Меньшиковские
чтения
Оглавление
СУЕВЕРИЯ И ПРАВДА ЛЮБВИ
Часть I Часть II Часть III
I
Что думают о любовной страсти образованные люди? Что думали о ней выдающиеся философы, ученые, поэты?
Древние мудрецы, пророки, вероучители едва удостоивали половую любовь своего презрения; они не останавливались даже на выяснении этой страсти, не отличая ее от порока. Древняя мудрость, более близкая к природе, чем наша, как бы стыдилась заниматься этой бурной похотью, не жалея громов на нее и ее источник - женщину. Читайте Библию - и вы поразитесь, до какой степени еще в глубочайшей древности половая страсть расстраивала жизнь, и сколько требовалось напряженного внимания, чтобы обуздать ее и обезвредить. В разные эпохи и цивилизации, у всех почти народов наряду с сладострастным культом раздавалась проповедь полного отрицания половой жизни, проповедь сурового аскетизма, доходившего в некоторых случаях даже до окончательного разделения человеческого рода на два как бы враждебных лагеря. В общинах, стремящихся к совершенству жизни, к божественности ее, оба пола навеки разделены и никакое общение между ними не допускается во избежание "соблазна". Этот трагический культ подавления страсти вызван высокою потребностью души, но свидетельствует скорее о поражении духа, нежели о победе его над плотью, как и обратный, сладострастный культ. Достоинство жизни - не в разделении, а в союзе людей, не в принудительной святости, а в искренней, невинной чистоте, как у детей, для которых целомудрие легко и естественно. По нравственной слабости человечество до сих пор не достигло этого идеала, колеблясь между отрицающими его крайностями. Но аскетический культ захватывал собою лишь ничтожную часть общества, людей избранных, тогда как противоположный, сладострастный культ господствует над массами; именно он повинен в общепринятом, глубоко ложном взгляде на любовь, в суевериях, которыми окутана эта страсть. Современная мысль оказалась здесь даже бессильнее древней. Как всякий предмет культа, половая любовь наименее освещена сознанием: чем больше уделялось внимания ей, тем она делалась все священнее и неприкосновеннее. Дошло до того, что критический взгляд на половую страсть, как и на всякий предмет культа, считается кощунством; раз установившийся, неподвижный канон любви принимается на веки бесспорным, для всех обязательным. Как и во всяком идолопоклонстве, здесь допустимо одно: поклонение, и в формах этого поклонения разрешается всякое преувеличение. В эту сторону обыкновенно и устремляется ум: стесненный в критике, направленный исключительно на похвалу, он в восторгах пред любовной страстью не знает уже меры. Как во всяком устаревшем культе, получается понимание предмета до такой степени одностороннее, что в нем не осталось и тени правды. Кончается тем, что столь жизненное и яркое явление обволакивается туманом самого пошлого суеверия; живой дух явления замирает в "букве", в книжной формуле, которой гипноз на целые века делается неодолимым. О половой любви редкие люди в состоянии говорить спокойно; как магометане при слове Мекка, мы при слове "любовь" испытываем потребность проделать все то, что требует вековой культ любви: вздохнуть, принять нежный, задумчивый вид, произнести что-нибудь напыщенное или слащавое. Нам кажется, что это наше собственное, искреннее отношение к любви, а на самом деле это только обряд, машинально проделываемый нами по раз принятому образцу. Поэтому, очень трудно услышать о половой любви что-нибудь искреннее и свежее. Даже иные серьезные моралисты, как Эмерсон (в "Опытах") или Адам Смит (в "Теории нравственных чувств"), заговорив о любви, начинают как-то приторно сюсюкать и пускать слюнки... Правда о любовной страсти доступна не образованному обществу и не его умственным вождям, а или людям высокого нравственного развития, или художественному гению, или грубому Цинизму людей, освободившихся от всякой морали.
Что думают о любовной страсти образованные люди? Недавно издана небольшая книжка на русском языке: "Любовь конца века". Составители ее приглашали многих писателей, художников, ученых и артистов высказаться о любви. Составился любопытный хор, где целая толпа пожилых господ и дам рассматривают слепого бога, будучи в большинстве сами с завязанными глазами. Позвольте познакомить вас с их взглядами.
II
"Любовь так же велика и таинственна, как смерть", - заявляет один поэт, адвокат и критик. "Любовь - царица мира! Она все", - восклицает один актер. "На свете одна любовь сама по себе, an und fur sich, - все остальное только для нее", - пишет один редактор и беллетрист. "Любовь это тот центр, то солнце, вокруг которого теснятся все побуждения человеческой души, все проявления человеческой воли", - заявляет другой писатель. "Что такое любовь? - захлебывается от восторга один автор исторических романов, седой и древний старец, - для полноты этого ответа недостаточно исчерпать все лексикальное богатство всех языков, наречий, подречий и говоров всего мира. Любовь - это мировой закон, такой же неизменный и непостижимый, как закон мирового тяготения... Любовь это основной закон жизни, дыхания всего живущего" и пр. и пр. Один старый газетный критик коротко, но внушительно заявляет: "Я признаю любовь силою равною теплу, свету, электричеству". Видите ли, даже не подобною силою, а равною! - "Любовь, как инстинкт, единственный фактор жизни", - кричит одна пожилая беллетристка, а один старый профессор истории и публицист впадает просто в какие-то конвульсии восторга, в какой-то бред о любви, который я даже и разобрать не в состоянии.
