12 апреля 1823 года, 185 лет назад родился Александр Николаевич Островский, великий русский драматург
Коренной москвич, певец родного Замоскворечья из 47 своих пьес 29 творений целиком посвятил Москве, но понимал душу глубинной России. В его творениях отражена вся география старой Москвы, все слои населения, типы характеров и нравы столицы, которую он превозносил: «В Москве всякий приезжий, посмотрев исторические достопримечательности, невольно проникается русским духом. В Москве всё русское становится понятнее и дороже... Через Москву волнами вливается в Россию великорусская народная сила, которая через Москву создала государство Российское».
Признаем, что ныне вливается – через чиновничий и криминальный мир, рынки, должности и прописки – никакие не созидательные, а паразитические и антигосударственные силы. Русские достопримечательности рушатся или заслоняются безликими «офисами», дорогими уродливыми домами с башенками. Тот, кто не понимает красоту и не чувствует духа Москвы, повторяет: «Москву теперь не узнать!». Остаётся только добавить: «Вот то-то и страшно...».
Злободневность обширного и не сходящего со сцен репертуара А.Н. Островского не преходяща. В 90-е годы, в эпоху наступления «дикого капитализма», сразу несколько театров поставили «Бешеные деньги». Потом вдруг все принялись ставить «Горячее сердце», где действуют охальники и пьяницы – «Эх, тони, Русь!». Объясняется это не только Божиим даром драматурга, высочайшим мастерством, естественностью и богатством речи, но и народностью взгляда на вечные характеры и столкновения, неизбывной надеждой на победу пушкинского начала. Ведь Островский первым сказал: «Пушкин – наше всё!».
Поразительно, что этот добродушный, глубоко порядочный, по-детски увлекающийся человек выступал как беспощадный обличитель нагло богатеющей, идущей к власти буржуазии, вырождающегося циничного дворянства, невежественных и духовно убогих бюрократов-чиновников, купцов-самодуров и пьяниц. Всех осмеял, заклеймил, вывел на чистую воду, а пьесы дышат любовью к человеку и России. Загадка! Но объясняется она просто – самим складом жизни гения.
Как точно и сострадательно запечатлён великий труженик, часто пребывавший в нужде, на портрете кисти Василия Григорьевича Перова: умный, светлый взгляд, согбенные от сидения за рукописями плечи – Островский устал. Он говорил о себе: «Я всегда жертвовал материальными выгодами другим, более возвышенным целям, всю свою жизнь я не сделал ни одного шага, который можно было бы объяснить корыстным побуждением». 20 раз он избирался председателем Общества русских драматических писателей, отстаивал авторские права собратьев, беспрерывно помогал молодым – «у меня на столе по пять пьес молодых авторов лежит», – утвердил Грибоедовскую премию за лучшую пьесу сезона (почему бы не возродить её сегодня для поощрения русских драматургов, продолжающих традиции Островского?), исполнял обязанности присяжного заседателя в Московском окружном суде, выполнял поручения Литературного фонда, который был создан для помощи бедствующим писателям, а превратился в конце ХХ века в яблоко раздора, в кормушку для литературных чиновников и выжиг, в распределитель благ и переделкинских дач.
За пять лет до смерти в 1886 году Александр Николаевич в назидание потомкам без всякой рисовки сказал: «Я как русский готов жертвовать для Отечества всем, чем могу». Многие ли следуют ныне его примеру? Островский – чуть ли не единственный писатель, с которым младший современник Лев Толстой, преклоняясь, был всё-таки на «ты». Вспоминая его в 1908 году, ровно век назад, гений признался: «Он мне нравился своей простотой, русским складом жизни, серьёзностью и большим дарованием». Как просто, исчерпывающе точно и достойно!
В Замоскворечье в 1984 году был создан Дом-музей А.Н. Островского. Сам дом, в котором представлена основная экспозиция, является памятником культуры XIX века. И хотя в этом доме драматург жил недолго, представляешь, как собиралась в этих уютных комнатах редакция «Москвитянина» во главе с Островским. Однажды на встречу друзей попал молодой литератор; во многом он успел разочароваться, но не утерял романтической восторженности. Когда случайные гости разошлись и остались одни «свои», началось пение. Литератор услышал «сильный и сладкий» тенор Соболева, певшего в тот день дуэтом с контральто-самородком, и у него захватило дух. «Вероятно, никакие учёные диссертации не разъяснили бы мне характера великорусской песни, – писал он чуть позже, – как одна ночь этого пения, широкого, могучего, переливающегося тихим огнём по жилам. Песни лились, лились, одна другой шире, одна другой переливистее. Душа расширялась вместе с песнью, которая так и дышала свежим воздухом великорусского края». Случайным гостем был другой уроженец Замоскворечья, Аполлон Александрович Григорьев, имя которого так много значит в судьбе молодого Островского. Он написал лучшие статьи о драматурге и остался в русской поэзии страстными стихами, которые сам же исполнял под гитару.
Порой и не верится, что среди уцелевших домов этого заповедного уголка Москвы звучит эхо тех песен и отзвук высоких помыслов лучших сынов Замоскворечья.
Александр Александрович БОБРОВ