Виталий Волин - Как я перестал сквернословить

Архив: 

Когда я начал преодолевать гормональные трудности пубертатного возраста, неожиданно возникла проблема, о которой в детстве, будучи рождённым в СССР, я даже не догадывался. Мои волосы стали приобретать волнистую форму, глазные яблоки округлились, и меня уже можно было назвать «пучеглазеньким». 

 

Ровесники мало на это обращали внимания, но старшие «товарищи» всё чаще обращались ко мне то ли с вопросом, то ли с упрёком: «Что-то ты не очень на русского похож?!» А дело в том, что папа у меня украинец, а мама еврейка.

Шли годы, со своей родословной я смирился, но моя семья разделилась, к счастью, не по национальному признаку. Папа с мамой, насладившись 35-летним семейным стажем, развелись, и вся моя еврейская половина семьи, включая маму, бабулю, брата, кстати, с русской семьёй, тётек и дядек, со слезами и стонами перелетела в Израиль. Как водится, прощались мы навсегда. Шёл 1999 год. К этому времени матом я уже практически разговаривал.

Вернусь на пару лет назад. В 1997 году я был крещён, но глубинный смысл произошедшего оставался для меня абсолютно непонятым. Душа куда-то тянулась, чего-то искала, подвернулся случай, храм, крёстные, и наконец, батюшка перед крещением задал мне вопрос: «Сынок, зачем ты это делаешь?»

– Как зачем? Теперь мне повезёт, Бог мне будет помогать!
– А ты молитвы знаешь? Евангелие читаешь?
– Вот теперь и начну…

Батюшка вздохнул и начал таинство.

Литература, которая не пылилась на моей полке, состояла из Чейза, Ильфа с Петровым, Ремарка, Пикуля, М. Булгакова, Кастанеды. Духовной книге там места не было. И тут в начале 2000-х появились в Москве книги Паоло Коэльо. Я прочитывал их мгновенно по мере выхода в свет. Последней в 2002 году вышла «Пятая гора» – о жизни Илии Пророка.

В случайности с годами я верить перестал, и теперь могу смело восхищаться тем замыслом, по пути которого меня повёл Господь.

Осень 2002 года. Моя любимая бабуля, а из внуков я был любимчиком, отмечает свой юбилей – 80 лет. Не попасть на эту дату я не имел права. Лечу на землю предков с маминой стороны.

Израиль принял более чем радушно. Семья радуется, бабуля наслаждается общением с любимым внуком. Я вдыхаю воздух Земли обетованной, но никакого душевного и духовного трепета не испытываю. Мама и близкие отправляют меня на всевозможные экскурсии. Первая была на Мёртвое море. И вот тут раздался первый «звонок»: «Виталик, пора, оживай, родной, оглянись вокруг и подумай!»

Время от времени достаю из рюкзака «Пятую гору», которую не дочитал в Москве и, поглядывая то в книгу, то на Иудейскую пустыню, вполуха слушаю гида. И тут, не веря своим ушам, внимаю тексту экскурсовода: «Посмотрите направо – на этой горе скрывался и молился Илия Пророк».

Меня как парализовало. Я судорожно переводил взгляд со страницы, где такой уже почти родной Илия оживил сына вдовы, на гору, где тысячелетия назад ступал своею пятой герой этой «сказки для взрослых». Я чуть не заорал: «Остановите транспорт! Мне туда нужно!». Но вовремя спохватившись, увидел за своей спиной 50 человек, мирно взирающих на горы и холмы древнего Израиля.

Через день я был делегирован семьёй в Иерусалим. Душа уже трепетала и томилась в ожидании чего-то Великого, Главного.

Экскурсия называлась «Иерусалим – город трёх религий». Не помню точную схему маршрута, запомнил только главные точки – Храмовая гора, Стена плача и, наконец, – Храм Гроба Господня, или Храм Воскресения Господня.

По первым двум достопримечательностям я прошёл с огромным интересом, ибо с детства любил историю и очень уважал археологию. А тут у тебя всё перед глазами, под руками и ногами.