Некоторые писатели, впрочем, взглянули серьезнее на вопрос. Любовь, по мнению одного знаменитого романиста (Золя), "наблюдается в двух формах: пассивизма и садизма. Любовь первого рода - любовь подчинения, рабства, поклонения. Пассивист готов переносить с радостью все пытки и истязания от любимой руки. Это любовная кротость и покорность, доведенные до апогея. Садист сам должен истязать и тиранить любимое существо. Он может любить и обожать только то, что поддается его любовному самодурству. Это - любовный деспотизм и насилие... Такова современная патологическая любовь. Нормальная любовь имеет характер смешанный, пассивно-садический"... По другому автору (Мор Иокаи), любовь есть сила, торжествующая над умом; она - "победоносный враг логики, она тиранически подавляет царей и народы, созидает и разрушает жизнь, управляет невинностью и пороком, не делая различия между ними".
"Любовь - творческая сила всегда и везде, - говорит одна писательница. - Любовь окрыляет мысль, и нервирует падающие силы, дает подъем утомленному духу. А то, что принято называть любовью в современном обществе, не только не творит, а напротив, - разрушает, губит, развращает. Ergo - это не любовь, а прямая противоположность любви, и об этом не стоит ни спорить, ни толковать, так как даже сам "св. Аввакум не советует говорить о таких мерзостях".
Известный немецкий романист (Шпильгаген) называет современную любовь "воровскою любовью; она порхает с цветка на цветок, оскверняя их лепестки, не доходя до сокрытой сердцевины цветка".
"Все любовные драмы настоящего времени, - говорит один французский писатель, - не более как продукт плоти и самого грубого инстинкта. Такого направления любви следует опасаться. К истинной любви могло бы подготовить нас воспитание. Необходимо развивать в ребенке чувства красоты, идеала, известную мягкость и нежность. Современное воспитание этому совершенно не удовлетворяет. И юноша, и девушка выходят на арену жизни эгоистичными, совершенно неподготовленными к священному культу любви".
Французы - этот античный народ современности - открыто признают культ половой любви "священным", как это было и в греко-римские времена. И признают это почти все, от покойного Ренана до юнейшего декадента...
Один русский журналист думает, что несчастия любви происходят от современного государственного и общественного строя. "В современном обществе, с его государственными законами и культурными потребностями, искушениями, приличиями и т.п., идеальная любовь - величайшее страдание. Истинная любовь редко совпадает с законностью, с общественными формами и обычаями; вследствие постоянной борьбы с этими препятствиями, она часто перерождается в нечто совсем уродливое, смешиваясь с самыми грубыми инстинктами... Любовь стала страданием уже с появлением первых зачатков культуры в человеческом обществе".
Всех правильнее отнесся к любви один талантливый русский фельетонист: "В жизни каждого из нас, - говорит он, - любовь играет самую незначительную роль, и то в ранней молодости. Но в разговорах, в условной лжи нашего существования, в области "нас возвышающего обмана" это по-прежнему великое, значительное и чуть-чуть не святое дело. Для того чтобы поддерживать обман и сгущать туман нашего сознания, существуют целые и многочисленные организации. Одни этот отживший вздор, который едва ли тысячного из нас сбил с пути или на путь направил, перелагают в стихи и прозу; другие облекают его в яркие краски; третьи - в музыкальные звуки; четвертые изображают на сцене; пятые разжигают критическим анализом и пр. пр. Все это искусства, которые кормятся около любви, а все они в общей сложности не составляют для нас того, чем была любовь в доброе старое время - искусства жизни"...
III
Целый ряд писателей и дам высказались в пользу "свободной" любви (т.е. прелюбодейной) и в пользу извращений ее в стиле конца века.
"Извращение любви, - говорит г. Жюль Буа, - является вследствие желания рельефнее выразить любовь. Если для низменных натур извращение любви является предметом грубого разврата, то для возвышенной души оно представляет неиссякаемый источник мечтаний. Из всех форм современного брака я предпочитаю свободный брак, дающий нам громадные преимущества. Всю жизнь мы не в силах провести с одной женщиной. Мы ищем новых ощущений, новых встреч. Если бы мы ограничились одной женщиной, это было бы лицемерием. Альфред Мюссе подарил Жорж Санд свою меланхолическую музу, но явилась любовь Пьера Леру, - и Жорж Санд узнала социальные идеи. Так и мы, из каждой связи, из каждого брака, из каждого увлечения выносим нечто новое, возвышающее и дополняющее наши мысли и чувства".
Не подумайте назвать это распутством; это есть не что иное, как "священный культ любви", к которому современные юноши и девушки, к сожалению для автора, недостаточно "подготовлены". Чем больше связей ("браков"), тем оказывается превосходнее, и менять любовников для женщин и есть настоящая школа развития, своего рода "высшие женские курсы". Жорж Санд, видите ли, не могла иначе познакомиться с стихотворениями Мюссе, с социальными идеями Леру и пр., и пр., как вступив в половую связь с этими авторами. Avis aux dames...
"Можно любить человека вовсе не зная его, - заявляет г-жа Иветт Гильбер. - Это - любовь воображения. Так я в семнадцать лет полюбила Пьера Лоти, ни разу не видав его. Я думаю, что можно любить несколько раз с одинаковой силой; предыдущая любовь нисколько не ослабляет последующей... Долговечной любви я не признаю, особенно в нашей среде, среди артистов".
"...Извращенной любви, - говорит г-жа Отеро, - вовсе нет. Раз я люблю человека и он любит меня, то вполне естественно, что мы оба стараемся выразить наши ласки возможно ярче, необычайнее, разнообразнее... Единственное извращение любви - платонизм... Я полюбила, когда мне было 18 лет и более недели не могла заниматься вздохами, клятвами, флиртом. Спустя неделю, я уже лежала в объятиях милого и принадлежала ему вполне".
