16 апреля 1917 года, 100 лет назад, Ленин возвратился в Россию из эмиграции с планом захвата власти
Приезд Ленина в Петроград 31 марта (16 апреля) 1917 года, увековеченный памятником на Финляндском вокзале, предопределил историю страны, уже переставшей быть православной монархией, но ещё не ставшей в те дни полигоном для самого чудовищного в истории большевистского эксперимента, стоившего России по сбывшемуся предсказанию Достоевского ста миллионов жизней. Однако большевики ещё в 1916 году даже и не мечтали о захвате власти – дорогу к ней им расчистил осуществившийся в феврале 17-го государственный заговор, составленный ещё в начале великой войны – войны народов, получившей в России название Второй Отечественной, а также – Великой Отечественной.
«Вы знаете, что твёрдое решение воспользоваться войною для производства переворота было принято нами вскоре после начала этой войны, – напоминал в конфиденциальном письме бывшему члену Совета монархических съездов Иосифу Ревенко бывший депутат Государственной Думы и бывший же министр иностранных дел Временного правительства, почётный доктор Кембриджского университета Павел Милюков в декабре 17-го. – Заметьте также, что ждать больше мы не могли, ибо знали, что в конце апреля или начале мая [1917 года] наша армия должна была перейти в наступление, результаты коего сразу в корне прекратили бы всякие намёки на недовольство и вызвали бы в стране взрыв патриотизма и ликования».
Итак, тянуть с неудавшимся в 1905-м свержением «проклятого царизма» было нельзя, и «штурмовым сигналом» к перевороту стала речь Павла Николаевича перед российскими парламентариями на заседании Думы 1 (14 ноября) 1916 года. Её рефреном был характеризующий действия правительства знаменитый вопрос: глупость или измена? Левые рукоплескали, но была и другая реакция: «А ваша речь – глупость или измена?» – выкрикнул с места депутат Марков. – «Моя речь есть заслуга перед родиной, которой вы не сделаете».
В декабре 17-го в приведённом выше письме Милюков сам расписался и в измене, и в глупости – как его, так и его единомышленников: «История проклянет вождей наших, так называемых пролетариев, но проклянет и нас, вызвавших бурю. Что же делать теперь, спрашиваете Вы… Не знаю. То есть внутри мы оба знаем, что спасение России в возвращении к монархии, знаем, что все события последних двух месяцев ясно доказали, что народ не способен был воспринять свободу, что масса населения, не участвующая в митингах и съездах, настроена монархически, что многие и многие агитирующие за республику делают это из страха. Всё это ясно, но признать этого мы просто не можем. Признание есть крах всего дела нашей жизни, крах всего мировоззрения, которого мы являемся представителями. Признать не можем, противодействовать не можем, не можем и соединиться с теми правыми, подчиниться тем правым, с которыми так долго и с таким успехом боролись».
Как говорится, за что боролись, на то и напоролись.
Прежде чем умереть в Париже, когда не оправдавший их прекраснодушных масонских ожиданий народ будет миллионами гибнуть в тюрьмах и лагерях по всей стране. И действительно: ничего кроме проклятья истории и презрения всех, кто этой историей интересуется, Милюкову, Родзянко, Керенскому и иже с ними ждать после большевистского переворота не приходилось, что стало для них совершенно ясно уже к концу 1917 года. Но самое примечательное событие, предопределившее октябрьский переворот, произошло летом того рокового для России года, когда после неудавшегося в июле большевистского путча в российской печати появились предоставленные контрразведкой неопровержимые доказательства о финансировании Германией через различные банки Ленина, иными словами – доказательства государственной измены во время войны. И здесь мы возвращаемся к истории с «пломбированным» вагоном, проехавшим из Германии через воюющие страны. А обнаруженные после Второй мировой в немецких архивах и опубликованные на Западе в 1950 году документы расставили последние точки над «i» (в частности – в книге профессора Энтони Саттона «Уолл-стрит и большевистская революция»). Но это – там; здесь же, хотя публикаций о финансировании большевиков с 90-х годов появилось немало, о нём по-прежнему умалчивается, и события 1917 года до сих пор преподносятся как спонтанное «возмущение народных масс».
То, что массовка организуется, поддерживается и используется в своих целях определёнными силами, не очевидно сегодня, после киевского Майдана и других цветных революций, только тому, кто упорно не хочет ни видеть, ни признавать очевидного. И ведёт разговор о чём и о ком угодно, но только «мимо денег». Хотя знание о том, кто был заказчиком и кто оплачивал «музыку революции», существенно корректирует наше знание об исторических процессах не только в прошлом, но и в настоящем. Тем более что и заказчики-спонсоры – одни и те же: международный банковский капитал и все те, кому Россия нужна лишь в виде колонии, управляемой их марионетками.
При этом не суть важно, что говорят эти марионетки – да хоть бы и о «мировой революции»: важно то, что они делают, создавая столь необходимый любителям половить рыбку в мутной воде «управляемый хаос». (Так, например, немецкие дипломаты в 1918 году говорили о большевистских вождях как о «еврейских бизнесменах», с которыми можно иметь дело, не придавая значения их революционным бредням.) В хаос и вкладываются деньги, как это было в России, как вкладываются они и после в поддержание на плаву марионеточного правительства, что видно на примере той же Украины, ведущей, как и большевики, войну с собственным народом с применением армии.
