Неизвестное и опасное чудо

 1 сентября - 105 лет со дня рождения Андрея Платоновича Платонова

Андрей Платонов был обречён на десятилетия безмолвия и безвестности - при жизни и после смерти. Теперь он вошёл в наши школьные программы. Но не так многим хватает душевной отваги, чтобы читать и, главное, принять Платонова. Он гений, и очень вероятно, что - величайший русский писатель XX века. Читать его невероятно трудно и даже опасно для сердца.

Опасен Платонов тем, что его мир весь сущностей, весь всерьёз. Фантасмагории и гротеск здесь, как и у Гоголя, рождаются именно отсюда: это поверхностность и ложность обличается сущностным. И страшно человеку предстать перед этим обнажённым от привычных покровов миром, живущим в своей первозданности и оглушительной реальности: человек не привык вмещать это в себя, ему проще с деталями и частностями, с полуправдами и полусмыслами.

А тут слово рождается, как Слово, в каждой фразе, как бы впервые являясь на свет. У Платонова всё первичное: Человек, Мать, Любовь, Животное, Трава. И всё живёт одним: стремлением к смыслу и Истине.

"Чагатаев был недоволен той обыкновенной скудной жизнью, которой начал теперь жить его народ, Он хотел помочь, чтобы счастье, таящееся от рождения внутри несчастного человека, выросло наружу, стало действием и силой судьбы. И всеобщее предчувствие и наука заботятся о том же, о единственном и необходимом: они помогают выйти на свет душе, которая спешит и бьётся в сердце человека и может задохнуться там навеки, если не помочь ей освободиться" ("Джан").

Вошедший в экзаменационные программы "Котлован" больше, чем антиутопия и символ безумия опрокинутого мира. С первого абзаца ("задумчивости среди общего темпа труда") и до последней страницы он пронизан стремлением к недостижимому смыслу жизни, которым только и живёт человек.

"- Всё живет и терпит на свете, ничего не сознавая, - сказал Вощёв близ дороги и встал, чтоб идти, окружённый общим терпеливым существованием. - Как будто кто-то один или несколько немногих извлекли из нас убеждённое чувство и взяли его себе.

Он шёл по дороге до изнеможения; изнемогал же Вощёв скоро, как только душа его вспоминала, что истину она перестала знать".

"Это терпение ребёнка ободрило Вощёва, он увидел, что мать и отец не чувствуют смысла жизни и раздражены, а ребёнок живёт без упрёка, вырастая себе на мучение. Здесь Вощёв решил напрячь свою душу, не жалеть тела на работу ума, с тем чтобы скоро вернуться к дому дорожного надзирателя и рассказать осмысленному ребёнку тайну жизни, всё время забываемую его родителями. Их тело сейчас блуждает автоматически, - наблюдал Вощёв, - сущности они не чувствуют".

Воистину не хлебом единым живёт человек... но и не "всяким словом, сходящим из уст Божиих", потому что мир этот отделён почти непроницаемой преградой от Бога.

"- Хочешь жить? - спросил Чиклин.

- Мне, товарищ, жить бесполезно, - разумно ответил поп, - Я не чувствую больше прелести творения - я остался без Бога, а Бог без человека" ("Котлован").

Но истина способна коснуться всего существа человека, именно она ведёт его, и об этом так пугающе-прекрасно пишет Платонов:

"Неиспытанное чувство полного удовольствия, крепости и необходимости своей жизни охватило Пухова. Он стоял, упершись спиной в лебёдку, и радовался этой таинственной ночной картине - как люди молча и тайком собирались на гибель.

В давнем детстве он удивлялся пасхальной заутрене, ощущая в детском сердце неизвестное и опасное чудо. Теперь Пухов снова пережил эту простую радость, как будто он стал нужен и дорог всем, - и за это всех хотел незаметно поцеловать. Похоже было на то, что всю жизнь Пухов злился и оскорблял людей, а потом увидел, какие они хорошие, и от этого стало стыдно, но чести своей уже не воротишь" ("Сокровенный человек").

Трудно, почти невозможно жить так всерьёз - а по-другому, не всерьёз, нельзя, чем и страшен Платонов. Впрочем, нетрудно "смирить" и приспособить Андрея Платонова со всем его творчеством к нашему обыденному восприятию прекрасного и искусства, творчества и судьбы. Вполне возможно читать его перворождающиеся образы - как прекрасные описания. Нетрудно анализировать социальные идеи, высказанные в книгах, восхищаться фантасмагорическими гротесками, радоваться проникновенным словам для выражения человеческих чувств и "стилю". Но в подлинной силе это и блаженно, и жутко, и обязывающе: "...Будто сердцу во время любви настолько тяжело, что его надо всё время развлекать пустяками, чтоб оно не чувствовало своей работы" ("Джан").

"...Ведь бывает, что зло совершается без желания, невольно и незаметно, и даже тогда, когда человек напрягается в совершении добра другому человеку. Должно быть, это бывает потому, что каждое сердце разное с другим: одно, получая доброе, обращает его целиком на свою потребность, и от доброго ничего не остаётся другим; иное же сердце способно и злое переработать, обратить в добро и силу - себе и другим" ("Афродита").