К этим же откровенным взглядам присоединяется и одна старая русская писательница. "При существующей выработанности натур, - говорит она, - когда душа человека становится более чуткой и восприимчивой, ни женщина, ни мужчина не могут вполне удовлетворяться чувством к одному. Можно одновременно испытывать искреннюю любовь к двоим, все равно будет ли этот второй женщина или мужчина..." "Друзья дома" - необходимейший элемент семейного счастья конца века. Умело пользуясь присутствием друга дома, женщина имеет в руках рычаг, могущий доставлять ей все, начиная от возможности мести до... ложи в итальянскую оперу".
"Можно ли изменить, любя? - спрашивает писательница и отвечает не колеблясь. - Можно и, пожалуй, должно, особенно в наше время... Самая здоровая и вкусно приготовленная пища надоедает... После легкого флирта, с последствиями или без них, женщина делается нежнее к своему мужу... Ешь белый хлеб, захочется черного..."
"Говорить мужу или не говорить, если жена полюбила другого?" Русская писательница утверждает, что умные женщины конца века решают двояко; если любовник беден или не свободен, то мужу не говорят, если же богат и "скандал разрыва, даже разлука с детьми будут хорошо вознаграждены и ее ожидает роскошное гнездышко, пара гнедых и другие атрибуты женского счастья, то умная женщина смело сознается в своем поступке".
Вот какие взгляды существуют в образованном обществе, в среде писателей и артистов на эту "святую страсть". Пусть старомодные, плохие поэты идеализируют "любовь", окружают ее нимбом небесного сияния и чистоты. Современные люди откровеннее: они не считают нужным прикрываться даже фиговым листком. Любовь теперь сводится к половой гастрономии, к возможно разнообразному и тонкому удовлетворению полового вкуса. Все старинные, нравственные элементы любви: верность долгу, стыдливость, дружба и пр. здесь признаются столь же неуместными, как за вкусным обедом. И как это ни страшно вымолвить, правда половой любви на стороне этих утонченных циников. Если признать половую страсть достойной культа, то как всякий телесный культ он ведет непременно к освобождению от совести, т.е. к разврату. Высшая степень разврата - когда душа начинает служить страсти, когда чувственность из телесной становится психическою. Такова она у латинской расы, некоторые слои которой явно страдают эротическим помешательством.
Я не исчерпал и малой доли любопытных идей "Любви конца века", но и этого достаточно, чтобы убедиться, какой тон господствует в мнениях о половой любви. Казалось бы, для всех этот предмет священен, но когда пришлось высказаться определенно, не многие обнаружили святые чувства. Всякий продолжительный культ обессиливает мысль и совесть и не только не увеличивает познания предмета, а усугубляет невежество в нем. Но есть и хорошая сторона в этом: в дряхлеющем культе омертвевают постепенно стороны, скрывающие его сущность, она обнажается, и для людей, не принадлежащих к этому культу, легко видеть подлинную его правду. Как некоторые религии Востока, постепенно старея, впадали в грубое идолопоклонство и раскрывался источник их - эгоизм, так и культ любовной страсти: он обветшал до того, что сквозь рубище когда-то пышных одежд сквозит уже его тело, его животный эгоизм.
IV
При всем отвращении к цитатам, позволю себе привести в дополнение к изложенным выше взгляды на любовную страсть некоторых старых мыслителей. Свидетельство их на протяжении тысячелетий ценно как доказательство, что эта страсть нисколько не изменилась в своей природе.
Будда говорит: "Любовь к женщине острее крюка, которым укрощают диких слонов, горячее пламени; она подобна стреле, вонзающейся в душу человека". В книге "Путь к истине" (Dhammapada) говорится: "Из любви возникает горе, из любви возникает страх; кто свободен от любви, для того уже нет печали, для того не бывает страха". На 29 году жизни Будда покинул свою жену Язодару: тринадцать лет он жил с нею и пришел к необходимости подавить в себе эту страсть. Сущность его великого учения - умерщвление похотей. Буддийские жрецы отказываются, как и католическое духовенство, от всякой половой жизни. Отношение буддизма к любовной страсти всего лучше высказано в легенде о Визадатте. Красавица влюбилась в юношу и умоляет посетить ее. Благочестивый юноша отказывается. За какое-то преступление царь обезображивает Визадатту, и тогда юноша приходит к ней, чтобы утешить ее и обратить к Будде. В другой легенде - о Купале, сыне царя Асоки, этот царевич не отдается влюбленной в него мачехе даже под страхом смерти. - "При виде твоего пленительного взора, - говорит женщина, - при виде твоего прекрасного тела и твоих восхитительных глаз я сгораю как стебель соломы при лесном пожаре". - "Откажись от преступной страсти, - отвечает царевич,- эта любовь - дорога в ад". Она приказывает ослепить его, и он спасает ее от разгневанного отца. В законах Ману говорится: "Только те женщины находятся в безопасности, которые охраняют себя от собственного вожделения".
Столь же возвышенное отношение к любовной страсти - в религии Зороастра. "Будьте непорочны как Ормузд, который сама непорочность, - вот весь закон". Основой закона Зороастра служит чистота слова, мысли и действия. Ему молятся: "Ты, Зороастр, дарованный нам в этом мире как защита против злых духов, непорочный царь непорочности, если я оскорбил тебя мысленно, словом или действием, вольно или невольно, воспеваю тебе этот гимн"...
