Прошу вернуть меня в тюрьму

  О святом праведном Иоанне Кронштадтском писали: "Он часто обманывался в людях, но никогда не разочаровывался в них". Мудрый читатель да не разочаруется в людях, прочитав эти строки. Каждый из нас по силе может и должен помогать нашим ближним. Кто хлебом, кто одеждой, кто кровом, кто работой. А Господь всё видит, и не оставит ни их, ни нас.

От тюрьмы да от сумы, как говорят, не зарекайся. А от тюрьмы до сумы для освободившихся - один шаг. Представьте себя на месте освободившегося. Куда идти? Хорошо, если есть ещё своё гнездо, если жена дождалась и не выписала из квартиры. Хорошо, если мать-старушка ещё жива - всегда примет, обогреет и накормит.

Но чаще всего - идти некуда. Да и вышедший из "зоны" не простой человек. Тюрьма оставила свой след. Необходимо время для адаптации к окружающему миру.

Кругом магазины, а денег у вас нет. Просить гордость не позволяет. И все чураются и сторонятся вас. А в вас обида клокочет и ненависть. Столько лет свободы ждал, а эти сытые "вольнушки" куска хлеба не подадут и руку в беде не протянут.

Недавно довелось встретиться с Генрихом Соломоновичем Сечкиным, который на себе испытал трудный опыт освобождения. Он решил "завязать" с бандитским прошлым, жить честно, от трудов своих помогать престарелому отцу. Свой горький опыт так описывает в книге "За колючей проволокой":

"Шёл 1950-й год. Решил: "Устраиваюсь на самую тяжёлую, но прилично оплачиваемую работу. Пусть отец-старик спокойно отдыхает. Да и мачеху, которая последние годы, выбиваясь из сил, окружала отца теплом и заботой, тоже надо поддержать".

После трогательной встречи на вокзале мы с отцом приехали домой. Мачеха заблаговременно приготовила чай. Мы сели за стол, на котором помимо чашек лежал нарезанный мелкими кусочками хлеб, колотый сахар и три ломтика колбасы, предназначенной специально для меня. В этот момент раздался троекратный звонок в дверь. На пороге стоял знакомый участковый из районного отделения милиции.

- Ну что, Сечкин, прибыл? - обратился он ко мне.

- Как видите, - без тени симпатии ответил я.

- Тогда давай паспорт и справку об освобождении.

- Пожалуйста, - подал я документы.

- Вот видишь, что здесь указано? Паспорт выдан на основании тридцать восьмой статьи. Это значит, что тебе запрещено проживать в областных городах, курортных местностях, Московской области...

- А где же теперь мне можно? - хмуро спросил я. - На небесах, что ли?

- Ты не дерзи! - обозлился участковый. - А то прямо сейчас доставлю в отделение. Вот бланк подписки. В течение двадцати четырёх часов ты должен покинуть Москву. Понял? Подписывай!

- Так куда же мне ехать? У меня здесь отец, жильё. Мне что, на улице теперь жить? - поинтересовался я.

- Это не моё дело, - отрезал участковый. - Если через двадцать четыре часа ты не уедешь из Москвы, то за нарушение паспортного режима будешь арестован и раскрутишься на двушку. То же самое произойдёт, если вздумаешь приехать сюда ещё раз. Хочешь обратно в зону, да? Поселиться можешь не ближе чем за сто один километр от Москвы, но не в Московской области.

- Ну что, сынок, - промолвил отец после ухода участкового, и на глазах у него навернулись слёзы. - Ничего не поделаешь. Придётся ехать. Только вот куда?

Он достал старую карту, разложил её на столе, и мы, водя по ней пальцами, стали выбирать моё будущее местожительство. Мачеха тем временем гладила старые отцовские рубашки и аккуратно складывала их в мой рюкзачок. Очень хотелось жить как можно ближе к Москве, чтобы иметь возможность хотя бы изредка встречаться с отцом. Наиболее близким к Москве населённым пунктом оказался город Александров Владимирской области. Всего сто тринадцать километров от столицы. Все параметры запрета в данном случае выдерживались. В этот же вечер на вокзале мы с отцом распрощались. Поезд уносил меня в ночную даль от города, в котором я родился и в котором прожил свою коротенькую непутёвую жизнь. От города, к которому прикипел всей душой. От родного отца. От могилы моей мамы. От всего, что связывало меня с предыдущей жизнью...