Но, подходя к Храму Гроба Господня, со мной начало происходить  что-то непонятное. Я начал ужасно волноваться, а зайдя в Храм, разрывался между гидом, окружающими меня святынями и непониманием происходящим с самим собою.

Поначалу мои виски сдавило какою-то не больной, но великой мощью. Я почувствовал, что шёл сюда и ждал этого момента всю прожитую жизнь. С каждым шагом и с каждым словом гида мои глаза наполнялись слезами, которые я тщетно пытался скрыть. Считая себя человеком сдержанным и редко показывающим эмоции, силился понять, что же меня так «расслезило»? Но все анализы и самоисследования пришлось оставить, ибо сердце занимало только одно: это было здесь, Он был распят здесь, Он воскрес здесь.

Облив слезами отверстие в Голгофе, где находился крест, я зашёл на секунды в Святая Святых – в Кувуклию, место погребения и Воскресения. Выходить оттуда было самой большой мукой за все прожитые годы, хотелось просто положить голову на плиту, где был упокоен и воскрес Господь, хотелось плакать, любить, думать, молиться – делать всё то, чего так не хватает или напрочь отсутствует в нашей повседневной суетной жизни. Но строгий греческий монах жестами дал понять, что мне пора выходить, ибо своей очереди ждут десятки и сотни людей, пришедших сюда с той же целью, что и я.

Выходя из Кувуклии, я уже не сдерживал слёз, но это уже были слёзы счастья и радости. До этого, я понял потом, из глаз текли слёзы покаяния и осознания собственной потерянности и греховной болезни, которой я страдал, не осознавая этого своего недуга, всю жизнь. Но теперь, поняв, насколько я был болен и заразен, наконец нашёл ту «воду живую», которой я смогу утолить жажду и омыть те раны, которые безпощадно наносил сам себе всю прожитую жизнь. Самое страшное, что эти раны я считал своими достижениями и превосходством над всеми окружающими меня.

Многие паломники и просто «случайно» попавшие сюда люди обычно покупают у лавочников-арабов свечи, иконы, ладан и освящают всё это на плите миропомазания. Этой плитой накрыт камень, на котором Христа после снятия с креста подготовили к погребению. Встав на колени и положив на плиту свои свечи и другие подарки, я не поверил своим глазам. Из камня-монолита сочилось ароматное масло, я вытер камень рукой, через 3-4 секунды камень вновь мироточил. Я промокнул миро все салфетки, находившиеся у меня в рюкзаке, и снова увидел, как в считаные секунды на камне формируется капля за каплей чудесной влаги.

Когда я вышел из стен Храма, было ощущение, что меня пропустили через мясорубку, постирали, прогладили паровым пудовым утюгом, поцеловали в лоб, погладили по голове и сказали: «Ну вот, сынок, а теперь иди и постарайся больше не пачкаться и не болеть, а Я всегда буду рядом…».

Метрах в тридцати от Храма стояли туристы и курили. Я по привычке достал сигареты, был готов завязать разговор, но не закурил и не заговорил, только всю дорогу до автобуса и до места прибытия молчал, слегка улыбался и мечтал повторить то счастье, которое получил в подарок сегодня.

Приехав к брату, начав делиться с ним впечатлениями о сегодняшнем дне, обнаружил, что с трудом подбираю слова. И тут до меня дошло: я перестал разговаривать матом – мне было стыдно говорить эту мерзость, и я сам себя не сдерживал, просто эти слова выключились из моей лексики, головы, языка, мира моего. Вот вырежут у человека аппендикс, и живёт он без него, не задумываясь, – «трудно как-то без родного аппендикса». Нет его, и всё! К нормальной речи адаптировался очень быстро, и рад этому, так как, только «умывшись», понял, какая грязь лезла из моего сердца и падала с языка.

А в Храме Гроба Господня я побывал ещё много раз, но того трепета, радости, слёз и «бани для души» мне уже даровано не было. Ведь сказано мне было однажды: «Ну вот, сынок, а теперь иди и постарайся больше не пачкаться и не болеть, а Я всегда буду рядом…»

Виталий Анатольевич
ВОЛИН