Нравственное учение Конфуция, выраженное в "Непреложности середины", отрицает страсти, как крайности. Считая брак первою обязанностью человека, мудрец Считает основами его не любовную страсть, а взаимное доверие, честность, уважение, правила справедливости, приличия и чести. Брак должен заключаться не по влечению, а по строгому расчету, причем приводится пять оснований, по которым нельзя вступать в брак; отсутствие любви не упоминается.
Екклесиаст говорит, что "горче смерти женщина, потому что она - сеть, и сердце ее - силки, руки ее - оковы; добрый перед Богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею... Мужчину одного из тысячи я нашел, а женщины между всеми ими не нашел". В богатырские времена, когда порода человеческая цвела молодостью, - страсти были ярче и могучее.
"Подкрепите меня вином... ибо я изнемогаю от любви...", - кричит в сладострастном исступлении Суламифь (Песнь Песней). Молодой царь и пастушка истощают свою душу в желании выразить томленье тела и блаженство встреч своих и объятий, но среди этих восторгов вырывается у них трагическое признание: "Положи меня, как печать на сердце твое, как перстень на руку твою, ибо крепка как смерть любовь; люта, как преисподняя, ревность, стрелы ее - стрелы огненные, она пламень весьма сильный".
Тот же мудрец (в "Притчах") предостерегает сына самыми страшными заклятиями от сетей любви всякой женщины, кроме жены своей. "Не пожелай красоты ее в сердце твоем, да неуловлен будешь очами твоими, и да не увлечет она тебя ресницами своими. Может ли кто взять себе огонь за пазуху, чтобы не прогорело платье его? Может ли кто ходить по горящим угольям, чтобы не обжечь ног своих? То же бывает и с тем, кто входит к жене ближнего своего..." Как бы повторяя слова Будды, Соломон так описывает картину обольщения женщиной мужчины: "Множеством ласковых слов она увлекла его, мягкостью уст своих овладела им. Тотчас он пошел за нею, как вол идет на убой и как пес на цепь, и как олень на выстрел, доколе стрела не пронзит печени его; как птичка кидается в силки, и не знает, что они - на погибель ее". Столь же энергические предостережения встречаются у Иисуса сына Сирахова: "Отвращай око свое от женщины благообразной и не засматривайся на чужую красоту. Многие совратились с пути чрез красоту женскую: от нее как огонь загорается любовь".
У еврейских пророков любимое сравнение народа падшего - с блудницей, причем блуд понимался не в смысле проституции или любострастия, а в смысле прельщения, любовного очарования, которое ведет к измене Тому, кому дочь Израиля была обручена по синайскому договору. Любовное увлечение у евреев, как и у других народов, служит завязкою трагедий, разрешавшихся гибелью героев и целых народов. От обольщения жены пал Адам и с ним весь род человеческий, из-за любовного растления человечества был воздвигнут всемирный потоп (Бытие, VI), от него же гибли целые страны (Содом и Гоморра), от него же возникли губительные раздоры в доме Иакова и Давида и пр.
Мудрость nepвонародов, племен Востока, основателей цивилизации, сводится к одному закону - нравственного совершенства, и в этом совершенстве свобода от любовной страсти считается одним из главных условий.
V
Но этот взгляд на любовную страсть не есть принадлежность только Азии, тех народов, кровь которых как бы воспламенена южным солнцем. Опыт европейских рас приводит к тому же выводу.
Гесиод о происхождении любви повествует следующее. В первоначальном, золотом веке люди жили без женщин в неомрачаемом блаженстве. Когда Прометей принес людям похищенный с неба огонь, "ему озлобленный сказал Зевес-тучегонитель... радуешься ты, огонь похитив и мой ум обманувши, но к великому страданию и для тебя, и для грядущих поколений поистине за огонь дам зло, которому все душевно радоваться будут, зло свое любовно обнимая". В виде особенно утонченной казни людям Зевес приказал Гефесту слепить из земли красивую девицу, Афина научила ее работать, а "Афродита золотая окружила головку ее прелестями и желаниями, возбуждающими страдание, и заботою об украшении членов, одарить же ее бесстыдным (в подлиннике - собачьим) умом и плутовскими наклонностями Гермесу приказал". Эту первую женщину, одаренную дарами богов ("на горе мужей работящих"), назвали Пандорой. Боги послали ее к Эпиметею с известным ящиком, символизирующим (как мне кажется) женскую невинность. Забыв предостережение Прометея, его непредусмотрительный брат открыл роковой ящик и оттуда выпорхнули все бедствия, которые с тех пор угнетают род людской. С первой женщиной оканчивается золотой век. Эрос (любовь), по Гесиоду, один из первобогов, прекраснейший, разрешающий печали, "одолевающий в груди и разум и благоразумный совет". Афродита (что значит "родившаяся из пены" - намек на эфемерность любви, вскипающей как пена на волнах страсти) - богиня любви произошла из брошенных в море отрезанных Кроносом гениталий его отца, Урана. В числе имен ее (Цитерея, Киприда) было - Филоммедея (atque amantem genitalia, quod e genitalibus emersit). Греки, как все народы близкие к природе, были далеки от лицемерия дряхлых культур, когда любовной страсти приписывается не половая, а какая-то иная основа. На явление животное они смотрели как на животное, не имея причин стыдиться этого.
Через 300 лет после Гесиода Сократ советует любви женской бояться больше, нежели ненависти мужчины. Это яд тем более опасный, что он приятен. Мудрец (говорит Ксенофонт) советовал всячески удаляться от красивых людей.