В Александров поезд прибыл ночью. Идти было некуда. Декабрьский мороз давал о себе знать. Единственным местом, где удалось бы спастись от холода и согреться, было здание вокзала. Здесь на скамейке, подложив под голову рюкзачок, я и решил обосноваться до утра. Деньги, которые выдали мне в лагере при освобождении, соблюдая строжайшую экономию, я смогу растянуть ещё дня на два. За это время наверняка найдётся работа с общежитием. Если общежития не будет - можно пока пожить на вокзале. Львиную долю заработка я, конечно, же буду пересылать отцу. Пусть хоть на старости лет поживёт по-человечески...

- Документы! - прервал мои мысли голос подошедшего ко мне милиционера.

Я протянул ему паспорт и справку об освобождении.

- Ты чего сюда прикатил? - сказал он, брезгливо разглядывая меня. - Тут своих таких навалом! С утренним поездом чтоб тебя здесь не было! А сейчас проваливай с вокзала. Ещё раз сунешься - пеняй на себя!

Он схватил меня за шиворот и поволок к двери. Сопротивляться стражу порядка было бесполезно. В несколько секунд я оказался на улице. Стоять на морозе было невозможно. Чтобы согреться, пришлось бегать вокруг вокзала. Делая круги, каждый раз пробегая мимо фасада здания, я через стеклянные витражи заглядывал внутрь. Миллиционер рьяно наводил порядок. Наконец, видимо исполнив свой служебный долг до конца, он удалился в свою келью. Я тут же нырнул в дверь и свалился на пустующую лавку. Отвернувшись к спинке, дабы уменьшить шансы быть узнанным, я моментально уснул.

Будильник мне не понадобился, так как рано утром я был выдворен с вокзала тем же способом, что и ночью. Побеседовав с несколькими прохожими, я узнал, что недалеко от вокзала находится вагоноремонтное депо, и, недолго думая, направился туда. Женщина в отделе кадров вопросительно уставилась на меня.

- Здравствуйте! Вам требуются рабочие? - без обиняков начал я разговор.

- Вообще-то да. А у вас какая специальность? - поинтересовалась она.

- Пока нет никакой, - вежливо ответил я. - Но я могу учеником.

- А документы у вас с собой?

- Конечно! - подал я ей свой паспорт.

- Вы понимаете, в чём дело? - растерянно протянула она, пристально разглядывая паспорт. - Рабочие места у нас есть, но мы приберегаем их для тех наших работников, которые ушли в армию. Как только они вернутся, мы сразу же обязаны принять их на работу. Вы уж извините. Может, попробуете зайти в паровозное депо?

Объяснив мне, как разыскать это депо, женщина проводила меня сочувственным взглядом. В следующем отделе кадров история повторилась совершенно идентично, за исключением того, что за столом сидел мужчина. Получив категорический отказ, я отправился по городу, заходя в попадающиеся на моём пути крупные предприятия. Повсюду повторялось одно и то же.

Снова ночёвка на вокзале. Снова несколько раз в течение ночи меня выдворяли на мороз. Утром вновь поиски работы. На третий день я, потеряв терпение, стал заходить во все предприятия без исключения. Но везде ответ был однозначен - нет!

Все деньги были истрачены. Есть было нечего. Робкие попытки подработать на вокзале в качестве внештатного носильщика ни к чему не приводили. Очевидно, мой внешний вид внушал пассажирам серьёзные опасения и не мог гарантировать им сохранность вещей. Наверное, они были правы.

На вокзале я попробовал продать рубашки отца, заботливо уложенные мачехой в мой рюкзак. Но никто не проявил к ним интереса. Поезда по какой-то причине запаздывали, и народу скопилось очень много. Я упорно искал себе место. О лежачем не было и речи. Хотя бы присесть. Свободных мест на лавках не было. Тогда я, свернувшись калачиком, устроился в углу на кафельном полу и мгновенно уснул.

- Опять ты, змеёныш, здесь окопался? - резко рванул меня за шиворот ненавистный дежурный. - Доведёшь меня до греха! - пинками покатил меня по полу и выкинул за дверь.

Я остался лежать у входа на снегу. Стояла ясная, морозная ночь. Редкие пассажиры, входя в помещение вокзала, открывали дверь, и тогда волна тёплого воздуха приятно обволакивала меня. Но через секунду мороз вновь сковывал закоченевшее тело. Наконец, не выдержав, я поднялся и побрёл в сторону железнодорожных путей, оставив свой рюкзачок у входа в вокзал. Раскалённые от холода рельсы я уже не почувствовал. Устроившись поудобнее на железнодорожном полотне, я принялся ждать поезд. Хватит мучиться. Пора расставаться с этой жизнью.