"Неисправимо-консервативен и человек чужой", - приговор устами безвестного осведомителя ОГПУ. Чужой - советской ли только власти?

Он и коммунизм воспевал как великую жертвенную сущность, как движение к Истине.

Рассказ "Корова" - это его судьба; только Корова, потерявшая телёнка, безгласна, а он дал голос смыслам. У него тоже отняли единственного сына, и смысл ушёл... и остался до последнего вздоха. В 1938 г. был арестован единственный сын Платонова, пятнадцатилетний школьник (освобождён в 1941 г., умер в 1943 г. от болезней, нажитых в заключении).

Вот признания из тех же сводок ОГПУ.

"Я чувствую себя совершенно пустым человеком, физически пустым - сказал мне Платонов, - вот есть такие летние жуки. Они летают и даже не жужжат. Потому что они пустые насквозь. Смерть сына открыла мне глаза на мою жизнь. Что она теперь моя жизнь?.. Для чего и кого мне жить?... Советская власть отняла у меня сына - советская власть упорно хотела многие годы отнять у меня и звание писателя. Но моего творчества никто у меня не отнимет. Они и теперь-то печатают меня, скрипя зубами. Но я человек упорный. Страдания меня только закаляют. Я со своих позиций не сойду никуда и никогда. Все думают, что я против коммунистов. Нет, я против тех, кто губит нашу страну. Кто хочет затоптать наше русское, дорогое моему сердцу. А сердце моё болит. Ах, как болит!.. Моё сердце разрывается от горя, крови и человеческих страданий. Я много напишу. Война меня многому научила".

И ниже печать:

"Верно: Старший оперативный уполномоченный отделения 2 отдела 3 управления НКВД".

"Мысль его всё время возвращалась к смерти сына, потери которого он не может забыть. О своей болезни - Платонов недавно заболел туберкулёзом в тяжёлой форме - он говорит как о "благосклонности судьбы, которая хочет сократить сроки его жизни". Жизнь он воспринимает как страдание, как бесплодную борьбу с человеческой грубостью и гонение на свободную мысль" (Сводки ОГПУ-НКВД).

""За что вы все меня преследуете? - восклицал Платонов, - вы, вы все? Товарищи, - я знаю, - преследуют из зависти. Редакторы - из трусости. Их корчит от испуга, когда я показываю истинную русскую душу, не препарированную всеми этими азбуками коммунизма... Вот, нашли себе врага в лице писателя Платонова! Тоже - какой страшный враг, пишет о страдании человека, о глубине его души..."

Он вдруг закричал: "Не буду холопом! Не хочу быть холопом!"

...Он стал говорить о том, что чувствует себя гражданином мира, чуждым расовых предрассудков, и в этом смысле верным последователем советской власти. Но советская власть ошибается, держа курс на затемнение человеческого разума. "...Уставная литература, которую у нас насаждают, помогает шагистике, но убивает душевную жизнь... Наша революция начинала, как светлая идея человечества, а кончает, как военное государство. И то, что раньше было душой движения, теперь выродилось в лицемерие или в подстановку понятий: свободой у нас называют принуждение, а демократизмом диктатуру назначенцев"" (Сводки ОГПУ-НКВД).

"Всю войну я провёл на фронте, в землянках. Я увидел теперь совсем по-другому свой народ. Русский народ, многострадальный, такой, который цензура у меня всегда вымарывает, вычёркивает и не даёт говорить о русском народе. Сейчас мне трудно. У меня туберкулёз второй степени, я харкаю кровью... Я устал за войну. Меня уже кроют и будут крыть всё, что бы я ни написал... А главное, я как поэму описываю труд человека и что может от этого произойти, когда труд поётся, как песня, как любовь. Хочу написать эту повесть, а потом умереть. Конечно, так как я писатель, то писать я буду до последнего вздоха и при любых условиях, на кочке, на чердаке, - где хотите, но я очень устал и дома условия невозможные... Желание работать сейчас огромное. Мне кажется, я так бы и сидел, не отрываясь" (Сводки ОГПУ-НКВД, 18 мая 1945 г.).

5 января 1951 г. Андрей Платонович Платонов умер.

До конца 80-х годов XX века у себя на Родине Платонов как писатель оставался практически неизвестен. Его основные произведения - роман "Чевенгур", повести "Котлован", "Ювенильное море" были опубликованы в России лишь с началом перестройки.

"После утраты Афродиты Назар Фомин понял, что всеобщее блаженство и наслаждение жизнью, как он их представлял дотоле, ложная мечта, и не в том состоит истина человека и его действительное блаженство... В сущности, в стремлении к счастью для себя есть что-то низменное и непрочное; лишь с подвига и исполнения своего долга перед народом, зачавшим его на свет, начинается человек, и в том состоит его высшее удовлетворение или истинное вечное счастье, которого уже не может истребить никакое бедствие, ни горе, ни отчаяние" ("Афродита").

Содержание номера       Главная страница номера       Начало страницы