"Жалкий человек! - говорил он влюбленному. - Чего же ты ждешь от поцелуя? Не того ли, чтобы из свободного сделаться рабом? Делать большие издержки на гибельные удовольствия? Иметь полный недосуг на заботы о чем-либо хорошем? Быть в необходимости думать о том, о чем не подумает даже сумасшедший?" Красивое лицо Сократ считал опаснее ядовитого паука. "Советую тебе, Ксенофонт, как только увидишь красивое лицо, скорее бежать..." Человека невоздержанного от чувственной любви Сократ не отличал от безрассудного животного.
Платон признавал два рода любви - любовь небесную и любовь плотскую. Венера-Урания относится к душе, а не к телу, она ищет не личного наслаждения, но счастья любимого человека. Ее задача совершенствовать его в знании и добродетели. Вместо плотского, мимолетного соединения любовь небесная создает гармонию душ. Любовь плотская, наоборот, чувственна и возбуждает только низменные действия, она исходит из тела, а не из души и владычествует над грубыми людьми, рабами материи. В "Пире" Платона пышные восхваления любви со стороны Федра и Агатона Сократ охлаждает трезвым исследованием этого явления. Мудрец находит, что любовь нельзя назвать божеством (вопреки ходячим понятиям того времени), так как она не обладает ни красотою, ни благом (иначе она к ним не стремилась бы). Не обладая же этими свойствами, она не может быть блаженной, т.е. не имеет основного свойства божественности. В объяснение любви Сократ приводит миф, рассказанный ему Диотимой. Когда родилась Афродита, боги сделали пир, на котором между прочими был Пор (богатство). К дверям пирующих пришла за милостыней Пения (бедность). Опьяненный нектаром Пор вышел в сад Зевса и заснул от излишества. Пения, задумав в помощь бедности получить от него дитя, прилегла к нему и зачала Эроса. От родителей бог любви получил и свои свойства. "Во-первых, Эрос, - говорит Сократ, - всегда беден и далеко не нежен и не прекрасен, каким почитают его многие; напротив - сух, неопрятен, необут, бездомен, всегда валяется на земле без постели, ложится на открытом воздухе, пред дверьми, на дорогах, и имея природу матери, всегда терпит нужду. Но по своему отцу он коварен по отношению к прекрасным и добрым, мужествен, дерзок и стремителен, искусный стрелок, всегда строит какое-нибудь лукавство, любит благоразумие (?), изобретателен, во всю жизнь философствует, страшный чародей, отравитель и софист. Он обыкновенно ни смертен, ни бессмертен, но в один и тот же день он цветет и живет, когда у него изобилие, то умирает, и вдруг по природе своего отца оживает. Между тем богатство его всегда уплывает и он никогда не бывает ни беден, ни богат. То же в средине он между мудростью и невежеством..."
Эта характеристика любви плотской превосходна: наши психиатры назвали бы такой характер неуравновешенным, неустойчивым, психопатическим. Какая же цель любви? С величайшей правдивостью Сократ указывает на эту цель - деторождение. Любовь есть избыток. "Все люди бременеют... - и по телу, и по душе, и как скоро природа наша достигает известного возраста, тотчас желает рождать"... чтобы упрочить свое бессмертие. Люди, беременные избытком плоти, подобно животным, влекутся к плотскому соединению, это любовь половая, "народная", - беременные же избытком духа влекутся к соединению духовному, ищут прекрасную, благородную и даровитую душу, чтобы в гармонии с нею рождать детей духа: создания мудрости, добродетели и искусства.
Таков был взгляд Платона на половую страсть. Ходячее мнение о "платонической любви" доказывает невежественность этого как и многих ходячих мнений. Любовь "небесная", по Платону, не имела ничего общего с половою жизнью, а любовь половая никогда не считалась небесной, хотя бы и отказывалась от удовлетворения.
VI
Великая стоическая школа философов относилась к любовной страсти отрицательно, как и ко всем страстям. Эпиктет сравнивает любовника с льстецом и нахлебником. "Воздерживайся от половых сношений, а если они тебе уже знакомы, то пользуйся ими лишь законным образом. Не спеши осуждать тех, кто ими пользуется, и не хвастай, что ты от них воздерживаешься" (т.е. требуется целомудрие, доведенное до естественности). "Страсти, - говорит Сенека, - нечто низкое и мелкое и не имеют никакой цены, они у нас общи с бессловесными животными и доставляют ничтожное удовлетворение". Философ негодовал на тех лжестоиков, которые доказывали, что только мудрец и ученый может быть хорошим любовником, и считал это греческой заразой. "Благодарю богов, - писал Марк Аврелий, - за то, что я сохранил свое тело здоровым в течение столь долгой жизни, не вступил в связь с Бенедиктой и Феодотом, и впоследствии заболевая любовными страстями, скоро выздоравливал"... То же высказывается и Цицероном ("О старости"),
Эпикурейская школа в лице основателя ее также отрицала страсти, как явления болезненные. Условием счастья Эпикур считал воздержание и изысканность в наслаждении презирал. Лукреций в своей поэме описывает чрезвычайно верно картину любовной страсти. "Лучше всего, - говорит философ, - бодрствовать над собою и остерегаться, как бы не быть заманенным, так как избегнуть сетей любви легче, чем, попав в них, вырваться". Лукреций, описав горести любви, дает практические советы, как бороться со страстью: главное - рассмотреть строго недостатки тела и души существа, которое любишь. В ярких стихах описывается безумное ослепление любви. "Если (возлюбленная) черна, влюбленный называет ее подобной меду; грязна и вонюча - "она не любит кокетства", глаза как у кошки - "маленькая Минерва", если она жилистая и сухая, как дерево - "газель", крошечная - "цыпленочек", огромная - "величавая". Если заикается - "у ней нежное произношение"; немая - "стыдлива", бесстыдная и болтливая - "настоящий огонь" и пр. и пр. Эту главу (кн.IV) можно особенно посоветовать влюбленным - для отрезвления их.