Раздался далёкий гудок приближающегося паровоза. Мелко задрожали подо мной рельсы. Состав быстро приближался, освещая ярким прожектором путь. Резкий, пронзительный свисток застрял в ушах...

Отчаянным прыжком я вылетел из-под почти вплотную приблизившегося состава.

Нет, это не так просто, как казалось мне раньше. Или, может быть, я один такой трусливый? Ведь кончают же жизнь самоубийством другие люди! И ничего!

Я вновь понуро направился к вокзалу. Остановившись у входа, поспешно докуривал папиросу здоровенный мужик. В руках он держал сумку-авоську, из которой торчал батон копчёной колбасы. Внезапно этот батон приблизился ко мне, став огромным. В свете тусклого фонаря я различил все извилинки на его коже. Одурманивающий запах, как опиум, проник в мозг, и сноп искр, вызванных каким-то замыканием, промелькнул перед глазами. Не понимая, что делаю, я бросился, как изнемогающий от голода волк, на эту сумку, вырвал колбасу и, вцепившись зубами, стал яростно отрывать от неё куски, глотая их целиком. В тот же миг мощный удар кулака свалил меня на асфальт.

Очнулся я в вокзальном отделении милиции. Надо мной стоял мой постоянный мучитель.

- Ведь я же предупреждал тебя! - радостно поучал он. - Пишите заявление! - обратился он к мужику с авоськой...

Я стоял в зале суда и смиренно слушал приговор.

- Действия Сечкина следует квалифицировать как грабёж. Признать Сечкина виновным и назначить ему наказание в виде двадцати лет лишения свободы с конфискацией имущества...

Никакой государственной программы по реабилитации бывших заключённых у нас в России нет. Есть частные случаи, исключения, есть энтузиасты, которые пытаются что-то сделать, находят возможность принимать бездомных и заключённых, работать с ними.

Но и здесь проблем немало. Расскажу о своём скромном опыте работы с бывшими заключёнными. Неудачном опыте самоучки.

В позапрошлом году, летом, в Ярославле, подошёл ко мне парень на вокзале с извечным вопросом: "Батя, копеечки не найдётся, три дня ничего не ел. Неделю уже как "откинулся". Живу на Урале, а сидел под Вологдой. Помоги доехать. Я бы мог заработать, да работы нет, не держат нигде, а воровать не хочу, и так отсидел полторы пятилетки.

Тянет мне справку об освобождении. Помочь ему хочется. По опыту знаю - денег давать нельзя. Раньше давал, так они же порой прямо при мне "пузырь покупали", (хотя просили на хлеб). Теперь веду в магазин, покупаю продукты, а потом вслед всё равно слышу: "А червончик-то дай, в Александров еду".

Тут, вижу, иной случай, жалко парня, лицо светлое, видно, не пьяница. Говорю: "Поехали со мной в Сергиев Посад, там, в Лавре, помощь оказывают, да и работу там можно найти. Господь не оставит".

Купил ему билет, еду на двоих, ибо и сам был голоден, сели в поезд, разговорились. Оказалось, что парень, в самом деле, не бандит, а борец за справедливость. С детства за правду стоял, такой характер. Единоборствами занимался. И правоту свою с юношеской горячностью доказывал силовыми методами. Мог хорошим милиционером стать, если бы встретил мудрого воспитателя. Но в 19 лет за нанесение тяжких телесных повреждений был приговорён к 9 годам лишения свободы.

Ехали мы с ним долго, о многом говорили. В Сергиевом Посаде нашлось ему на Кировке жильё. Собралась там таких, как он, целая компания. У всех одна цель: вернуться к нормальному образу жизни.

Сели мы все вместе утром, размыслили. Что делать будем, как дальше жить? Почти у всех у них нет документов. Но ничего, работу можно найти. Деньги пойдут, к зиме можно будет жильё получше снять или в этот дом дров привезти. А там и документы можно восстановить или сделать.

Нашли работу ребята. Но вот беда, как только деньги появились, сразу и выпить захотелось, и женщин во двор привели, а каково соседям всё это видеть?

И потому из дому всех их скоро милиция выгнала.