Коротко реконструируем события столетней давности.
Итак, с одной стороны, в высших эшелонах власти зреет заговор против правительства, совершить который необходимо до победы страны в войне, с другой – есть осевшие за границей ультрарадикалы: международные террористы, говоря сегодняшним языком (или бесы – по исчерпывающей характеристике Достоевского). Это те, кого не остановят реки крови, никакие преступления и разрушения при достижении их утопической цели, для кого нет такого понятия, как «измена Родине», так как никакой Родины для них не существует, а есть лишь «проклятая Россия», с которой должен начаться «мировой пожар». Пожар, впрочем, можно ограничить и одной выжженной им дотла «страной победившего социализма», используя этих зверей и павианов (Черчилль так характеризовал большевиков), этих «кремлёвских мечтателей» (Герберт Уэллс о Ленине) в качестве полезных дураков. Ведь для истощённой войной больше других стран-участниц Германии они были единственным шансом вывести Россию из войны, перебросить высвободившиеся части на Западный фронт, а там, глядишь, снова вспыхнут военные бунты в той же Франции, а то и Англии, и – как знать, не улыбнётся ли фортуна канцлеру Вильгельму. «Со строго военной точки зрения, очень важно отделить одного из членов Антанты, заключив сепаратный мир, с тем, чтобы обрушить всю нашу мощь на остальных, – писал он осенью 1916 года. – Мы можем строить наши военные планы только в той мере, в какой внутренняя борьба в России оказывает влияние на подписание мира с нами».
Временное правительство, которое в Германии считалось ставленниками Британии, для этой роли явно не годилось – оставались лишь большевики в главе с Лениным – «гораздо более буйно помешанным», чем Керенский, по словам Александра Исраэля Гальфанда-Парвуса, – дельца, не первый год выступавшего в качестве посредника между австро-германскими спецслужбами, финансистами и «вождём мирового пролетариата».
Убеждённый им посол Германии в Дании (Парвус жил в Копенгагене) граф У. Брокдорф-Рантцау телеграфировал в Берлин: «Мы теперь безусловно должны стремиться создать в России наибольший хаос… Мы должны делать всё возможное, чтобы обострить различия между умеренными и экстремистскими партиями, поскольку наш наивысший интерес заключается в том, чтобы последние взяли верх, так как вследствие этого революция станет неизбежной и примет такие формы, что будет непременно нарушена стабильность российского государства». Аналогичные рекомендации давал и германский посол в Швейцарии Г. фон Ромберг, которому канцлер Германии Теобальд фон Бетман-Гольвег поручил начать переговоры с Лениным и Ко о проезде в Швецию (при содействии шведских социалистов), а оттуда через Финляндию в Петроград; обеспечение транспортом было возложено на генерала Людендорфа. Известно также, что все условия были обговорены с Министерством иностранных дел, возглавлявшегося Рихардом фон Кюльманом. А вот его отчёт из письма кайзеру, написанного в декабре 17-го, когда Ленин уже приступает к подготовке почвы для самой позорной из капитуляций в российской истории – Брестского мира: «Только после того, как большевики получили от нас постоянный поток средств по различным каналам и под разными этикетками, они оказались в состоянии создать свой главный орган – “Правду”, вести энергичную пропаганду и заметно расширить первоначально узкую базу своей партии».
Постоянный поток средств исчислялся десятками миллионов марок, как и миллионами долларов поток из-за океана, шедший через различные банки во всю ту же партийную кассу, о чём пишет Саттон. При этом «во время переговоров о проезде через Германию Ленин приложил максимум усилий, чтобы обеспечить условия, при которых на эмигрантов не могло пасть обвинение в сотрудничестве с врагом. Он настоял на том, чтобы поезду был присвоен экстерриториальный статус, чтобы в поезд никто не мог войти без разрешения Платтена [швейцарского социалиста] и чтобы пассажиры не подлежали паспортному контролю. То обстоятельство, что убогий беженец чувствовал себя вправе диктовать условия правительству Германии, может значить только одно: он очень хорошо понимал, какие услуги сможет оказать немцам впоследствии» (Ричард Пайпс, «Русская революция»). И услуги превзошли все ожидания: условия мира, выдвинутые немцами, были настолько запредельными по своей наглости, что в возможность их принятия не верили и немецкие дипломаты. Возмутили они и ленинское окружение, и только угроза Ленина оставить пост председателя совнаркома заставила ЦК принять выдвинутый Германией ультиматум.
К слову, о чём тогда договорились в Брест-Литовске, нам неизвестно до сих пор, но вполне вероятно, что, если бы мировая война не закончилась в том же году поражением Германии, сделавшим недействительными эти договорённости, превращённая в большевистский концлагерь Россия могла стать, по сути, германской колонией, возглавляемой самой людоедской из колониальных администраций.
Священник Константин
КРАВЦОВ