Я мог бы привести множество цитат из Эврипида, Софокла и особенно Аристофана, доказывающих, насколько страдали древние от любовной страсти. Вергилий (в "Энеиде") и особенно Овидий дают прекрасные характеристики этой страсти. "Метаморфозы" - целая энциклопедия картин этого чувства, картин часто клинических. Вспомните мифы о Мирре и Кинире, Билибде и Кавне и пр.
VII
В средние века мораль имела аскетический характер: этого достаточно, чтобы не распространяться о взглядах того времени на любовную страсть. "Не имей близких отношений ни с какой женщиной, но молись Богу о всех добрых женах", - говорит Фома Кемпийский; "девственников" он ставил наряду с апостолами. Грубая же практика жизни выработала иной взгляд на любовь: именно в те века любовная страсть разгорается в особый культ. По справедливому замечанию Ф. Энгельса ("Происхождение семьи"), первая выступающая в истории форма половой.любви, как страсти - "рыцарская средневековая любовь нисколько не была любовью супружеской. Наоборот, в классической ее форме, у провансалов, она вся направлена на прелюбодеяние, воспеваемое их поэтами. Венец провансальской любовной поэзии составляют альбы, утренние песни. В них яркими красками описывается, как рыцарь покоится в объятиях своей красавицы, жены другого, а снаружи стоит сторож, при первом наступлении рассвета (alba) подающий ему знак, чтобы он мог незамеченным удалиться; в заключение - сцена расставания". С юга Франции эта рыцарская любовь распространилась по всей Европе. Она явилась отчасти как протест слишком строгой моногамии в эпоху, переходную от языческого многоженства. Вначале рыцарская любовь, поклонение женщинам, вытекала из идеальных представлений, затем делалась все грубее и чувственнее и, наконец, разрешилась диким развратом XIV и XV веков, "когда женщина уже не председательствовала на празднествах и турнирах, а робко пряталась от света и своего одичавшего супруга". Вот к чему повел культ половой похоти, преданиями которого мы живем.
Из мыслителей эпохи возрождения приведу мнения о любовной страсти - Бэкона, Монтеня и Паскаля.
Основатель новой философии ставит любовь наряду с самой гнусной страстью - завистью, говоря, что подобно зависти, "любовь повергает человека в бессилие". Любовь "представляет самый обыкновенный предмет комедий, а иногда даже и трагедий, но она причиняет много бедствий в обыкновенной жизни, в которой играет роль то сирены, то фурии. Следует заметить, что между великими людьми, как древними, так и новыми, о которых память сохранила история, нет ни одного, который бы чрезмерно предался увлечениям безумной любви, что служит, по-видимому, доказательством, что великие души и великие дела несовместны с этою слабостью"... "Как будто человеку, созданному для созерцания неба и возвышенных предметов, нечего больше делать, как находиться у ног бренного кумира и быть рабом, не говорю, своих ненасытных желаний, подобно зверю, но рабом наслаждений глаз, глаз, предназначенных к более благородному употреблению. Чтобы составить себе понятие, до каких излишеств может довести человека эта безумная страсть и до какой степени она может побудить его, так сказать, к презрению природы и сущности оценяемых явлений, достаточно припомнить, что постоянное употребление гиперболы, почти всегда неуместной фигуры речи, применительно к одной только любви. И такое преувеличение существует не только в выражениях влюбленных, но и в их представлениях. В самом деле, хотя и основательно говорят, что настоящий льстец, охотнее всего выслушивающий расточаемые похвалы, это наше самолюбие, но влюбленный есть льстец во сто раз худший, ибо какого бы великого понятия ни был о себе самый тщеславный человек, все же это ничто в сравнении с тем, что думает влюбленный человек о любимой особе. Вот почему невозможно быть в одно и то же время влюбленным и благоразумным. Слабость эта кажется смешной не только тому, кто видит следствия ее, не будучи сам заинтересован в ней и свободен от нее в настоящую минуту, но представляется еще более смешной в глазах любимой особы, не чувствующей взаимной склонности, ибо не менее справедливо то, что любовь требует ответа, который состоит или в такой же любви, или в тайном презрении; это служит новой причиной беречься этой страсти, отнимающей у нас самые желательные блага... Человек, отдающийся любви, отказывается тем самым от счастия и мудрости. Эпоха, в которую эта страсть действует с удвоенною силой и совершает, так сказать, свой прилив, есть время расслабления, что ясно подтверждает, что она есть дочь безумия. Поэтому, если нет возможности оградить себя вполне от этой страсти, то следует по крайней мере стараться об ее обуздании и тщательном отстранении ее от всех известных занятий и важных дел, ибо, как только она вмешается в них, то все будет перепутано и вы не достигнете цели... Супружеская любовь порождает род человеческий, дружба совершенствует его, а нечестивая и беззаконная любовь оскверняет и уничтожает его".
Из французских мыслителей и мудрецов первое место принадлежит Монтеню, книгу которого такой тонкий ценитель, как Байрон, считал лучшею из всех. Монтень говорит, что любовную страсть нельзя и сравнивать с такими высокими чувствами, как, например, дружба. Ссылаясь на слова Катулла, что богиня любви к заботам примешивает сладкую горечь, французский мыслитель сознается, что "пламя любви более жгуче, мучительно и жестоко (чем чувство дружбы), но это пламя непостоянно и безрассудно, переменчиво, разнообразно, огонь лихорадочный, который то появляется, то пропадает, и не разливается повсюду... В любви лишь бешеная погоня за тем, что бежит от нас... Как только она изменяется в дружбу, т.е. достигнет единства воли, то начинает ослабевать и пропадать; обладание губит ее, так как наступило физическое удовлетворение, подверженное пресыщению" (De l'amitie).
