарец, докладывает командиру, а сам на меня смотрит.
– Костёр, – говорит, – наши тыловики развели... А там в земле снаряд неразорвавшийся оказался! В общем, всё отделение, кроме него… – и он на меня кивает, – насмерть поубивало…
2.
Фронтовик замолчал и размашисто, так что зазвенели значки и медали, осенил себя крестным знамением.
– А командир-то чего тебе сказал? – хрипловато спросил похожий на бизнесмена мужчина.
– Да ничего он не говорил… – вздохнул ветеран. – Перекрестился я тогда прямо перед ними, а следом за мною и товарищ из особого отдела тоже не то паутину стряхивал, не то крестом себя обмахнул.
У замполита лицо пятнами пошло, рот сам собой открывается, а сказать ничего не выходит.
Ну а командир ругаться не стал.
– Какие штрафбаты, – говорит, – если утром все на передке будем. Со всеми нами там разберутся, кому чего положено!
Отпустил он меня.
Ну и правильно всё сказал…
Наутро прибыли мы на передок, и сразу наш батальон отправили железнодорожную станцию брать…
Чего мы там взяли, не знаю, сам я уже в госпитале очнулся...
3.
Фронтовик замолчал, вспоминая, должно быть, тот бой и ту атаку…
– Поразительно… – сказал я, вторгаясь в его фронтовые видения. – С кем из фронтовиков не поговоришь, и каждый обязательно расскажет про чудо, которое его на фронте спасло…
– А как же иначе… – вздохнул ветеран. – Так и было! С кем не случилось чуда, все там, на войне, и остались. Никто не вернулся.
– Что же? – спросил похожий на бизнесмена мужчина. – Без чудес и не воевали, получается?
– Получается, что не воевали… – сказал ветеран. – Очень уж война страшенная была.
– Так ведь и мы сейчас не живём без чудес, если подумать… – вступил в разговор валаамский монах. – Вот вы сами-то… – он повернулся к похожему на бизнесмена мужчине. – Неужели с вами ничего не происходило такого, когда вы погибнуть могли…
– Отчего же? – пожал плечами мужчина. – Бывало, конечно, всякое…
– Ну вот, а вы удивляетесь, что на фронте молитва людей спасала?
– Ну, так это у него молитва! – сказал мужчина. – Между прочим, я тоже в церкви бываю, знаю, что молитва помогает… Но со мной-то разные чудеса происходили, когда я и не молился совсем.
– Это плохо! – сказал монах. – Только ведь ваш ангел-хранитель всё равно за вас молится… Это тем, которые и не крестились, тяжелее... Это за них и помолиться некому, кроме близких.
И он перекрестился.
Перекрестились следом за ним и мы.
И крепкий, похожий на бизнесмена мужчина, и зазвеневший своими медалями и значками ветеран…
Стучали колёса.
Наш поезд мчался сквозь ночь, опустившуюся над нашей Родиной.
Николай Михайлович КОНЯЕВ