Паскаль делает (в "Penses") лишь одно маленькое замечание о половой любви: "Кто захочет узнать вполне суетность человека, тому достаточно изучить причины действия любви. Причины ее это "un je ne sais quoi" (Kopнель), а действия ее ужасны".
VIII
Из множества новейших философов, что-нибудь говоривших о любви, я подробно остановлюсь на Шопенгауэре. В начале своего знаменитого трактата ("Метафизика половой любви") этот автор справедливо удивляется, что со времен Платона этот столь важный предмет не подвергался до его времени серьезному философскому обсуждению; встречаются лишь случайные заметки о половой любви у разных мыслителей. Спиноза, например, посвятил этому вопросу всего одно странное замечание, где любовь называет "щекотанием" (titilatio), сопровождаемым идеей внешней причины. Впрочем, у Спинозы есть обстоятельная геометрическая теория страстей вообще, куда входит и любовь (см. Ш и IV часть "Этики"). Кроме названных мыслителей можно найти остроумные афоризмы о любви у Ларошфуко, Шамфора, Вовенарга, особенно - Стендаля ("De 1'Amour"), но сколько-нибудь глубоких исследований этого предмета до Шопенгауэра не было. Но и после Шопенгауэра их не было; хотя половой любви посвящены целые книги (напр. Мишле, Мантегаццы, Бурже и пр.), но мне не известно ни одного истинно серьезного труда, ни одной теории, которая дала бы половой любви серьезное объяснение. В этом отношении "Метафизика половой любви" является до сих пор единственным сочинением своего рода; недаром Шопенгауэр называл ее "лучшею жемчужиной своей философской короны". Небольшой трактат этот - всего около двух печатных листов - написан с художественным блеском и оригинальностью; в этом у Шопенгауэра между мыслителями нет соперников.
Но даже и эта интересная работа, как мне кажется, далека от истины. Наряду с бесспорными положениями, она заключает в себе - как всегда у Шопенгауэра - предвзятую основную мысль; последняя превосходно обставлена литературным аппаратом, который и маскирует ее внутреннюю пустоту.
Шопенгауэр начинает с утверждения, что "любовь, как бы ни казалась она возвышенной, кроется единственно в половом инстинкте; она есть лишь более определенное, частное и в строгом смысле индивидуализированное половое стремление". Верно очерчена и опасная роль любви в практической жизни: "Она захватывает в свои сети всю молодую часть человеческого рода, составляет часто последнюю цель всех человеческих стремлений, вредно влияет на важнейшие дела, прерывает самые серьезные занятия, вводит иногда в заблуждение величайшие умы, смело и бесцеремонно вторгается со своими мелочами в советы государственных людей и кабинеты ученых, пробирается в виде локонов и любовных записочек в министерские портфели и рукописи философов, служит ежедневно причиной мерзких и запутанных тяжеб, разрушает самые дорогие отношения, разрывает самые прочные связи, нередко губит целые состояния и карьеры, делает честных и добрых людей бессовестными и жестокими, одним словом, она всюду является демоном, производящим гибель и разрушение".
Как видите, это настоящий обвинительный акт против половой страсти, и вполне справедливый. Но сумев разглядеть любовь как она есть, Шопенгауэр дает ей крайне неверную оценку. Спросив себя, из-за чего этот шум любви, и страх и тревога, философ заключает, что тут есть очень важная причина, вполне соответствующая глубине описанной драмы. Не подтверждая ни малейшим доказательством, философ сразу высказывает как догмат, что половая любовь имеет целью рождение будущего человека, и потому цель всех любовных историй, как бы они ни были пошлы и жестоки, "важнее всех других целей..." "От этих, по-видимому, фривольных историй зависит бытие и свойство будущего поколения... Как существование (existentia), так и сущность (essentia) этого поколения обусловливается тем индивидуальным выбором, который называется любовью". "Все любовные усилия настоящего поколения - не что иное, как серьезное размышление человеческого рода о появлении на свет будущего поколения". Половое влечение вообще, по Шопенгауэру, есть воля к жизни, а половая любовь к определенной личности - есть воля жить в качестве определенной личности; это обман, употребляемый природой для своих целей, для продолжения рода в его чистоте. Вопреки сентиментальным поэтам вроде Шиллера, рассматривающим иногда половую любовь совершенно независимо от полового чувства, Шопенгауэр утверждает не только зависимость, но и тождество этих понятий. "Во всякой любви, - говорит он, - последнею целью является не взаимность, а только обладание, т.е. физическое удовольствие. Взаимность в любви нисколько не утешительна при невозможности обладания; люди не раз уже лишали себя жизни в подобном состоянии. Наоборот, случается, что страстно влюбленный, не встречая взаимности, довольствуется лишь обладанием". Цель всякого романа - рождение человека, - "и есть ли более важная и возвышенная цель жизни?"
"Только в виду этой цели понятны и разумны все церемонии, усилия и страдания, предшествующие обладанию любимой особой. Все муки испытываются влюбленными исключительно ради будущего существа, так как индивидуальные качества его находятся в тесной связи с тем осторожным, своеобразным выбором, который принято называть любовью. Возрастающая симпатия двух влюбленных есть не что иное, как жажда бытия того существа, которое они могут произвести".
IX
Такова главная мысль Шопенгауэра; она является в разных вариациях, которыми наполнен весь трактат. Второй тезис, поддерживающий первый, состоит в том, что "каждый любит в личности другого пола то, чего нет у него самого... Две особы иногда уравновешивают друг друга, как кислота и щелочь нейтрализуются в средней соли... Каждая отдельная личность стремится сгладить собственные недостатки и уклонения от первоначального типа противоположными качествами другой, с тою целью, чтобы эти недостатки не усиливались в будущем ребенке". По Шопенгауэру, малорослые мужчины должны любить высоких женщин, блондины - брюнеток и т.д. Оба положения множество раз высказывались и до Шопенгауэра; первое всегда было почти ходячим, второе встречается еще у Эмпедокла и в известном мифе об андрогинах. Но выставить их с глубиною и силою убедительности мог только Шопенгауэр. Этими двумя положениями исчерпывается вся метафизика любви у этого философа. Все остальное - развитие и повторение тех же двух основных идей. Трудно подыскать пример более вероподобной и остроумной теории, столь мало в то же время согласной с фактами. В самом деле, есть ли в природе сколько-нибудь серьезные подтверждения столь категорически высказанной гипотезе?
Прежде всего, правда ли, что половая любовь имеет целью рождение человека? Что половая потребность имеет эту цель - это несомненно. Но следует ли отсюда, что и половая любовь, явление психическое, имеет ту же цель? Я думаю, - никак не следует, и смешивая эти два чувства - половую потребность и половую любовь - Шопенгауэр делает грубую ошибку. Эти два явления родственны, как причина и следствие, но все же не следует причину отождествлять со следствием. Корень половой любви - половая потребность, но нельзя смешивать корень растения со стволом его или цветами. Говорить, что цель любви - деторождение, это все равно, что утверждать, что цель сластолюбия - насыщение или цель пьянства - утоление жажды. Влюбленный, правда, ищет обладания телом, но ведь и гастроном ищет непременно обеда, хотя цель его в удовлетворении не голода, а чувства пищевого вкуса, и это чувство хотя зависимо от голода, но вовсе не тождественно с ним. Если бы речь шла только о рождении человека, то, как я уже говорил выше, это рождение легко осуществляется без всякой любви. Если бы любовь была необходима для рождения, то все не любящие оставались бы бесплодными. В ослеплении предвзятою идеей, Шопенгауэр упустил из виду факт, на который сам же в другом месте указывает, что целые исторические эпохи обходились без участия половой любви в деле брака, и тем не менее род людской не прекращался. Дикарь, бродящий в лесах, повергает дубиной встречную женщину и соединяется с ней; кажется, тут нет "любви", однако, деторождение бывает. Шопенгауэр мимоходом, совершенно голословно утверждает, что "решительная антипатия между мужчиной и женщиной указывает, что в случае брака от них могло бы родиться болезненное и несчастное существо". Чем же, однако, это доказано? Разве мы не видим болезненных и несчастных детей иногда от влюбленной пары, и наоборот - здоровых детей от супругов, равнодушных друг к другу? Возьмите человеческие расы, получившиеся от насильственного полового подбора, например, в высших классах Турции и Персии, где гаремы наполняются покупкою жен из невольниц. Нельзя предположить половой любви ни у хозяина такого гарема к целой сотне жен сразу, ни у них к нему, и однако потомство получается красивое и сильное, - во всяком случае, не худшее, чем в условиях европейского брака - "по любви". Шопенгауэр, не желая видеть фактов, заявляет, что "физическое, нравственное и умственное убожество большинства людей отчасти зависит оттого, что браки обыкновенно заключаются не по любви, а по разным расчетам и случайностям". Но такое убожество расы встречается чаще в тех слоях, где именно любовь служит решающим условием. Что половая любовь не нужна для продолжения рода, который обеспечивается просто половою потребностью, доказывает существование тех династий, где (как у инков или древних персов) цари могли быть женатыми только на своих родных сестрах или на ближайших родственницах. Вопреки ходячему мнению, эти династии не были плохою расой, - а тут, конечно, не было места для любви. От Авраама, женатого на родной сестре, и от Лота, которого дочери обманом заставили соединиться с ними, пошли, по преданию, могучие народы; почти все дети Иакова были от нелюбимой им Лии или от наложниц. У евреев, чрезвычайно чутких к чистоте своего типа, был закон, по которому если умирал один брат, то жена его переходила к другому брату, а в случае смерти его - к третьему и т.д., и от этих браков без любви не было замечено порчи породы. При завоевании Ханаана евреи истребляли всех мужчин и старух, красивых же молодых женщин брали в наложницы; этот же обычай был и в Сирии, чем и объясняется поразительная красота тамошнего населения до сих пор. В течение веков там совершался насильственный половой подбор, и результаты являлись те же, что в культурном животноводстве: увеличение роста, силы и красоты типа, и все это без участия половой любви, как условия брачного выбора. Конечно, если при отсутствии любви браки заключаются по дурному расчету, то дети выходят убогие. Например, если старик берет девушку за ее молодость, а она выходит за его титул, или если юноша берет больную женщину за ее богатство, то потомство получается жалкое. Но не менее жалкое оно получается и от влюбленных супругов, если они, например, алкоголики, чахоточные и т.п. Любовь не спасает от вырождения, как это видно на примерах великих людей: они женятся обыкновенно по любви, и дети их чаще всего неудачные. Хороший же расчет, подбор здоровых и красивых особей быстро поднимает породу людей. Гете утверждал, что в результате трех-четырех здоровых поколений непременно является выдающийся человек. Карлейль объясняет гений Мирабо традицией его рода - выбирать хороших жен.